Птица морская

Птица морская, ныряльщица долгая, тварь,
с неба упавшая в хлябь в полоумной отваге,
краток запас моих знаний и беден словарь,
чтобы тоскующий крик твой возник на бумаге.

Стрелка секундная круг завершает второй.
Вынырни! Вытянись! Клювом голодным поляскай!
Брызги летят и кусают, как бешеный рой
ос ошалевших, солёных, февральских.

Где таких ос я увидел?.. А здесь, возле бун,
штормом разбитых, где мусора всякого залежь.
Бьются в истерике волны о чёрный валун,
если уж очень надолго ты в них исчезаешь.

Птица морская, разбойница тощая, тать,
вижу, как тщетно твоё в этой хляби нырянье,
беден словарь мой, чтоб крик этот словом назвать.
Может, рыданье? Не знаю. Быть может, рыданье…

У КРОМКИ ПРИБОЯ

В песок впитался пенный вал,
лизнув по ходу детский мячик.
Полтинник я уж разменял,
а всё наивен, словно мальчик.
Познав обиды, злость, беду,
ещё пою, как будто птица.
Всё, кажется, живу в бреду,
всё жду, вдруг что-то прояснится.
Плыву, как странник Одиссей,
отважно горести встречаю,
я на предательства друзей
предательством не отвечаю.
Что дали мне мой путь и труд?
Как горько сознавать и странно:
средь великанов – лилипут,
средь лилипутов – великан я…
Я, в общем, средний человек,
поэт, конечно, но не слишком.
Уже к концу склонился век,
а всё наивен, как мальчишка.
Пора, пора поверить мне,
что белый свет совсем не белый,
как этот блеск заиндевелый
совсем не иней на волне.

ЭПИСТОЛА

                О.И.

Холодрыга такая, что душу озябшую жалко,
ни теплинки, поди, не осталось на тусклой земле,
как боксёры часами гоняют себя на скакалках,
так же крыльями чайки всё машут и машут во мгле.

В море сером бегут, обезумев, отары барашков,
волны грохают в мол, весь он льдом покрывается, и
этой крымской земле лейбл вполне подойдёт – «Made in Russia» -
дуют ветры с Тамани, тоску поселяя в крови.

Тамариски у моря стоят, как хрустальные, ибо
все в сосульках от брызг, я лизнул одну – веришь, горька,
ты вчера позвонила, сказала, что любишь. Спасибо!
я и раньше-то знал, что теплеет в груди от звонка.

Я пишу эти строки тебе вместо писем, я помню
тот сентябрь, тот перрон, как я брёл по обочине дня…
Все отроги в снегу, все ущелья, и всё же легко мне,
потому что ты любишь, ты всё-таки любишь меня…

СКАТЫ СУМРАЧНО В ГРОТАХ КОЛЫШУТСЯ

Обожаю тебя, моё синее!
И спокойное!
И неистовое!
Прихожу к тебе, как на исповедь.
Причащаюсь тобой.
И сильный я!..
А когда море в солнечном блеске
и в предгорьях цветёт миндаль,
я на «ультру» – прозрачную леску –
из волны вывожу кефаль.
Скаты сумрачно в гротах колышутся,
Жак Кусто опускается к ним.
Голос моря приборами пишется –
объясним ли он?
Объясним?..
Там прозрачны глубины мерцающие,
там акул невесомый полёт,
и медуз хоровод замирающий,
и в зелёной дали пароход.
Там мальчишка в щемящем забвении
бродит возле шаланд рыбаков
и бубнит с фанатичным рвением
неуклюжие строки стихов.
А правее, у стен равелина,
прянет в небо – ракетою в синь! –
и застынет на миг – а ф а л и н а, –
самый умный на свете дельфин!..