мелочишка

Звонит мне приятель и говорит:
- Ты о чем опять написал?
- О ресничке, - отвечаю.
- Твою мать, тебе сколько лет?
- Сорок восемь, - говорю.
- Твою мать, тебе сорок восемь лет, а ты пишешь о ресничках, травинках, котиках!
- А о чем надо писать!
- О стране пиши, о скрепах или власти продажной или коррупции!
- Слушай, - говорю, - у меня про травинки лучше получается, ты уверен, что надо писать о скрепах?
- Уверен, - отвечает и бросил трубку.
Долго сидел у окна, гладил кота, горевал, пойду писать, что ли, о коррупции.

Еду в маршрутке с работы, а рядом девушка прекрасная с длинными, длинными ресницами. Хлоп-хлоп ресницами, и я лечу. Хлоп-хлоп ресницами, и я лечу. Даже от фейсбука отвлекся, от подборки стихов Жени Никитина. А мне говорят:
- Так приклеены.
- Что, - спрашиваю, - приклеены.
- Ресницы, - говорят, - приклеены.
- А зачем их клеить, - спрашиваю.
- Ну чтобы красиво было, чтобы ты из фейсбука вылез.
"Боже ж мой", - думаю, -"боже ж мой".

- Никогда, никогда они мне этого не простят, - думал я, осматривая премиальные списки. Ни то, что два раза уснул с храпом на приветственной речи их председателя, ни то, что назвал их главного критика кооператором, ни то, что даже не помню обложки журнала "Парапет", ни то, что не направляю рукописи в сейшельское издательство "Сейшелы", ни то, что не ношу шелковый платочке на шее и бордовый беретик на голове и что регулярно хожу на регулярную работу.


Проснулся и побежал на работу, я встаю и сразу бегу, только зубы чищу. Доехал до метро, вспомнил, что не открыл жалюзи, цветок опять к земле наклонится. Вернулся, у меня плавающий приход на работу. Открыл жалюзи и снова пошел на работу, но у остановки вспомнил, что не поменял коту воду. Кот не может пить вчерашнюю воду. Вернулся, налил новую. Вышел на крыльцо, стал курить и думать, что я мог еще забыть. Всю дорогу на работу ехал и размышлял об этом. Да и на работе, если честно, иногда думал, что я еще мог забыть.

Если честно, даже не помню чтобы я наказывал кота. Бывают, знаете, такие балованные коты, то рыбу стащат, то карниз оборвут, то мусорное ведро перевернут. Их учат газетой или веником. Мой один раз украл индейку, которая жарилась на сковородке, раз залез в кастрюлю с борщом, раз из клубка ваты сделал гнездо, но все это было совершено так мило и так изящно, что рука наказывать не поднималась. Мы с женой сначала хохотали полчаса, а потом уже и наказывать не имело смысла, потому что кот все забывал.
Единственно, что когда он разыграется и больно дерет меня когтями, я поднимаю его на уровень лица, прижимаю к груди и кот успокаивается.

Сегодня был в гостях в семье-династии программистов. Сын 20 лет программист. Папа 40 лет программист и дедушка 60 лет программист. Дедушка гладил меня по лысеющей голове и говорил:
- Я еще первый луноход на перфокартах программировал.
В детстве меня так по голове гладил мой дед и, показывая на памятник Т-34, говорил:
- Я на этом танке въезжал в Берлин.


Однажды мне понравилась девушка. Мы шли берегом Черного моря, и я смотрел в ее зеленые глаза и читал ей наизусть все двадцать стихов всех двадцати поэтов, которые я знаю. Девушка благосклонно внимала мне, но я не мог понять, что она чувствует, потому что, где надо она смеялась, где надо она плакала, то есть вела себя как обычная прекрасная девушка. Мы забрели к скалам, и она скинула платье и сказала:
— Искупаемся?
Было жарко, где-то в дымке плыли яхты, тяжелый жаркий воздух давил на виски.
Девушка поднялась на небольшую скалу, выгнула спину и прыгнула в море, и потом я только и наблюдал, как она стремительно уплывает вдаль к этим самым яхтам и этим самым облачкам, рассекая волны, как подводный житель, дельфин или рыбка.
Я смотрел и понимал, что это уплывает моя любовь, потому что и плаваю я плохо и со скалы никогда не прыгну, да и яхту ей вряд ли когда-нибудь куплю.
Когда девушка вернулась, я достал полотенце и бережно обтер ее бронзовое тело, налил полстакана Хереса и улыбнулся, но провожать ее до гостиницы не пошел и стихи ей больше не читал.


В последнее время стал понимать старорежимных людей, выживших в революции и живущих при Советской власти. Что они чувствовали, когда читали новые газеты и новые книги, смотрели новое кино и новый театр. Вот так включишь телевизор и сразу начинаешь понимать.

После смерти самые тяжкие грешники попадают в Икеа. Они бесконечно ходят в лабиринте вещей, хватают, что ни попадя и потом на кассе вопят: "Откуда эти грехи, откуда эти 15 тысяч рублей, я не мог убить старушку, зачем мне эта сиреневая ваза, зачем мне девяносто восемь квадратных свечей, я не ем фрикадельки, я ненавижу кофе".
"Ешь, ешь, пей, пей, жри", - твердят ему черти пробивая чек и опуская в чан со смолой.


В метро встретил четверняшек. Молодой сияющий таджик и белая женщина в хиджабе тащили по два годовалых ребенка подмышками. Конечно, можно предположить, что это были чужие дети и их дали погулять, но уж больно бережно они их тащили подмышками. Тепло, ласково, радостно.

В Люблино самый вкусный кофе в автомате ветеринарной клиники, знаете с такой приятной горчинкой. Неплохой в больнице Семашко, он со сладостью, я такой не очень люблю, но в принципе почему бы и нет. Недавно около Магнолии открылся магазин, где продают кофе в зернах. Колумбийский, Эквадорский, Бразильский. При нем кофемашина и девочка в фартучке.
- Ну налейте мне эспрессо, - говорю.
Налила.
Ничего более мерзкого я не пил. Отчаянная кислятина.
- У вас, что вместо кофе, лимон, - ору.
Девушка не смутилась:
- Это знаменитый кислый сорт "Херзнаеткакой", вы только что попробовали элитный кофе.
- Ага, - думаю, - элитный.
Даже не допил. Пошел в свой автомат в ветеринарке.


Федора Чистякова я видел в двух метрах в общаге ДАСа (если это слово говорит кому-нибудь что-нибудь) в 1988 году тогда еще никому неизвестного и признанного разве что в Питере. Он вошел с трудом в маленькую комнату. Был похоже под воздействием горячительных напитков. От падения его спас только стул и аккордеон. Он вдохновенно тридцать минут пел все свои десять песен. Сейчас бы я подбежал к нему и расцеловал его, но тогда меня мучили гордыня и комплексы и я просто потрясенный уехал в общагу мех-мата МГУ искать его кассеты. Потом долго слушал и не мог понять, почему я к нему даже не подошел.


— Вячеслав Анатольевич, — обратилась ко мне соседка кассирша «Магнолии» Лидия Семеновна, — возьмите мою Полечку на хоккей.
— Вы что, — говорю, — Лидия Семенова, — ваша Полечка Шуберта на рояле играет, Шнитке слушает, картины Куинджи в Третьяковке смотрит, Воденникова читает в подлиннике, какой ей «Спартак – чемпион!»
— Вы не понимаете, Вячеслав Анатольевич, моей Полечке нужен тиран, чтобы кулаком по столу стукнул, борща после работы потный съел, завалился на бок и захрапел.
— Вы что же, Лидия Семенова, думаете, что на хоккее одни полудурки?
Лидия Семеновна хитро улыбнулась и заискрилась:
— Ну а как, смотрите, что они там вытворяют, Полечке такой и нужен, где она в Третьяковке полудурка найдет.
Я задумался. Я очень люблю, когда женщины ходят на хоккей, их там очень много. Они красивые и нарядные в шубах в бриллиантах, жуют мороженное и жмут на мобильные телефоны.
Я всегда с удовольствием на них смотрю. Но сейчас, внимая просьбе Лидии Семеновны, я стал думать иное и возможно даже плохое. О! бедная Полечка!


Когда я смотрю на видео, как собака исполняет приказы хозяина, я внимательно вслушиваюсь в голос отдающий приказы. Не всегда мне нравятся эти властные нотки. Мне более понятен мой кот. Когда у него плохое настроение, а я лезу целоваться, он может тяпнуть и за нос.

Хуже всего разбирают тринадцатые ряды и тринадцатые места. Если вы хотите перехватить билет на хоккей в последний момент, то вероятность того, что это будет 13 место очень высока. Но мало кто знает, что на 13 рядах самый широкий проход. Там легко можно вытянуть ноги. Наверное ледовый дворец строили сатанисты.


В пять лет мы с семьей с Камчатки приехали в Москву и спустились в метро: огромное, шумные, многолюдное, радостное. Мне все нравилось, но тут папа подвел меня к эскалатору и сказал:
- Смотри, это экскалатор.
Я осмотрел его и подумал: "Да, экскалатор".
Потом мы встали на эскалатор и поехали вверх.
Плыли люди, лампы, было очень весело и интересно.
Но тут папа показал рукой на последнюю ступеньку и торчащие клинья и сказал:
- Вот там надо изо всех сил прыгать.
- Почему, - насторожился я.
- Потому что иначе тебя засосет, - очень серьезно ответил папа.
И я представил, как меня засасывает и испугался, и изо всех сил прыгнул.
С тех пор я всю жизнь изо всех сил прыгаю в метро. И студентом прыгал, и аспирантом прыгал, и биржевым брокером и техническим писателем. Только недавно понял, что можно не прыгать, а просто аккуратно переступить.


В хоккейном дворце играют три московских команды, я хожу на все три, хотя болею за "Спартак". Фанатские шарфы у меня есть всех трех клубов. Когда иду на ЦСКА или Динамо, повязываю соответствующий шарф. Тяжело, когда они играют между собой. Тогда шарф вообще не повязываю. Вдруг кто-нибудь из болел заметит меня не в том шарфе и пристыдит.

У меня есть болячки. Болячки говорят:
- Ну что, сдохнешь ты, Славик.
- Нет, - говорю, - я с вами борюсь.
- Ну как же, пиво пьешь с коньяком, куришь, спортом не занимаешься, на работу ходишь каждый день, сдохнешь.
- Нет, нет, я позитивен, ТНТ смотрю, Хайдегера читаю, в солярии загораю, анекдоты пишу, кота завел, жену люблю, в Коктебель езжу.
- Все равно сдохнешь, - ржут болячки.
Когда-нибудь на заре, когда солнышко осветит своими лучиками землю, я, болячки, от вас избавлюсь, расправлю крылышки и улечу в царство небесное птичкой-невеличкой.