Бабушка

 Утро. Всё бело.  Снег в достаточном количестве лежит на дорогах и тропинках – не то что вчера, когда его было так мало,  что  он,  не  радуя  глаз, перемешивался с дорожной пылью.  А сегодня красивое утро: ни ветерка,  деревья стоят не шелохнувшись, надев на свои руки-веточки  гипюровые перчатки.
 Уже совсем  рассвело,  но  облачность создаёт  ощущение лёгкой  полутьмы, не такой, когда вечереет – утренняя  полутьма похожа на слегка подсиненное постельное бельё, в меру.
 Я думаю, что сейчас никто не занимается такой  процедурой,   как стирка,  крахмаление и подсинивание белья - машины-автоматы,  к счастью, или к сожалению, делают всё это за нас..
 Вспоминаю,   как мы  с  бабушкой  поэтапно  занимались стиркой  постели.   За  водой я бегала за целый квартал, и ничего,  хотя,  признаться,  канючила иногда.   Но  как же много я тогда от бабушки узнавала.  Забота о  доме   объединяла нас. Меня воспитывали её рассказы, а она   видела в Иринке-Иринушке своё утешение.
 А ещё помню, как я страдала от своего усердия.   Мы стирали на доске и руками, и я столько вкладывала «души» в этот процесс, что мои ногти исчезали до половины. Эх, и болели пальчики, пока заново не отрастали ноготки!  Бабушка мне говорила:  «Подожми пальчики в кулачок-то».  Я подожму, так сотру кожу на фалангах до кровавых  ссадин. За неделю всё подживёт, а в понедельник или во  вторник
(с понедельника переносили, если выпадал  божественный праздник) опять стирка.
 Пол  мыли в среду и в субботу перед баней. Тогда я натирала огромные мозоли на ладонях.  Бабушка уже ругалась: «Да ты что так усердствуешь, внучка?! Вон тряпку-то чуть ли не досуха выжимаешь». А я ей:  «Ага, поняла!»  А сама через минутку забудусь и примусь за своё.
  Я очень любила свою бабушку, люблю и сейчас, хотя  на днях исполнится двадцать пять лет с того времени, как она оставила  земную нишу,  но  её  светлый и тихий образ, любовь ко мне находятся всегда рядом. Сейчас, когда и самой немало лет, пытаюсь переосмыслить всё, что она говорила, то, как она подолгу молчала, а потом плакала без видимой причины.
  Бабушка правда была  необыкновенной!  Вот, например, всему и всегда меня учила, а вязать никак не хотела учить. «Не умею я,  -  говорит, - учить».  Я сердилась, путала что-то на спицах,  распускала  всю  эту  путаницу и сидела молча, надув губы.  Помню,  мне  даже  во  сне снилось, что я вяжу, и у меня получается очень красиво.
 В следующий раз, когда бабушка села вязать,  я взяла спицы и клубочек и встала у  неё  за спиной.  Понаблюдав немного как она вяжет, я попросила набрать мне первые петли.
 Я сейчас очень хорошо вяжу, но попроси показать, как набираются первые петли  –  призадумаюсь,  чтобы всё представить в замедленном виде, потому что это только мои руки знают и быстро делают – моторная память.
 Так вот,  встала я с набранными петельками позади бабушки и смотрю через её плечо, как она вяжет, лишь прошу:
- Бабушка, помедленнее.
  Через месяц я связала себе первый свитер, а ещё через месяц  –  бабушке  кофту.  Она  заплакала,  когда  надевала её в первый   раз.  Помню,  так  всё  время в этой кофте и ходила  -  старые  люди  почти  не   изнашивают вещей, хотя также ведут активный образ жизни.
  А носки я научилась вязать позже,  когда родила  сына,  и мы  остались  с  ним одни в четырёх стенах.  Память моих рук помогала мне тогда выживать.
  Моя бабушка умерла, когда я училась на пятом курсе института  –  немного не дождалась  меня, немного. Получив телеграмму о её кончине, в этот же вечер и приехала.  Вбегаю во двор  –  на двери замок.  Я  замерла.  –  «Где же моя бабушка?  Может,  это чья-то  ужасная  шутка?»   Немного придя  в себя,  я  нащупала  ключ  за оконным наличником и вошла в дом.   На  два стула были положены доски, и на них лежала моя бабушка.  Я не заплакала, а подошла к  ней
и  поздоровалась, как обычно.  Потом  взяла стул и села рядышком.
 У бабушки было такое живое выражение лица, такое же, с каким она всегда меня и встречала. Казалось, что она вот-вот заговорит со мной. Но тишину нашего дома нарушал только сверчок за  печкой. Он издавал звуки, похожие на тоску моей души, и я произнесла: «Ты поёшь».
 В коридорчике кто-то  завозился, и вошла наша  соседка тётя Нюся.
- Дочка,  тебе не страшно тут одной сидеть?  Побыть с тобою?  А Ольга-то где?   Ох,  Симушка-Симушка! Спаси Господи!– вздохнула  тётя  Нюся и ушла, а я подумала: «Чего мне бояться?» Ольга – это бабушкина дочь и моя мама.
 Девяностые.  Не всегда можно было купить необходимое, даже если были деньги. И  мать отправилась по родне.
  Тётя  Зина была странным человеком – её считали чернокнижницей, а в простонародье  –  колдуньей. Приехав из Молдавии  с  тремя сыновьями и без мужа, она быстренько женила  на себе бабушкиного сына, и моего дядьку, Николая, у которого на момент её приезда уже была помолвка с красавицей Галей. Галя была желанной  не-
весткой для бабушки – уважительная, недавно выучилась на врача и устраивалась  в  саратовскую  больницу. Девушке  выделили комнату в общежитии и обещали квар-
тиру после замужества. Бабушка  рассказывала: «Приехали мы с Колей свататься. Внучка, какая она красавица! Заходим к ней  в  комнату – всё  чистенько. Она так нам была рада, что не знала, куда нас посадить и чем угостить. А  когда  дело  сладили, домой поехали. Проходим мимо Зинкиных окон, а Никола-то как кашлянет три раза! А ночью ушёл к ней, так и остался».
  Помню я дядю Колю.  Малахольный такой был:  чуть выпьет - и плачет.
   А то, что мама взяла изюм для кутьи у тёти Зины, я узнала через  несколько дней  после  похорон.  Мне  приснился   сон: сижу я на поминках моей бабушки и кушаю кутью, вернее,  выбираю  из  неё  только  изюм;  и так мне сделалось
стыдно оттого, что один изюм выбираю; поднимаю глаза и вижу под потолком дико смеющееся лицо тёти Зины. Я позвонила  матери  и  спросила,  у кого она взяла изюм. Её ответ меня не удивил.
  Моя бабушка так и пролежала все три дня на досках. Гроб для неё привезли за пять минут до выноса тела. Только тогда я и заплакала, безудержно, безутешно.  Мне казалось, что  моя  бабушка заслуживает большего. Дальше ничего не помню…               
 Домой я приехала через полгода.  В моей  сумке лежал диплом учителя русского языка и литературы . С вокзала пошла прямо  на  кладбище, чтобы показать его бабушке. Нашла её могилку по времени захоронения  – до сих пор никто не сделал табличку.  Я вынула  шпильку  из волос и накарябала бабушкино имя на деревянном кресте.
 Через год родила сына.
 Не  хватало денег,  чтобы  сделать табличку на бабушкиной могилке,  и,  когда весной пришла на кладбище, не нашла её. Оставив кулич и яйца на чужой могилке, ушла домой.  А  ночью мне приснилась бабушка,  она просила моей помощи. Я как будто слышала её голос и знала,что она больна. Снилось, что второпях подписываю крупными буквами на коробочках от  таблеток от чего они, как это и было при её жизни  -  «от кашля»,  «от боли»,  потому  что бабушка плохо видела. Снилось,  что,  как  и раньше,  ношу воду,  приготавливаю еду на неделю, запасаю продукты, чтобы бабушка до моего приезда ни в чём не нуждалась.  И  вдруг  оказываюсь  на гигантской пасеке.  Ульи огромные  –  с  человеческий  рост.  Хожу и не могу найти тот, в котором должна быть моя бабушка.
 Наутро я пошла на кладбище. Долго искала могилку. Нашла. Крест с её именем лежал в междурядье.
 На  следующую  ночь  она опять  приснилась  мне  и  говорит: «Теперь ты знаешь, внучка, где я живу». Бабушка вся светилась – столько доброты и ласки исходило от её образа. Пусть земля ей будет пухом.
 Весь день прошёл в воспоминании о моей бабушке. Темнеет. Вечерняя  полутьма не похожа на утреннюю – слишком много синьки.