Корь

  - Вон, вон, едет! – Закричали наперебой прилипшие к окнам интернатовские мальчишки.  И тут режим самоподготовки был напрочь нарушен. Самоподготовкой в интернатовской среде назывались занятия по приготовлению домашнего задания. Проводились они строго по расписанию, в самой большой комнате интерната, которая как раз и предназначалась для этого.
        Вообще интернат располагался в длинном бревенчатом доме, разделенном на три части. Правая и левая части были спальнями для мальчиков и девочек, а в средней части стояли два огромных, добротных стола, сколоченных из струганных досок. Столы были во всю длину помещения, и за каждым могло разместиться до двадцати человек. В торце стола, который располагался вдоль стены с окнами, было место воспитателя, Татьяны Яковлевны, за этим столом как правило сидели старшеклассники. И за ними нужен был особый пригляд. Они баловались больше, чем мы, еще не совсем привыкшие к жизни в таком обществе. Мы ведь только первый год были не в семье, а они, уже несколько лет жившие в интернате, знали все правила общежития.
     Мы, ученики пятого-шестого класса, обычно сидели за столом, стоящим посередине комнаты. Поскольку детей в то время в школе училось много, и нас, интернатовских, было тоже немало, то мест за этими столами всем не хватало.
     Для того, чтоб разместить всех, пришлось добавить еще два обычных стола, за которыми были коронные места мальчишек- восьмиклассников. Занимать эти места не было позволено никому – могли по шее схлопотать запросто.
      Интернат был построен для того, чтобы дети из отдаленных от школы деревень могли не ходить домой каждый день пешком, а всю неделю проживать рядом со школой. Жизнь в интернате устраивала, по-моему, всех. Родители были спокойны, что их дети не мотаются за многие километры ежедневно в школу, а нам только первые дни было немного боязно и тоскливо жить не в родном доме. А потом мы так привыкали , что с выходных просто мечтали скорей очутиться в интернате.
     Условия у нас были просто замечательные. Когда я первый раз переступила порог спальни, где предстояло жить, моему изумлению не было предела. Хотя я и жила в семье, где просто был культ чистоты, где нельзя было утром не заправить свою кровать, не подмести пол, в субботу строго делалась уборка с мытьем полов, вытряхиванием половиков, в комнате, где стояло штук пятнадцать кроватей, застеленных белоснежными одинаковыми покрывалами, новенькой краской сверкали полы, у каждой кровати стояли тумбочки, и для одежды было два лакированных шкафа.
    Постельное белье тоже было белоснежное, менялось каждую неделю, и за все четыре года, что мне пришлось провести в интернате, я не помню, чтобы попалось застиранное или ветхое белье.
    Питались мы в школьной столовой, где кормили нас просто отменно. Например, у нас дома пища не была такой разнообразной, как та, что я ела в интернате. Меню составляла лично Татьяна Яковлевна. Когда у нас наступал перерыв в выполнении домашних заданий, Татьяна Яковлевна брала чистый лист из школьной тетради и начинала сочинять меню на следующий день. Занятие это было не из легких. Ведь  она составляла меню с таким расчетом, чтобы ни одно блюдо – будь то обед, ужин или завтрак не повторялось два раза в неделю. Иногда она призывала нас на помощь, если забывала, какой суп у нас уже был.
- Дети, гороховый суп был уже?
- Да, в понедельник, - кричали мы на перебой.
- Ну, тогда рассольник на завтра.
- Так завтра же рыбный день, - напоминали мы на свою голову.
   В те времена рыбный день был обязателен один раз в неделю. И установлен он был в четверг. В любой точке общественного питания, будь то город-миллионник, райцентр или маленький рабочий поселок, в четверг можно было съесть  только рыбный суп, уху, ну и на второе в основном жареную рыбу. Не была исключением и наша столовая. Рыбу мы ели всегда с неохотою. Если в обычные дни мы бежали в столовую с надеждой, что нам подадут на второе всеми любимую жареную колбасу, котлеты или невозможно вкусные оладушки из дрожжевого теста со сметаной, то в четверг суп рыбный мы еще съедали. Но когда на второе дежурный принимал в раздаточное окно пюрешку с огромным, румяным куском жареного палтуса, да-да, палтуса, все начинали стонать:
   -Опять палтус…
    В общем, жизнь в интернате у нас была просто отличная. Воспитатель Татьяна Яковлевна была женщина строгая, сама многодетная мать, жила рядом с интернатом, и в случае возникновения какой- либо нештатной ситуации, через пару минут была на рабочем месте. Мы не то, что ее боялись, но слушались беспрекословно. Потому что провинившийся мог быть и наказан. Например, могли послать вне своей очереди чистить картошку на кухне, носить дрова или воду в столовую. Эти занятия нам нравились не очень, поэтому желающих получить наряд вне очереди было не много.
    Контроль за выполнением домашнего задания Татьяна Яковлевна тоже вела серьезный. Она все о каждом знала: кто как успевает в школе, у кого какие предметы хромают, и хотя все мы учились по-разному, не было случая, чтоб кто-нибудь из интернатовских оставался на второй год. А вот дети из обычных поселковых семей на второй год оставались. В общем, для нас Татьяна Яковлевна была не просто воспитателем. Она была каждому из нас второй мамой. Ей приходилось не только следить за нашей успеваемостью, но и за нашим здоровьем.
    Когда Славка Скрябин, мой одноклассник, не пошел на ужин, сославшись на плохое самочувствие, Татьяна Яковлевна тут же послала его старшего брата – восьмиклассника Толика в медпункт за фельдшером Марией Григорьевной.
   Мария Григорьевна, простой поселковый фельдшер, была врачом от Бога. Не было такой болезни ни у детей, ни у взрослых, в диагнозе которой она ошиблась бы. Медпункт располагался в трех минутах ходьбы, поэтому Мария Григорьевна через несколько минут уже была у мальчишек в комнате.
   - Корь, - констатировала она, глянув на лежавшего раскрасневшегося Славку. – В райцентр надо, в больницу. Пойду скорую вызывать.
    Мария Григорьевна ушла, а мы сели за домашние задания. Скорая приехала достаточно быстро, несмотря на то, что уже вовсю была весна, началась распутица и дороги местами становились совсем не проезжими. Мы естественно такое событие пропустить не могли, и скорую в поселке не часто увидишь, а тут еще нашего мальчишку на ней повезут… Честно говоря, большинство из нас даже в глубине души завидовало Славке. Его на машине повезут, да еще на такой необычной, совсем не на такой, на какой привозят нас иногда в школу. А привозили нас на обычной грузовой машине, сверху покрытой брезентовым тентом, с закрепленными на бортах самодельными скамейками. Ито это было за счастье. Больше всего нам приходилось добираться до школы на тракторе, либо и вовсе все двенадцать километров пешком.
   Славке измерили температуру, которая оказалась под сорок, дали жаропонижающих таблеток, помогли одеться и повели к машине. Приехавший фельдшер скорой помощи вел Славку под руку, потому что и так сильно хромающий Славка – у него с рождения одна нога была короче другой, теперь шел уж очень нетвердой походкой из-за слишком высокой температуры.
   Славку увезли в больницу в четверг вечером, а в пятницу Мария Григорьевна пришла в школу, и в каждом классе прочла лекцию о том, как опасна корь., какие симптомы возникают, если заболеваешь, и что надо делать если заболел. Она несколько раз повторила, что, если кто-то из нас почувствует себя плохо, срочно прийти к ней в медпункт. Мы согласно кивали головами, заверили, что мы так и поступим. Вечером Мария Григорьевна пришла к нам в интернат, чтобы еще раз убедиться, что больше никто из нас не заболел. Но мы не жаловались на свое самочувствие, и она ушла.
    На следующий день, в субботу, к концу занятий я вдруг почувствовала  сильную головную боль.  Голова у меня болела достаточно часто, поэтому я не зацикливалась на этом. Шла обычно к Татьяне Яковлевне, она давала таблетку «Цитрамона» и все как рукой снимало. Да и не одна я так поступала, все прибегали к этому средству. И в этот раз я тоже попросила таблетку , Татьяна Яковлевна дала мне ее, спросила не плохо ли мне. Мне не было сильно плохо, и я сказала, что все как обычно.
   В субботний день мы все, кто проживал в интернате, возвращались домой, в свои деревни к родителям. Обычно собирались у лесопунктовской конторы, и нас забирал транспорт, который случался в данный момент свободным. Привозили нас в село, а уж оттуда мы шли пешком - кто три, а кто и пять километров.
    В этот раз машину ждать пришлось долго. Да и то, когда подъехала машина, то нам сказали, что довезут нас по лежневке только до «Савёнского поворота», а это составляло наверно только половину пути.
    Пока мы ждали машину, пока ехали, мне становилось все хуже и хуже. Я уже чувствовала, что вся пылаю огнем. Мне было жарко, несмотря на достаточно прохладный день. У меня горело огнем лицо, казалось, что и дышу я как Змей Горыныч – пламенем. В теле наступила какая-то вялость.
   Машина довезла нас до поворота и высадила. Дальше надо было идти какую-то часть дороги делянкой по лежневке, какую-то полями и лугами. Силы меня начали покидать с каждой минутой. Попутчики мои – мальчишки и девчонки, шли гораздо быстрее, и вскоре я осталась одна на пустынной лесной дороге. Мне стало так плохо, что я уже и соображала туго, и чувство страха притупилось. Я плелась, еле передвигая ноги. А пройти предстояло по меньшей мере километров пять.
    Лежневка кончилась. Дальше начиналась обычная грунтовая дорога с огромной разбитой колеей. Идти по ней стало еще труднее, потому что сапоги вязли в раскисшей глине дороги. В какое-то время мне пришла в голову мысль, что я не дойду, упаду и умру прямо тут, в колее дороги. Мне вдруг стало жалко себя, маму и всех своих, и я присела на поваленное дерево и горько заплакала. Поплакав, и отдохнув немного я пошла дальше. Идти было еще далеко, а дело было уже к вечеру. А я была ужасная трусиха – очень боялась темноты даже дома, а тут темнота могла застать меня в поле, или не дай Бог, в лесу.
   Я снова поплелась домой. Чтобы уж совсем не раскиснуть и чтоб не так страшно было я начала петь. Голова продолжала раскалываться, а от пения становилось еще больнее, но так хоть не было сильно страшно, и я пела что есть мочи.
  Делянка закончилась, и я вышла на поле. Навстречу мне по полю шла женщина. Когда она стала подходить ближе, я узнала в ней тетю Веру, жену бабушкиного брата Арсения, который жил в соседней деревне. Я очень обрадовалась тому факту, что хоть кто-то узнает, что я шла домой, если вдруг со мной что случится.
  Поравнявшись со мной, Тетя Вера прямо ахнула:
- Валя, дитятко, чего ты одна-то идешь? Все-то бросили тебя чего? Они уж вон когда со мной встретились.
- Плохо мне чего-то, тетя Вера…
- Да ты горишь вся,- тетя Вера потрогала мой лоб, -температура ведь у тебя. Чего пошла-то больная домой? Осталась бы у теток.
- Нет, мне домой надо…
- Да как же ты дойдешь-то? И я-то ведь вернуться не могу, к Саше мне обязательно надо…- запереживала она. – Ты вот чего, иди до села, а там к Анне Матвеевне заверни, если что у нее заночуешь. А я буду молитву за тебя читать. Иди, не бойся, Бог с тобой, дитятко…
  Тетя Вера перекрестила меня трижды, и я пошла. Пройдя некоторое расстояние, я обернулась и увидела, что тетя Вера все еще стоит, видимо сомневаясь, как ей поступить.
    В селе к Анне Матвеевне я не пошла. Анна Матвеевна  была моей первой учительницей, да еще приходилась мне родней – она была двоюродной сестрой моей бабушки. И конечно бы она меня приняла, но до дому оставалось всего три километра, я  решила, что уж лучше дойду как-нибудь. Вдруг разболеюсь, так хоть дома, с мамой.
   После села дорога пролегала лугами, вдоль реки. Когда я вышла к реке, у меня был шок! Река, всегда такая не широкая и не  глубокая, теперь не имела ни конца, ни края. Все луга были залиты водой. Я остановилась, не зная, что делать. До лавы – бревенчатого мостика, перекинутого с одного берега на другой, идти нужно было прямо по воде, что представляло неимоверную опасность: можно было не разглядеть в воде края берега и угодить в русло. Да и после того, как перейдешь на другой берег, идти тоже надо по залитому водой лугу метров триста.
- Все, я тут точно утону, если пойду,- мелькнула мысль. Но и оставаться и ждать, что если вдруг кто-то из взрослых может пойти, тоже было страшно, начинало уже смеркаться. Я снова расплакалась от безысходности. Голова разболелась еще сильней. И тут мне пришла в голову мысль, что  надо взять палку и впереди себя измерять глубину воды, прежде чем сделать шаг. Не знаю, как я до этого додумалась с больной головой. Я вернулась к лесу, нашла сучок метра полтора длиной и пошла снова к реке. Где должна проходить тропинка, я знала как свои пять пальцев.
Я пощупала палкой впереди себя и уже достаточно смело ступила в воду. Глубина воды на тропинке была не очень большая, доходила чуть выше середины сапог. Это меня несколько успокоило, и я медленно, тщательно прощупывая путь впереди себя все-таки дошла до лавы.  Дальше было самое страшное. Поручней у этого мостка почти никогда не было. Их конечно устанавливали, но какие-то лиходеи их постоянно либо ломали, либо сбрасывали. А для меня в то время перейти реку по лаве без поручней было страшнее некуда. Но  делать было нечего, идти надо. В руках у меня еще и портфель был, и палку нельзя было бросить, дальше-то тоже таким манером идти предстояло. И еще от высокой температуры меня начинало шатать, и я и так еле держалась на ногах, а если идти по этим двум  бревнышкам, то пошатнувшись можно запросто свалиться в реку.
   Но видимо уж очень истово молилась за меня тетя Вера. Я сняла с головы платок, привязала насколько хватило сил крепко портфель к животу, встала на четвереньки и поползла по мосткам, при этом еще и постаралась палку не выпустить из рук.  Страшная преграда была преодолена! Дальше я снова пошла со своей помощницей палкой. Сил становилось все меньше и меньше, а до дома было чуть больше километра. Но я шла упорно, теперь, после того, как я уже прошла залитые водой луга  и вышла в разделявшее две моих родных деревни поле, мне уже было ничего не страшно.
   Домой я зашла, когда было уже совсем темно.  В доме уже горел свет, бабушка возилась у печки. Я положила портфель на лавку возле входной двери и начала снимать грязные по самый верх резиновые сапоги. Это было последнее, что я помню…
  Потом мне казалось, что я сплю, и не могу проснуться. Мне снится, что я пеку глиняные пирожки, а подружка Нинка заставляет меня их есть. Мне становится противно, и я рвусь. Потом я вижу во сне, что я перехожу реку не по лаве, а вброд. И проваливаюсь в ледяную воду, начинаю тонуть, а тетя Вера вытаскивает меня за волосы и говорит, чтобы я отпустила портфель, а то он меня утопит…
   Проснулась я от того, что в доме пахло пирогами. И не просто пирогами, а праздничными пирогами, какие обычно пекли на пасху, с разной начинкой.
- Странно,- подумала я, ведь сегодня еще не пасха, а только вербное воскресенье, а бабушка уже пироги печет.
Я еле открыла как будто слипшиеся глаза. В доме было светло, бабушка суетилась у печи.  Я решила встать. Приподняла голову и вдруг обратила внимание, что я накрыта красным ватным одеялом без пододеяльника. Это было необычно, потому что у нас все одеяла всегда были в пододеяльниках.  И еще я почувствовала под собой лужу. Мне стало страшно и  стыдно за то, что я наделала… Голова закружилась так, что мне показалось, что вот-вот на меня обрушится потолок. Я снова уронила голову на подушку и закрыла глаза. Стало немного легче.
    Подошла мама и потрогала мне лоб. Я снова открыла глаза.
  - Ну, Слава Богу, кажется температура спала, сейчас померяем, - сказала мама и поставила мне градусник.
 - Мама, а почему  пирогами праздничными пахнет? – спросила я первое что пришло в мой воспаленный ум.
- Так ведь пасха сегодня.
- Как пасха? Вербное сегодня…
- Вербное в то воскресенье было. А сегодня пасха.
   Я не понимала ничего. Как так? Я вчера, в субботу пришла домой, в воскресенье вербное должно быть, а мама говорит, что пасха сегодня…
 - Так ты же целую неделю уже болеешь. Корь у тебя. Вон, бредишь все время, то плачешь, то тетю Веру зовешь, то с Нинкой ругаешься. Температура у тебя сорок была всю неделю
   Мама вытащила из-под мышки градусник, посмотрела и заулыбалась.
- Ну, Слава Богу, - снова проговорила она. – Хоть тридцать семь и пять. Ну и напугала ты нас. Когда ты в обморок упала, мы не знаем, что и делать. Хорошо, что бабушка посмотрела, да поняла, что корь у тебя. Ты ведь вся в красных пятнах была. Вот мы тебя и уложили под красное одеяло. Говорят, помогает при кори красный цвет. Ну, видно и правда помогает, раз очнулась. 
 - Мама, я вся мокрая… - начала оправдываться я.
- Да ты ведь не первый раз мокрая. Ну-ка без сознания неделю… Кормить пытались с ложки, так ты и не глотала почти. Только водички или чайку. Молока и то не хотела… Ну, теперь попробуй встать, может поешь чего. Вон яички крашеные, пироги твои любимые с яйцом и с грибами…
- Ага, встану. Есть охота,- я попыталась встать. Ноги подкосились, и я чуть не упала. Мама подхватила меня под мышки и привела за стол.
   Бабушка тут же положила мне всякой вкуснятины, но съесть я смогла только небольшой кусочек пирога с молоком.
   На улице была прекрасная весенняя погода. Ярко светило солнце, на рябине пели скворцы.  Из-за угла дома вышла небольшая ватага девчонок – сестра Галинка с подружками. Они увидели меня, сидящую у крыльца на лавочке, и всей гурьбой кинулись ко мне.
- Валька очнулась,- радостно воскликнула Галинка. Ой, как ты нас напугала. Я думала, что ты умрешь.
- Ты чего, дура что-ли, о плохом говоришь, -одернула ее подружка Танька.
- А чего, правда. То лежит, как мертвая, то рвется, то бредит. И не ела ничего целую неделю. Конечно, могла умереть.
  В школу я пришла только через три недели. После болезни я была ужасно похудевшая, слабая, и меня не отпустили в школу. Славка тоже пролежал в больнице две недели. Больше ни в классе, ни в школе никто не заболел.
  Потом, спустя много лет мама, вспоминая мою болезнь, говорила, что ее охватывал ужас, когда она представляла, как я перебиралась через разлившуюся речку. А бабушка добавляла, что это Ангел хранитель перенес меня на крыльях. Я-то им подробности моей переправы никогда не описывала, а только рассказала, что встретила тетю Веру, которая помолилась за меня. Но Ангел хранитель и вправду перенес меня, потому что прийти домой целой и невредимой  в таком состоянии одиннадцатилетнему ребенку – это почти за гранью возможного.

6.12.2018