Школа

В школу Юрка пошёл как раз в то время, когда впервые в истории страны незабвенного любителя кукурузы, Никиты Сергеевича, сняли с поста Генерального и при этом разрешили жить дальше. Не всем нравился его взбалмошный, непредсказуемый характер, но всем хотелось, наконец-то, жить спокойно, да и просто - жить. Поэтому, наверное, те, кто принимал это решение, надеялись, что когда придёт и их черёд освобождать насиженные места, то вспомнив гуманизм, проявленный ими к бывшему Первому, и с ними поступят так же. Во всех школах в это время (не берусь заглядывать дальше) шла интенсивная компания "очернительства", то есть, зачёркиванию чернилами портретов "бывшего" на первых страничках тогдашних учебников - новые-то когда ещё напечатают. Так как этого кукурузника-новатора звали Никита, а Юркина фамилия в то время была Никитин, да к тому же мама, чтобы не долго возиться, подстригала его в то время только налысо, то его и дразнили все Никита-Кукуруза. Если честно, было не очень-то приятно, выслушивать каждый день по многу раз эти подначки. Простые увещевания и просьбы не очень помогали, поэтому Юрке приходилось прибегать к более действенным методам воздействия. Правда учителя, самозабвенно учившие разумному, доброму, вечному на примере героев, защищавших свою честь и достоинство в борьбе с врагами, в отношении Юрки почему-то были совершенно другого мнения и, конечно, рано или поздно вся эта история просто обязана была закончиться в кабинете у директора. Но это было ещё не самое страшное. Более суровое наказание ждало его дома в виде фронтового кожаного ремня, висевшего на стенке в прихожке оказывается, не только как воспоминание об отце, но и могущего применяться время от времени чисто в воспитательных целях. Нет-нет, мама Юрку никогда не била, но по соседству жил дядя Егор, единственный мужчина в их бараке, работающим тут же то ли дворником, то ли сторожем, и который по совместительству охотно выполнял мелкие, но требующих мужских рук (вернее было бы сказать «мужской руки», так как вторую он потерял на фронте), поручения за маленькое вознаграждения, в виде пару рюмочек его любимого, прозрачного и такого горького, судя по кривившегося каждый раз после его употребления, лица, напитка. И хотя он был хромой и без одной руки, это ему нисколько не мешало выполнять свои обязанности, особенно если дело касалось чьего-нибудь воспитания. Нельзя сказать, что мама часто к нему обращалась с такой деликатной просьбой. Только в очень экстренных случаях. К сожалению, на этот раз был именно такой. В тот злопамятный день дядя Егор вошёл, как всегда, своей обычной прихрамывающей походкой, выпил стопочку, уже приготовленной по такому случаю и стоящей на столе водки, закусил "чем Бог послал", а именно: кусочком сала и хлеба, и озабоченно оглядываясь, басовито промолвил:
- Ну показывай дело-то, хозяйка.
А "дело" сидело, насупившись, на старом, обшарпанном венском стуле и время от времени шмыгало носом, не предвкушая ничего хорошего от появления в их маленькой комнатушке этого страшного, как ему казалось, дядьки, которого он про себя тут же прозвал Карабасом.
Мама, с её мягким характером, не могла спокойно смотреть на предстоящую экзекуцию и бесшумно покинула комнату, выйдя в коридор, оставив Юрку и его палача один на один, чем ещё больше вывела маленькую, трепещущую Юркину душонку из равновесия. Он уже, конечно, догадался, что ему сейчас предстоит вынести, но не это его так пугало. Просто было до слёз обидно, так как мальчишка был уверен, что страдает за справедливость. Волей или неволей, он начал фантазировать. Кстати, фантазии не покидали его ни при каких обстоятельствах. Вот и на этот раз он уже представил себя партизаном, попавшим в лапы фашистам. Они сейчас его будут пытать, но не дождутся ни единого словечка от него, ни просьбы о пощаде, ни слезинки... И от этих дум Юрке всё больше и больше становилось себя жалко, просто невыносимо жалко и через какое-то время он начал, сначала тихо, потом всё громче и громче, подвывать и наконец разрядился, сотрясая стены всего барака, громогласным рёвом.
Мама, рывком отворив дверь, тут же ворвалась в комнату:
- Ну всё, дядя Егор, хватит уже. Вы уж это, тоже... чересчур.
- Так я ж ещё ничего и не делал, - с удивлением поглядывая на Юрку и слегка смутившись, проговорил он.
- Ну всё равно, - убедившись, что ремень и вправду нетронутым висит на своём месте и успокоившись, ответила мама, - Допивайте, вон, свою чекушку и идите уже. Хватит с него и этого, - и легонько, но уверенно подтолкнула соседа к двери.
Мдаа! На это раз Юрка, если можно так сказать, вышел из этой неприятной ситуации с наименьшими потерями и даже наоборот - он стал героем, правда только в глазах его одноклассников и бывших донимателей. Уже на следующий день они, окружив его, с нескрываемым любопытством расспрашивали: как, да что. Юрка врать не любил, поэтому больше многозначительно отмалчивался, чем только подтвердил многочисленные догадки его сверстников. Что ни говори, но единственную и, может быть, поэтому такую тяжёлую руку многим уже приходилось испытать на себе. А судя по Юркиным воплям, все думали, ему досталось как минимум в два раза больше, чем обычно доставалось в таких случаях другим. И это так здорово пошло на пользу Юркиному имиджу. Как только бывшие дониматели узнали каким "перегрузкам" подверглось бедное Юркино тело, вернее только та часть, что находится чуть-чуть пониже поясницы, (они же не знали, что до этого дело так и не дошло) может быть не сразу, но всё же перестали оскорблять, ставшим таким ненавистным, именем. И больше того - его зауважали. Наконец-то он понял, что жизнь совсем уж и не такая плохая штука, как ему вначале показалось.

Школа, большое деревянное здание, находилась в очень живописном месте на возвышенности среди могучих деревьев так, что её со всех сторон очень хорошо было видно. С одной стороны, раскинулся посёлок, с другой – красивейшее, утопающее в сосновых лесах, озеро. В школу можно было пройти тремя путями: можно было дойти до белого памятника, стоявшего посередине их дома отдыха и изображающего женщину с ребёнком, свернуть на право и дальше по Школьному переулку, а можно было спуститься вниз до деревянной пристани к самому берегу и пройти вдоль, вдыхая свежий воздух и наслаждаться утренней прохладой, заодно поговорить с рыбаками, расположившихся со своими удочками ещё с ночи, поинтересоваться уловом и дойдя до посёлка снова подняться наверх. Но самый короткий путь вёл от их барака через лес по тропинке прямиком к школе. Но идти через лес одному было страшновато, но если встречались товарищи и их собиралась целая компания, то они шли именно здесь, по дороге рассказывая друг другу жуткие истории, случающиеся в этих местах. А вокруг, доставая кронами до самого неба, возвышались реликтовые сосны, вселяя в детские душонки робость и уважение к могуществу природы. Расстояние от дома отдыха до посёлка составляло примерно один километр, так что прогулка длилась недолго. И вот уже лес начинал редеть, и тут вдруг неожиданно оказывалось, что они находятся уже в школьном дворе

Самым интересным было, конечно, пройтись по берегу озера - вид, что ни говори, и правда был волшебный, но каждое утро подниматься на бугор, когда организм находился ещё в полулетаргическом состоянии, с неподъёмным портфелем в руках, было не особо приятно. Зато как здорово было после уроков сбежать вниз. Сломя голову нестись под уклон и представлять себя то ли самолётом, то ли гоночной машиной. Не обходилось и без непредсказуемых падений. Страдали при этом чаще всего ладони и коленки, но так как, пока было тепло, все, и Юрка в том числе, носили шорты, то и одежда в основном оставалась целой. И это главное, потому как за сбитые коленки дома не ругали, тем более что вокруг в изобилии рос подорожник, который всегда можно было прилепить к повреждённому месту, а вот за порванные штаны могло здорово достаться. Однажды Юрке даже приснился сон. Он, выйдя из школы, сбегает с этого холма. Бежит всё быстрее и быстрее, так что ветер свистит в ушах. А ему всё мало, он хочет ещё быстрее. И вот уже деревья, кустарники, какие-то постройки, люди - всё становится от скорости каким-то расплывчатым, неузнаваемым, превращаясь в одну какую-то размытую линию. И тут, оттолкнувшись от земли что есть сил, Юрка взлетает. И это ощущение полёта было так реально, что он совершенно не сомневался в его действительности. Но самое интересное, его почему-то совершенно не удивила способность летать. Как будто это было вполне обычное для него дело, а если и не летал раньше, то только потому, что просто не представлялось удобного для этого случая. Удивлению не было конца, когда он наконец-то проснулся и постепенно начал понимать, что это был только сон и летать он, к глубокому его сожалению, совершенно не может. Но этот сон был так волшебен! И он ещё не раз посещал его ночами, может быть потому, что Юрка так хотел ещё и ещё, пусть хотя бы только во сне, испытать это непередаваемое чувство.
- Растёшь, - улыбнулась мама, взлохматив его, уже изрядно подросшие и без того непослушные, светлые волосы, когда он, ещё не совсем отошедший от пережитого во сне ощущения, рассказал ей об этом. - Человеку свойственно летать, вот только падать иногда очень больно.
- Как это? - удивлённо уставился на неё мальчишка.
- Сейчас тебе этого не понять. Тебе нужно сперва вырасти.
Мама, действительно, иногда говорила загадками, да и не только она - все взрослые. Юрка не особо задумываясь над сказанным, относил эту странность к издержкам возраста, свято веря, что он-то уж точно таким не будет.
В школе ему нравилось. Не сказать, что ему нравилось учиться. К учёбе он относился, как к некой обязанности, такой же, как, например, чистить зубы, заправлять по утрам постель, мыть за собой посуду и много другого, от которой увильнуть всё равно не удастся и поэтому воспринималась спокойно, как неизбежное. И к этой обязанности, считавшейся главной, чтобы не навлечь на себя недовольство мамы и тем самым обеспечив себе более-менее спокойное существование, лучше, конечно, было относиться серьёзней. Школу он любил из-за гораздо больших возможностей общаться со своими сверстниками. Основное время для этого, конечно, были переменки, особенно большая, длившаяся пятнадцать минут. На первый взгляд, не очень-то и много. Но это на первый взгляд взрослого человека. На самом деле, сколько можно было наворотить за этот промежуток, просто уму непостижимо. Но чтобы что-то успеть, нужно было, как только прозвенит звонок и раздадутся заветные слова учителя «Все свободны», молниеносно соскочить с места, постараться выбежать из класса первым и нестись как можно быстрее к выходу. Там уже ждали наиболее проворные товарищи. Чем заняться – вопроса не было. Пустая консервная банка лежала всегда наготове, на всякий случай спрятанная от глаз слишком озабоченного чистотой окружающей среды дворника в ближайших кустах, которую с неистовством гоняли на небольшом, единственном открытом участке школьного двора, горланя и споря при этом так, что даже самое невозмутимое создание в их школе, казалось, привыкшая уже ко всему кошка Шилька стремглав забиралась на ближайшее дерево и с ужасом наблюдала с безопасного места всю эту баталию. На её счастье, недостатка в деревьях не было, так как остаток двора скрывался в тени могучих сосен, среди которых находили себе занятия остальные ученики. Девочки играли в классики или прыгали через натянутую резинку, излюбленными же играми мальчишек, не считая футбола, были конечно «казаки-разбойники», «салочки», «чижик» и другие, но самой непонятной и вызывающей беспокойство взрослых была «Слон» - это когда ребята делились на две команды по пять, шесть человек и одни становились друг за другом, обхватывая как можно крепче впередистоящего руками и наклонялись кроме первого, образуя таким образом слона, другие же с разбегу запрыгивали на него по очереди, и «оседлав» слона, должны были всеми способами удержаться сверху. «Слон» же обязан был пройти определённое расстояние, оставаясь одним целым и не рассыпаться. Такое случалось редко, так как основная масса «наездников» восседала на двух, трёх участниках снизу и те, просто чисто физически, не могли выдержать такой нагрузки, руки расцеплялись и все с невероятным шумом, воплями и визгами падали на землю, образовывая кучу-малу. Где руки, где ноги, где головы – не понять. И было, наверное, просто чудом, что все эти части тела, не считая ушибов и синяков, оставались относительно целыми. Учителя - создания более тонкие и чувствительные, старались не выходить в это время наружу и предпочитали всю эту вакханалию с замиранием сердца, а может быть даже и со страхом, наблюдать из окна учительской. Весь этот гвалт продолжался вплоть до следующего звонка, с надрывом пытающегося призвать распалённых игроков снова вернуться в классы. Звонок звучал настолько громко, что был слышан по всему посёлку, раскинувшимся снизу вдоль озера, даже в самых отдалённых его уголках, но только, к большому огорчению преподавательского состава, не самими учениками, поэтому обычно после этого выходил на крыльцо сам директор – бывший фронтовик и зычным, оглушающим всё на свете, командирским голосом приказывал всем вернуться на свои места, иначе… «Иначе» - дворник дядя Гриша, которого никак по другому и не звали, как Иначе, стоял тут же рядом с метлой и только и ждал той минуты, когда можно будет самых нерасторопных, не успевших вовремя вбежать в здание, поторопить с помощью этого неотъемлемого дворницкого инструмента. Пострадавшие на это не особо обижались, потому что в не службы он представлял из себя приятнейшего и добродушнейшего человека, любящего детей и закрывающий глаза почти на все их проказы.
И всё бы ничего, если бы не одно маленькое «но» - у Юрки почти сразу же как-то не сложились отношения с учительницей. Классной руководительницей в их классе была Елена Сергеевна – молодая, только что закончившая педучилище, миловидная девушка. Может быть, потому что у неё ещё не было достаточно опыта и потому что они были её первыми учениками, она старалась казаться строгой – нарочито хмурила брови, требовала тишины в классе, дисциплины и беспрекословного послушания. Но это длилось недолго и через какое-то время оказалось, что она по своей сути добрая, отзывчивая учительница, готовая помочь своим подопечным не только в школьных делах, но и в жизни, решая их, хоть и детские, но очень важные проблемы с волшебной лёгкостью доброй феи. Теперь она уже не казалась такой строгой – скорее справедливой. Но только не для Юрки. Она с самого начала почему-то на него взъелась. Может быть ему это только казалось и он даже хотел, чтобы ему это только казалось, но куда не кинь – факты говорили об обратном. Иначе как можно объяснить, когда он, выучив урок, изо всех сил тянул руку, изъявляя этим жгучее желание ответить заданный урок - она словно бы не замечала этого. Когда же наоборот, пробегав весь вечер с пацанами, совершенно забыв про домашнее задание, сидел на уроке тише воды, ниже травы – именно тогда его и вызывали к доске отвечать. И почему-то именно тогда, когда на улице стояла расчудесная погода и никаких сил уже не было и дальше сидеть за партой, когда все остальные давно уже резвились в своё удовольствие во дворе или в лесу, или на озере, ему по её милости приходилось задерживаться после уроков и читать что-нибудь из Родной Речи или писать бесконечные ряды слов «мама мыла раму» или «мы не рабы – рабы немы». Ну да, конечно, «не рабы»! Как раз рабом, самым разнесчастным, униженным и немым, он себя и чувствовал в это время. И почему-то именно на его кляксы в чистописании, старательно украшенные ножками и смешными мордашками, она больше всего обращала своё «еёвеличественное» внимание, хотя у других могло быть не меньше, ну может быть только без дорисованных конечностей. Ему всегда казалось, что с другими учениками она вела себя не так, как с ним – как-то свободнее, доброжелательнее. С ним же разговаривала нарочито официально, как бы ставя его ниже всех остальных. Наверное, у каждого учителя, хоть они никогда в этом не признаются и говорят, что для них все одинаковы, были свои любимчики. Юрка же считал, что для неё он был самым что ни наесть «нелюбимчиком». Да и как он мог думать по-другому? Что бы в классе не случилось, всегда был виноват именно он. Ну да, если по-честному, в большинстве случаях так оно и было. Но «в большинстве» - не во всех же. Да и не со зла же всё это он делал. И не виноват же он в самом деле, что неуёмные фантазии, беспрерывно посещающие его голову, хватило бы на десятерых его сверстников. И почему-то все его затеи, взрослыми воспринимались как озорство, которое обязательно должно было быть наказуемо, чтобы и другим не повадно было. И даже если она отчитывала за какую-то провинность кого-то другого, всегда смотрела на Юрку, словно бы давая этим понять: мол, и тебя это касается. От такой несправедливости ему, конечно же, было обидно, может быть поэтому он её и не любил. И хотя большинство его одноклассников, если не сказать все, были просто без ума от неё, он не любил её всем сердцем. Он не любил её так, что даже при упоминании её имени у него портилось настроение и в кругу своих товарищей он называл её не иначе как просто «училка». Он никогда не обращался к ней по имени отчеству, просто никак не обращался, впрочем, как и она называла его только по фамилии, при том, что всех остальных – по имени. Конечно, ко всему можно привыкнуть, но к такому отношению к нему со стороны «училки» он так привыкнуть и не смог. Может быть потому, что считал это отношение к нему верхом несправедливости. Однако время шло, дела в школе постепенно налаживались - в крайнем случае, приобретали стабильный характер. Юрка уже знал, что его может ожидать от того или иного поступка и уже готов был к этому заранее. С учительницей так и не сложилось, но он и не воспринимал это уже так остро – стал каким-то инфантильным. Руку уже не тянул, даже если и знал урок, слушал в пол-уха, писал без особого старания. Все его дюжие способности и креативитет начинались проявляться с началом перемены. Здесь он был первым зачинщиком всех игр и шалостей, и также первый, кому приходилось потом за всё (и частенько за всех) отдуваться, но на это он уже не обращал сильно внимание и воспринимал жизнь такой, какая она есть.
Наступила зима, за ней весна. И казалось, в жизни мальчишки уже ничего измениться не может. Но однажды… В один прекрасный день, играя во дворе с пацанами, Юрка на минутку забежал домой попить воды. За столом в их маленькой кухоньке сидел дядя Федя, их старый знакомый, и о чём-то тихо беседовал с мамой.
- Юра, подойди-ка сюда. Нам нужно о чём-то поговорить.
Таким официальным тоном, мама с ним ещё никогда не разговаривала, даже когда была очень на него сердита. Да и вообще, они оба выглядели как-то странно. Сразу же насторожившись, мальчишка подошёл к ним и замер в ожидании чего-то необычного.
- Юра, - начала было мама, но дядя Федя перебил её, решив перенять инициативу на себя.
- Ты знаешь, Юр… - тут он помедлил и через какое-то время, по-видимому, набравшись решимости, продолжил, - В общем, мы решили с твоей мамой пожениться. Ты, как полноправный член семьи, тоже имеешь право слова. Я бы сказал, решающего слова. Потому, как ты скажешь, значит так и будет.
Тут он опять замолчал, нервно комкая свою фуражку. У Юрки в голове в это время творилось бог знает что. Какая-то сумятица. Значит дядя Федя теперь будет всё время с ними. Значит они будут теперь жить все вместе. Значит… об этом он даже боялся подумать, настолько эта мысль казалась ему неправдоподобной. И тут опять в разговор вступила мама. Уже более мягким голосом, заглянув сыну прямо в глаза, она без обиняков спросила:
- Юрочка, ты бы хотел, чтобы Фёдор Павлович стал твоим папой?
Хотел? Что значит хотел? Он тайно мечтал об этом с того самого времени, как дядя Федя появился в их жизни, с того самого времени, когда увидел его искалеченную на фронте руку. Он грезил этим и в своих беспокойных снах уже давно называл его папой или татусь – как это принято было называть отца в их среде, только никому, даже маме, этого не рассказывал. «Конечно хочу, конечно хочу» - ошалело стучало его маленькое сердечко. «Конечно хочу» - бешено пульсировала кровь в висках. «Конечно хочу» - кричала его исстрадавшаяся от безотцовщины мальчишеская душа, а вслух он лишь еле слышно враз онемевшими и непослушными губами вымолвил:
- Да.
И тут все с облегчением вздохнули. Дядя Федя сразу стал невероятно весёлым. Он шутил, смеялся, трепал Юрку за щёки и целовал без стеснения маму.
— Это дело надо обмыть, - и подмигнув ещё не пришедшему в себя мальчику, добавил, - по-фронтовому.
Раскрыв свой походный кожаный баул, больше похожий на саквояж, с которым к ним приходила женщина-врач, когда кто-то болел, он достал оттуда настоящую, купленную в городе, бутылку лимонада, с нарисованной весёлой мордашкой всем известного Буратино и поставил её на стол. Потом ещё одну.
- Гулять, так гулять, - улыбаясь до самых ушей, пояснил он.
Потом на свет появилось ещё много всяких вкусностей и каждый раз, прежде чем что-то достать, он таинственно водил рукой, как какой-то фокусник, над казавшимся волшебным баулом, рассыпаясь при этом шутками, да прибаутками. Настроение у всех было выше крыши. Пир в тот день, действительно, удался на славу, так что Юрка в тот вечер с переполненным пузом и кружившейся от впечатлений головой еле-еле добрался до кровати. В этот вечер он уснул самым счастливым человеком на свете.
Через три дня дядя Федя, снова уехал к себе домой. После этого прошло ещё несколько недель, и тут Юрка начал замечать, что у них начинает происходить что-то необычное. И вроде всё оставалось по-прежнему - мама работала, Юрка учился, играл во дворе с детьми, делал уроки… Но вдруг как-то вечером мама решила провести ревизию в своём нехитром гардеробе. Она пересматривала все свои платья, кофточки, юбки, что-то откладывала в сторонку, остальное перестирывала, гладила и аккуратно сложив, прятала это в громадный, видавший виды чемодан. Потом неожиданно к ним зачастили её подруги, да знакомые. Они подолгу сидели за маленьким столом, о чём-то перешёптываясь, иногда даже плакали, обнявшись. Мама раздаривала им свои вещи, из тех, что отсортировала раньше. Всё это выглядело как-то странно. Но вскоре всё прояснилась.
- Юрантий, - подозвала она его однажды, - мы скоро уезжаем. Фёдор Палыч письмо прислал. Скоро он за нами приедет.
- Ух, ты-ы! – наивно воскликнул он, радуясь переменам. – А куда, далеко?
- Далеко, сынок, далеко. В Казахстан. Он живёт в городе, у него там квартира. С балконом.
- Здорово! А говорить мы на казахском будем?
- Ой, даже и не знаю. Может быть придётся и на казахском. Не боишься?
- Ах, какая разница. Лишь бы люди хорошие были, - беспечно ответил он, одновременно пытаясь себе представить, как он будет общаться со сверстниками на незнакомом ему языке и ничего путного не представив, убежал играть на улицу.
А время шло своим чередом, неумолимо приближая час расставания со всем, к чему он привык и к чему так прикипело его мальчишечье сердечко: дому отдыха, их маленькой комнатушке, друзьям-товарищам, школе и всему-всему что окружало его всё это время.

В то утро Юрка проснулся сам, чем очень удивил маму, быстро приведя себя в порядок, начал одеваться.
- Ты куда это навострился? - сонным голосом спросила она его.
- В школу.
- Тебе не надо сегодня в школу. Дядя Федя приезжает. Да и собираться нам надо, завтра уезжаем.
- Ну мам, ну я хочу. Мне надо, - начал канючить мальчик, - А свои вещи я уже собрал.
Мама, посмотрев на его жалобную физиономию, смягчилась:
- Ну хорошо, но только первые два урока, потом домой. Иначе мы не сможем встретить дядю Федю.
- Ладно, - радостно согласился Юрка и выскользнул за дверь.
Он уже и так знал, что в этот день он мог и не учиться, но ему почему-то очень, просто «кровь из носу», захотелось попрощаться с учительницей, хоть он и старался себе внушить, что она-то тут совершенно не при чём, и что идёт он в школу только для того, чтобы ещё раз увидеться с друзьями. Он понимал, что он себя обманывает. С друзьями он сможет увидеться и потом. Ему хотелось увидеться именно с ней. Ещё накануне вечером, собирая свои нехитрые «сокровища» в отдельную картонку, одновременно сортируя – что-то можно было выкинуть, а что-то непременно оставить, он вдруг наткнулся на старый журнал (по видимому предназначенному для огородников), в котором имелся вкладыш, который можно было развернуть так, что получался средних размеров плакат, и на котором был изображён аппетитный арбуз. Арбуз он ел всего один раз в жизни, когда был совсем маленьким, и этот вкус, запомнившийся на всю жизнь, он и сейчас, казалось, ощущал во рту. Это было так вкусно!.. Может быть именно поэтому он и хранил это изображение в своей мальчишеской сокровищнице, наряду с другими очень нужными вещами, с которыми он «ни в жись» не решился бы расстаться: цветными камушками, шестерёнками от старого будильника, выструганными из сосновой коры пиратскими корабликами и много ещё с чем, являющимся для мальчишки невероятной ценностью, хотя взрослые почему-то считали все эти богатства просто мусором. Подумав, что этот рисунок мог бы понравиться и учительнице, в крайнем случае послужить неплохим учебным пособием, ему страшно захотелось ей его подарить. 
Первые два урока он провёл как во сне – ничего не слушая, ничего не записывая и ни о чём не думая. Просто сидел, безучастно смотря впереди себя и ничего не видя. Вот и второй урок подошёл к концу. Все ребята с шумом и гамом, как, впрочем, и всегда, покинули класс. Большая перемена. Только Юрка остался сидеть на своём месте, что было совершенно на него не похоже. Учительница слегка удивлённо посмотрела в его сторону, собираясь что-то сказать, но почему-то промолчала, снова опустив взгляд в журнал, в который она что-то записывала. И тут мальчик встал и подойдя к ней, остановился, переминаясь с ноги на ногу, рядом со столом. 
- Елена Сергеевна, - возможно впервые назвав её так, робко начал он, - я сегодня последний день в школе… Мы завтра уезжаем.
- Я знаю, Юра, - возможно впервые назвав его по имени, ответила она, - Твоя мама вчера была здесь. Она уже и документы все забрала.
Не зная, что сказать дальше, Юрка в нерешительности достал этот плакатчик с изображённым на нём арбузом и протянул его ей:
— Это вам.
И тут случилось что-то невероятное, что-то такое, что никак не могло уложиться в его сознание. Если бы ему сказали ещё день назад, что такое может произойти, он бы ни в жизнь этому не поверил. Она вдруг обняла его, прижала к себе и беззвучно заплакала. Юрка был просто ошарашен. Он не знал, что и делать, но через секунду его руки невольно обняли и её и по впалым Юркиным щекам покатились крупные, как горошины, слёзы. Так они и стояли, ничего не замечая и не обращая ни на что внимание. Они не слышали, как прозвенел звонок, как ученики вошли в класс и столпившись у входа, не решаясь пройти дальше, с удивлением наблюдали эту сценку.
Потом она проводила его до крыльца и ещё раз обняла его.
До него даже сразу не дошёл весь смысл сказанных ей на прощание слов:
- Ты мой самый любимый ученик. Береги себя, - и поцеловав его в мокрую щёку, ещё долго стояла у дверей, смотря ему вслед.

Юрка не помнил, как вышел из школы, как вернулся домой, как они ходили встречать его будущего папу и как он радовался этому. И всё же лёгкая грусть не покидала его всё это время. Весь остаток дня он так и не вышел на улицу, чтобы попрощаться с друзьями, просидел бесцельно, о чём-то задумавшись у окна, ничего не замечая и ни с кем не разговаривая. Мама поняла его состояние по-своему и сильно не тревожила, и только вечером наконец-то подошла к нему, и погладив по голове, спросила:
- Ну, Юрантий, спать-то пойдём? Поздно уже. Завтра рано вставать.