Би-жутерия свободы 305

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 305
 
Вселенскую «прелесть» Толик Дивиди по молодости лет представлял себе миллиардными спермадепозитами страждущего мужчины в нечто существенное. Его чувства рассорившегося с самим собой усугубились на Привозе, где торговка  модной стрижкой «Сахарная головка» Ривка Рашпиль (в пятом браке Шезлонг) познакомила его с колючей Розой Моисеевной фон Ветров, взращённой в тепличных условиях номенклатурной загородной оранжереи и не реагирующей на дротики колких взглядов соперниц.
С того запоминающегося момента Толик принимал miss за миску,  kiss за киску и отправлялся на свидание к женщинам со смазочными маслами (его раздражал ржавый скрип кроватей).
На Дерибасовской Толик поймал за крахмальный воротничок психолога по ногам и светского Льва Зиппера, который по-кроличьи нигде никогда не служил, кроме как инородным предметом обсуждения с притчей во языцех, когда сделки закрепляют скрепками. Тот не смог отбиться от Толика и запросил пощады, которая была ему обещана, если Лёва объяснит, почему Толик, встречаясь по устарелому обычаю с женщинами, предрассудочно постукивает костяшками пальцев по красному дереву рояля «Стэн, Вей!» так, чтобы у того «крышка» поехала:
– Но вы бы видели как я стучу безвозмездно предоставленным в долговременное пользование мне матушкой природой! – вульгарно воскликнул Толик, смутно подозревая, что блефарит – это воспаление блефа, а он любил блефовать у девчонок в заглоточном пространстве, перед тем как дать стрекоча. Слушая Толика  только из благородных побуждений, можно было подумать, что его род задержался в развитии ещё в подростковом периоде.
– Могу себе представить. Я тоже был молод, и придерживался той же трилогики “Verdi, Vini, Vinci!” – пришёл, увидел, обомлел и, убедив, упредил, – отделался от нападавшего юнца Левон Зиппер – посредственность, не закончившая институт «Женского станкостроения» и юркнувшая в ближайшую подворотню.
Застойный период Толика и недомолвок в стране совпал с феноменом, когда скитальцы-китайцы в диаспоре заходили по паркам задом в неподражаемой форме протеста против засилья города вьетнамцами. Глядя на них, Толик учился ходить ходуном по пересечённой то тут то там корейцами местности. В этот смутный период корявых фраз и корневых слов Дивиди сделал для себя глубокомысленный вывод – честолюбие без моющих средств ни к чёрту не годится. Тогда же он берётся за написание фундаментального труда «Умение скрываться от алиментов, по-заячьи путая следы». В нём он пытался доказать, что бутылка водки – идеальный сварочный материал, если не припой, при разрыве отношений, заметных на картине «Подштанники на штакетнике».
Его следующая пассия Роза оказалась довольно смурной дамой, выходящей из моды в виолетовом платье с оборочками. О ней, покачиваясь, ходили подвыпившие слухи, что, прикончившую аспирантуру таблетками аспирина, застукали с чужой кандидатской диссертацией, в которой она блестяще совместила две науки – геологию с биологией, заполнив белые пятна в пробелах образования горных лошадей на непорнокопытных тропах. В течение трёх последующих дней, потрясших барометр духовной нищеты и интеллектуального мира Молдованки, указывавший на тлетворное психическое заболевание округи с присущими ей рецидивами, его невозможно было оттащить от Розочки за разноцветные уши. Запах не сорванного букета роз нёсся из его златоуст на крыльях Пегаса, подлежащих расправе в стихах Опа-наса. Толик цитировал его за то, что тот помог ему втащить на пятый этаж на руках стенку-самоделку для 2000 компактных дисков (в лифт она входить отказывалась, но не потому, что на неё упала тень подозрения).
На четвёртые сутки Толик, влюблённый в прилагательные и с недоверием относившийся к местоимениям, пригласил (сделать фотку на свиданке) обласканную вниманием множества мужчин и непритязательных женщин, томную фрау фон Ветров в миниатюрный японский ресторанчик на отшибе памяти «Всем не по себе» под надзором Ичкоку Отрава. В своём непритязательном уме Толик уже планировал съехаться с новой пассией домами, как сходятся стена с потолком, составляя прямой угол в 90°. Но в тот памятный день золотящееся небо в зеркальном зале до самого горла было затянуто поваром-японцем Якисмуро Облаками, мастером выращивания мраморного мяса и удаления вросших ногтей бамбуковыми палочками у медведя-панды.
У повара, подававшего большие надежды к столу с островерхой макушкой над скудным вместилищем, было небольшое хобби, носившее на подносе литературный характер – он (незнакомый с Александром Дюма и его французской кухней написания бесчисленных произведений с помощью рабов от пера) провожал прощальным взглядом отправляющихся на свой страх и риск мушкетёров из Гавра в Дувр, не избегая соусницы Ламанша.
Прирождённый донжуанище Толян, заходясь с Розой в театрализованном темпераментном переплясе «Пигаль», в присутствии злого карлика и губного гармониста Тамбура Мажордетдомовского, старался избежать возрастного зазора с недостаточным образовательным цензом между ним и мужеподобной Розой. Её прелестные лепестки не давали покоя его нелечённому воображению. А в одном из пируэтов отрывисто-раскачивающегося танго «Не ходите под себя даже в шашки» Толик усвоил, что её гаргантюашное тело от аппетитных выпуклостей до редчайших вогнутостей с перевязочками на руках – не один шаг, а целая плеяда сладковременных удовольствий, растягиваемых мехами сопроводительной саратовской гармошки. Тогда-то он и шепнул Розе в настежь раскрытое ухо: «Западло в душу, вынуть не могу». И она, солидная женщина, написавшая кусачее эссе «Исповедь самки малярийного комара», что выдвинуло её в первые ряды заседаний профсоюза журналистов, она, неувядаемая Роза,  видевшая жизнь не из окна публичного дома, в глубине легкоранимой души предпочла не подвергать беглому осмотру мужчину с мобильным перезвоном и ключей за поясом досягаемости, а лаконично спросить: «Что?»
Человек разносторонних интересов и диаметрально противоположных специальностей, герой её эссе, представлял собой уникальное целое, достойное умирающей саги или околевающей «Калевалы». Он мог бы стать современным Леонардо, ну если не Капри, то  Давинчи уж точно. Вот что писала о нём вторая любовница, первой подметившая его хобби, пристрастия и таланты.
«В жизни случаются невероятные мужчины, которых не заложишь в ломбард, именно таким представал он у меня в доме.
Вёл он себя как дворецкий, не задумывающийся о брености бытия и занятый поутру оттиснением тиснёных занавесей в разные стороны, чем и  пленял моё сердце, строго соблюдая Женевское соглашение об обмене мнениями интернированных и заключённых в его объятья. Шайбочками на винты наворачивались слёзы на глаза слесаря-наладчика международных отношений, когда я требовала от него большего, при этом беснующийся голубой огонь в его глазах запрыгивал под верхнее веко. Хотя молодая отечественная трава ещё не взошла от моих обличительных слов, лицо борца за права народов Африки на футбольных полях Европы и трава перекосились, а сам борец скатился с ложа. В момент откровения я поняла, что только у рекордсмена любви, ловко скользившего по тонкому льду юмора стран Финского залива, мороз пробегает по коже с головы до пят за две  миллисекунды.
Подобрав живот с пола и приосанившись, он отрешённо слонялся из дальнего угла ринга комнаты в ближний, методично поясняя, что ему – человеконенавистнику, кучкующиеся в спортзалах люди напоминают навоз, сбивающийся в «качки», поэтому он навещает меня, не пытаясь проявить себя на фотобумаге.
А так как в местном джиме он прослыл злопыхателем в трубку аппарата, определяющего функциональную отсталость прокуренных лёгких, то с женой, к которой подозрение в его неверности подкрадывалось по-пластунски, он спал под разными одеялами и перетягивал по ночам матрас только одному ему известным способом. Это напоминало сеанс иглоукалывания ежей, занимающихся клубковой любовью. И тем не менее они не развелись. Желание избежать пата в семейной шахматной интриге не является основой антипатии. Непримиримые супруги сживались с мыслью, не дававшей им развода, и в тоже время они радовались бензиновым разводам за то, что они радужные И всё же его постигла неудача. После дружеской попойки он проснулся в прелой листве среди пожухлой травы, потому что отказался давать уроки верховой езды в подземке.  Он сам мне признался, что в тот раз у него появилось отвратительное ощущение, как будто попробовал похлопать по плечу червя или похудевшего жирдяя, прыгающего в шатающийся вагон на полном ходу. Видя, что он не мычит, не канителится, я с ним рассталась. Остальное вам известно – мне уже столько лет и кроме моей левой толчковой ноги никто не подвернулся. А вы говорите, молодо-зелено, но не всё потеряно.
Отрывок из эссе, прочитанный Толику Розой, заслужил ёмкого эпитета «Потолок!» Отсюда и маневровое пространство между двумя потолками в его сместившемся понятии означало Интерпол. Аналогичной характеристики не избежала и Розочка в оценке процента жирности их взаимоотношений, достигших потолка с двойным дном. Кроме того, Дивиди вынес любопытное наблюдение из последнего посещения зубоврачебного кабинета – применение веселящего газа в кресле пыток прежде всего веселит самого врача, напоминая маслобойню войны за бумажник пациента.
Со своей неповоротливой стороны этакий розанчик – фрау Ветров, наученная опытом бесчисленных встреч, старалась отсепарировать искренние изъявления дружбы Толика от фальшивых денежных знаков любви и в связи с этим по свежим утрам Роза пробегала (без шиповок) дистанцию в 100 метров до пивной «Соловей Алябьева» без осложнений на горло. При этом в её модном спортивном прикиде ощущалось присутствие щедрого покровителя. Когда пьяный орган ударил центрифугами Иоганна Себастьяныча Бахуса, мадам фон Ветров, наученная прогорклым опытом, поняла, что расставание с её набитыми жиром кошёлками ягодиц займёт у Толика намного меньше времени, чем предполагал её неуравновешенный ухажёр, который к тому же при хроническом сужении мочеиспускательного канала пользовался своим заурядным пенисом вместо пульверизатора. Ну, что сказать? В июльскую жару лепились они недолго. Хоть секс и машина любви и главное в ней сцепление, но пробуксовала  она на самом интересном месте. Розочка умела мастерски отмежёвываться от безвкусных обрезков тягостных воспоминаний трудного детства, в котором она подвергалась непрестанным домогательствам, и поэтому горечь пережаренных Макдональдсов воспринималась ею без прикрас.
Значительно повлияло на Розу Моисеевну фон Ветров её предстоящее вступление  во вновь образовавшуюся коалицию «Фаланга Пальцева» профашистско-молодёжного толка с испанским вееро-чечёточным поветрием и облегчённым поведением окоченелого как труп главы секты по кличке Некрофиля, общение с которым проходило на раздвоенном шипящем языке аборигенов.
Заклятый враг блюстителей неподконтрольной нравственности – Толик Дивиди, известный на Пересыпи под интеллигентной кликухой «Страдивариус без смычковой любви», изрядно потешался над Розочкой, когда не гладил похотливым взглядом её морщинистые локотки. Вместо неподъёмной Розы Толян, обладавший чертами характера насильника, нёс ахинею на руках.
Как-то на досуге, перебирая заунывную мелодию на рояле пальцами ног, он всё же пожаловался Розе Моисеевне, что карликовый номер Тамбура Мажордетдомовского в цирке Шапито был слишком тесен и не привлёк его внимания. Там выступал заезжий то ли магнит, то ли магнат, то ли мулат с членом, напоминающим французский багет под мышкой, цвета правого вороного крыла и белоснежными яйцами, претендующими на звание роя пчелиного труда, не обработанного кисточкой Муры Спички в стиле Фаберже.
– Вам нужно записаться к психиатру, минуя регистратуру, – удачно, закусив левую губу, посоветовала Роза Моисеевна и, обратившись к Дивиди полуоткрытым текстом, кашеварившемся в гузне приоткрытого ротика, добавила, – время движется вперёд, а вы всё норовите, извините, в зад. И что вам там так нравится?
Её бестактное замечание напомнило Толику изолятор с  койками на галёрке, со стульчаком в партере и обещаниями начальницы психиатрического отделения тюрьмы от государства доктора Ривки Сконфуженной построить в кабинете администратора сносный амфитеатр для свиданий с возлюбленными и родственниками. Попал он туда из-за того, что на карнавале сумасшедшего детдома с лакированым козырьком и глянцевой черепицей не хватило перевязочного материала на мумию. Получился длиннополый мужчина с грубо налепленными на фронтальном отсеке головы чертами лица, с откидными накладными волосами и чахлой бородёнкой до спины. В итоге Толику дали приз Дон-Кихота, когда санитар со значком «За медицинские заслуги» скрутил его у дверей. Сейчас между Розой и Толиком усугубилась отчаянная полемика, сопровождаемая вращательным движением языков и тел вокруг дубового стола с прелестными пружинистыми ножками из берёзовых листьев. Но словесные так ни к чему и не привели.
Их следующая встреча проходила под знаком Козерога в чистопольном признании в любви, и сопровождалась одобрительными кивками головок ромашек, знаменуя несказуемое. В момент неимоверной близости Толик отчётливо различил свежую татуировку над лобком Розы, гласящую: «Вход свободен, но пути на зад нет!» и принципиально не снизошёл, решив, что она потешается над его трёхклассным образованием и неумолимым желанием «Серединка на половинку с арьергарда». В ту пору свойский парень придерживался принципа ногтя «Когда выросту, тогда и врасту!»
– За что вы унижаете моё достоинство и проверяете меня на грамотность?! Я умею читать, хоть и по слогам, – взвыл противник оздоровительных мер воспитания.
Но вразумительного ответа Толик так и не получил. Или Роза, презирающая близость транзитом, не признавала оформления фабричного брака в виде долговой расписки в дюймах, или ему отрыгнулись детские обиды в результате обрезания, после чего врачи при жизни безуспешно пытались залечить его до смерти, надеясь, что смерть полюбит его больше. Это не преминуло проявиться в том, что Дивиди так и остался подвязаться на шнурках в подмастерьях у любви заурядным воинствующим алжирским зуавом, потому что отдаваться надо прилюдно, в противном случае никто не оценит.
– Не возьму в толк, о чём идёт речь, – нечётко выразила мысль фрау фон Ветров, почёсывая и без того покрасневшую щиколотку застывшего от удовольствия официанта. В тот момент, когда они с Дивиди, душисто огорошенные, усаживались за столик в прихожей пирожковой «Аргонавты сегодня», на стене стала вырисовываться скульптурная хрюшка с рядами сосков для поросят молокососов, резво забегавших по семейной традиции с родителями.
Смущённая Роза повела себя не лучшим образом, попросив официанта принести «Утраченные грёзы» – трусики под соусом. Такое происходило с ней, когда она меняла имидж или отдавала его в китайскую прачечную на перевоспитание. И это можно было оправдать, потому что её дед бросил бабку с бревенчатым домом, на стенах которого проступили слёзы, и эмигрировал в никуда.
– Вы что, совсем оглобли?! Тогда пусть вам выпишут летающий слуховой препарат! – эфемерно взвился Толик Дивиди.
Он порядком её «достал», вот только каким, она не могла додуматься. Прихватив пирожок с не раз прокрученным в кино мясом, он синтезированной походкой подвыпившего салаги-морячка прошагал к дверям из зала вон. Решив налечь на фрукты и овощи больше, чем на малознакомых женщин, и заморить затаившегося червячка, он мечтал бороздить моря, океаны и девушек. Подошла бы и Одесса с её пчелиной пьесой о секссотах «Парк заложили». На последствия предпринимаемых им семимильных шагов Толику было наплевать – он уже выплачивал алименты нескольким приставучим тёлкам, живя по электронному  адресу без крыши над головой и без царя в черепушке на сайте Yahoo ... come.
Одна из них – та ещё историйка. О ней до сих пор перешёптывается Пересыпь, включая узловую станцию со всеми её пожитками, при этом лица людей от страха становятся оливкового цвета.
Толик не на шутку захандрил. То, что другие называли женскими прелестями, он обозвал долговой ямой, и стал проситься петухом в Кур-шевель. Друзья-братаны предложили ему лечь в психиатрический стационар под наблюдение стрелкового врача. Но ипохондрик Дивиди тотчас же выставил своё неукоснительное требование – в ночное дежурство палаточным врачом должна быть женщина от 24 до 29 лет отроду, а не какой-нибудь там доктор-постельничий без собственной кровати в ординаторской. Толик не признавал неразделённой любви и силиконовые груди, но рассчитывал на ночное дежурство у её врачующей постели. Этот номер не удался, и он залёг дома на пару недель, памятуя о знакомом Карлосе Аспирантэ, разбогатевшем за три месяца в больнице, где ему подавали обогащённый кислородом воздух. Его будили в пять часов начинавшие своё утреннее судноходство нянечки. Карлос пошёл на поправку, но вернулся ни с чем в час, когда бивни эволюционируют в рога. В отчаяния, избежав членовредительства, он записался в члены горной партии туристов-транквилистов памяти мастера сборочного цеха подолов готового платья. В первом же походе Аспирантэ разбил хрустальную палатку в микротени и его изгнали из её стен. Прокручивая завернувшейся штаниной в мозгу этот случай,  Дивиди посерьёзнел и подал неотложное объявление в отдел «Встречу бурёнку» следующего содержания: «Ищу скромно жующую, не больно мычащую, со смазочными маслами, чтобы не очень скрипела. Гарантирую создание тугой семьи на два часа в сутки три раза в рабочую пятидневку в пальмовой роще, где дождь похлеще нашего ау-ау, и слова вывернуты наизнанку».
Потянулись дни ожидания. Никто на объявление не отзывался. Его опрометчивое метание английских дротиков, с исходящими из этого  поступками говорили сами за себя, и переводчик им был ни к чему. Своему родственнику медбрату Моте с его бесконечными мотивациями на донорском пункте, он жаловался в приступе откровения, – со сколькими я ещё не выспался. На что медбратишка мудро замечал, не сожалей, брат Толик, зато ты на пенициллине сэкономил. Взять с меня нечего, окромя достойного примера. Я безразличен к наружности дам. Но встречались и такие, с кем я был приятно знаком изнутри. Причём каждая из них была занята перетягиванием каната любви на свою сторону кровати.
Если бы наш герой пораскинул останками мозгов, то они с Розочкой отправились подзаправиться в стрёмный угловой бар «Стремглав», где он готовился с пистолетом в руках отстаивать по пояс в пиве своё кредо, где четверо отмороженных, не суетясь, расписывали пульку с дулом и двумя стволами.
Тявкающими шавками, разносящими бутерброды с недостающей колбасой, были четыре прехорошенькие стволовые клетки. При удачном раскладе каждая из сторон оставалась «при своих» и при украинском борще в прохладном погребке «У Одарки», которая думала, что Гоген, за всю свою жизнь продавший всего одну картину, происходит из династии Гогенцоллеров, и отбросил вторую половину фамилии в целях поднятия количества продаж. Толику в карты с разложением пасьянса патологически не везло, и несмотря на его плодовитую базу знаний, разжиться сигареткой не удавалось. Заправив короткоствольное оружие в штаны, чтобы случайно не пролился свет на действительность (вытирать-то некому) он молча проглотил преподнесенную горькую  пилюлю.
В который раз отвергнутый Толик за ум не спохватился, а взялся  прохаживаться по бульварам увешанным  каштанами с опаской в жилетном кармане (дрессированный пистолет у него отобрали местные хулиганы при поспешном обыске в туалете ресторана гостиницы «Лондонская», лишний раз убеждаясь, что игра в шашки доступна поддающимся... искушениям в дорогих ресторанах).
Какой ужас, думал герой проходных дворов и промежностей, я даже и не подозревал, что коротал время с пустыми женщинами, как предсказывал мне иглоукалыватель Маркелий Дикобразов. Ах, сколько спермы потрачено впустую и как хорош млеющий Восток! Похоже, я жил в эпоху Ренессанса со всеми этими рукодельницами в паху под звуки Сен-Санса, не стоит им опрометчиво отмахиваться от меня как от мухи. Пора им понять, что больше никто на них не сядет. В душевном потрясении не до конца определившихся устоев Толик сбегал за стаканом на кухню излить в него толком не обмытую душу. Ему захотелось похотливого вина и Новогодней ёлочки в углу, покорно стоящей перед ним на трясущихся коленках (она не подозревала, что он обладал задатками и замашками отъявленного мерзавца. Вместо умных книг Толик Дивиди собирал СиДи и бутылки, опустошённые несформировавшимися личностями без лицевых счетов вроде соседки Флоры Сорняк. Этикеточная винотека Толика отличалась огромным выбором и изысканным вкусом).
С неотвратимым ужасом он понял, что от когорты извращенцев в психотделении ни при каких условиях не отвертеться, к счастью вся эта гоп-компания не была посвящена в заветную мечту – умереть в расцвете насилия над заждавшейся его женщиной, тема сексуального досье которой оставалась не столько раскрытой, сколько распахнутой в тумане, растворимом, как instant кофе.
Не спровоцированные липкие мысли скользкими мокрицами ползли по загагулинам непритязательного мозга Толяна, привыкшего расплачиваться за всё, включая собственные ошибки. В них борец за эмансипацию чёрно-белого страуса Эму – Толик Дивиди, даривший женщинам обузу пышными букетами, больше всего боялся быть выкраденным экзальтированными инопланетянами, которые до сих пор не могли определить, страдают ли купоны стригущим лишаем. Толик почувствовал себя не в своей тарелке, потёртой во многих местах волшебной лампой Аладдина, потому что лепет рукоголовых вторил треску цикад, создавая впечатление званого вечера, хотя он был прекрасно осведомлён, каким образом Жора Пиггинс справился с гиподинамикой лени (к женщинам у него было уважительное отношение, как к предмету первой необходимости). После операции по шлифовке шариков в голове и замены некоторых из них на цилиндры, у Дивиди, несмотря на злоключения врачей, начались церебральные явления (его осеняли бредеи), и профессор Пиггинс занялся систематическими предсказаниями изменений в настроении погоды, уповая на то, чтобы человечество не раздумало идти по дороге к прогрессу и не повернуло обратно.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #306)