Друзья. Часть первая

                Мушкетёры Рыночного проезда
       По поэме Владимира Глушкова «Друзья» путешествуешь, как по большому кораблю, прикорнувшему на рейде, у мыса Памяти. Каких только диковин не припомнишь из недавней истории, перемещаясь по главам объёмного лироэпического повествования! Словно с палубы на палубу, перемещаешься по годам и по городам глушковского романа в стихах. И многое из того, что запечатлел автор, тебе знакомо не понаслышке. А всё потому, что Владимир Иванович – коренной барнаулец. И четверо его друзей (а они есть главные герои поэмы!) – тоже барнаульцы послевоенного поколения, романтики-шестидесятники…
       У каждого своя судьба, свои пути-дороги… И всё же они откликаются на зов и окликают друг друга «В минуту жизни трудную» (М.Ю.Лермонтов). Как любимые нами с детства мушкетёры из романов Дюма, они встречаются и двадцать лет спустя, и дальше на своём незабвенном Рыночном проезде, в районе Жилплощадки. Не забывают друзья и любимую протоку на Оби, за мостом, где так здорово удить рыбу, варить уху на костре и вспоминать «весёлые годы, счастливые дни…» (И.С.Тургенев). Я уверен, что когда-нибудь, дотошные краеведы, восстанавливая облик ушедшего Барнаула, обратятся к поэме В.И.Глушкова, где – среди исторических россыпей – слышишь поступь времени. Ощущаешь звуки и запахи тех лет, ныряешь в незнакомые дворы – за Жилплощадкой, «пропахшие сиренью», слушаешь шарманщика в раннем утре, попадаешь на концерт в клуб Меланжевого комбината, где со сцены звучит баритон Владимира Глушкова. Да, читатель, это он – автор поэмы сей – пронизал всё стихотворное повествование о друзьях – ещё одним – шестым героем – музыкой. Во многих главах она присутствует. Песни, дирижёры, певцы, русские голоса из прошлых лет – типажи ушедшего Барнаула музыкального – соединяются в поэме в многоголосое поющее созвездие. Это роскошный прибыток к истории города. Да и друзья, благодаря автору, поют постоянно – и в старых своих дворах, и у походных костров, и в концертных залах (это сам автор!) под аплодисменты различных аудиторий.
     Седьмой герой в поэме – любовь. За ней, как за Жар-цветом, скитается наш автор по своей поэме, тепля в душе хрупкие образы из детства на Рыночном проезде. Вдруг, мелькнёт в окне – тот «До трепета знакомый силуэт». Словно образ танцовщицы из сказки Андерсена – о стойком оловянном солдатике – проходит облик балерины – через всю лирику Владимира Глушкова. Не обошёл он и большую поэму о друзьях, где любви и раздумьям о ней, и разочарованиям, и поискам – той единственной, незабвенной – отведено немало строк и строф…
     В поэме много путешествий по разным местам нашей Родины – СССР. Тут и Горный Алтай, и Дальний Восток, и Средняя Азия, и Среднерусская равнина.
Но Барнаул, как магнит, притягивает пятёрку друзей, когда-то неразлучных…

                Вокзалы, города, вокзалы…
                И чья-то жизнь в кромешной мгле
                Огнями мимо пролетала…

И всё-таки они обязательно встретятся на старых улицах, среди уцелевших домов и невозвратного былого. Встретятся и споют свои любимые песни из юности, о которой так тепло и проникновенно поведал в своей поэме – их друг и летописец их общей Истории – Владимир Глушков.

                Александр Зуев, член Союза писателей России.
ББК 84 (2Рос – Рус) 6 – 5
Г – 555

Редактор – А.В. Зуев.

                Издание второе, переработанное.

В.И.Глушков. Друзья. Поэма (роман в стихах).
Барнаул, 2013г.

               
Глушков Владимир Иванович родился в г. Барнауле, в 1947 г.,
Окончил барнаульскую 8-летнюю школу № 103 в 1962 г.,
Барнаульский машиностроительный техникум, отделение «Электрооборудование промышленных предприятий и установок».
С 1967 по1969гг. служил в рядах СА.
Работал на  предприятиях Барнаула и других городов электромонтёром, мастером по электрооборудованию, энергетиком цеха.  С 06.1994г. по 09.2013г. – работник предприятия «Барнаульский Водоканал». Поэзией увлекается с детства.
Член  литературного клуба «Беловодье», литературного объединения «Спектр», занимался в литературной студии «Обские волны»,  посещал творческую мастерскую Александра Зуева, при Алтайской писательской организации. Стихи печатались в газетах «Вечерний Барнаул», «Барнаульский листок», в многотиражной газете ООО «Барнаульский Водоканал», в частной газете «Поэт», в сборнике стихов серии «Библиотека современной поэзии» - «Краски жизни», в коллективном сборнике ЛО Спектр. Автор сборника стихотворений «Я рос на Рыночном, в районе Жилплощадки…» и романа в стихах «Друзья».

               
                Дорогой читатель!
В твоих руках книга – поэма «Друзья». Это поэма о большой дружбе, зародившейся среди нас, четырнадцати-пятнадцатилетних мальчишек, в начале 60-х годов прошлого столетия, и живущей по сей день в наших нестареющих сердцах.
Мы, пятеро романтически настроенных друзей, вместе со своей страной пережили эту полувековую эпоху. Споря и сомневаясь, с радостью встречаясь и с тоской расставаясь, теряясь и вновь находя друг друга в этом противоречивом мире, мы доказали, что дружба наша существует. И посей день живём мы долгими ожиданьями «радостных, коротких встреч…»
Эта поэма о друзьях, и не только о тех, которые «…раньше, друг без друга… и дня прожить, бывало, не могли…», но и о тех, кто был рядом со мной в разные периоды моей жизни, как в Барнауле, так и за его пределами. Сослуживцы и однокашники, коллеги по работе и клубной самодеятельности, они приходили, освещали мою жизнь светом душевной теплоты и радости, вновь уходили, оставив неизгладимый след в памяти. Встреча с каждым из них сегодня была бы такой же волнующей, как и с моими близкими друзьями.
Эта книга – поэма о любви, удачной, неудачной, но всегда трепетной и волнующей, а потому и счастливой. Мы формировались и становились, как личности, во времена «хрущёвской оттепели» и «брежневского застоя», в трудные перестроечные и последующие годы, в условиях борьбы за выживание.
Всю жизнь мы старались сохранить самих себя на уровне тех идеалов, которыми жили в юности, в далёкие 60-е. И сегодня, независимо от наших рангов и званий, социальных положений, при встречах, мы остаёмся теми же юморными и «прикольными» мальчишками из нашего далёкого послевоенного, радужного детства. Прочти мою поэму, дорогой читатель, и я буду благодарен тебе за это.

 С уважением, Владимир Глушков



       ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

   КАК  МОЛОДЫ  МЫ  БЫЛИ


I. ФРАГМЕНТЫ  ИЗ  ДЕТСТВА

          1

Обрывком старой киноленты
Запечатлела память след.
В далёких снах живут фрагменты
Воспоминаний юных лет.

На полках стареньких архивов,
Туман где стелется, как пыль,
Среди потёртых позитивов,
Седеет дремлющая быль.

Порой, вне всякого желанья,
Как бурный паводок весной,
Она врывается в сознанье
Всепоглощающей рекой.

И, о прошедшем сожалея,
Не успеваем сознавать,
Что стали чуточку мудрее,
Что нам сегодня наплевать
На всю механику движенья.
О прошлом в думах, им живём,
Души заблудшей во спасенье,
И песни старые поём.

А в них и боль, и откровенье,
И к ним приблизиться б чуть-чуть.
Они и сила, и забвенье.
Хоть на мгновенье б заглянуть
За ту черту, где было детство,
Святое, чистое, как сон,
Где собирались по соседству,
Послушать старый патефон,
И стар, и млад. И в том пространстве
Сердец открытых, добрых глаз
Мы обретали постоянство,
Жизнь познавая без прикрас.

Где во хмелю цветов медвяных,
С призывом первого звонка,
Взрослели мы, изведав рано
Всю тяжесть быта. Помню, как
Сливаясь с партами, птенчата,
"Клевали" мы, «что Бог послал»
Руками мам, до боли святых.
И цену хлебу каждый знал.

Как горько плакала девчонка
Над недоеденным куском,
Беззвучно, слёзно. Я подонка
Простил давно. Всю жизнь  потом
От боли сердце разрывалось,
Та боль, чужая, как своя,
Болящей раною осталась,
Пронизав заросли былья…

Но возносилась юность птицей
В беспечный, радужный простор,
Превозвышая дух традиций,
Слезам, сомненьям вперекор…

         2 

Наш дом, ровесник пятилеткам,
Ещё не знавший седины,
Оплотом был и нам, и  предкам,
Прошедшим тяготы войны.

Ютились мы в его квартирах,
Где в каждой несколько семей,
Живя заветами кумиров,
Во власти творческих идей.

В их бесконечном воплощенье,
Победной радуясь весне,
С энтузиазмом и терпеньем,
С суровой песней о войне…

С идеей мира вдохновенной,
К ушедшим с клятвой на устах,
Мы жили памятью священной,
Восславив в вечности их прах…

Перекликаясь во вселенной,
Врываясь вихрем в тишину,
Мы, пацаны «послевоенных»,
Любили игры в ту войну…

Мужая в ней, о ней мы знали
По фильмам, по сюжетам книг,
Её героям подражали,
Не сомневаясь ни на миг
В их справедливости и силе.
Швырнув, бывало, свой портфель,
Сжевав, что попадя, спешили
Во двор, где звонкая метель

Войны ребяческой стонала
От звона стёкол и снежков,
Что от души, куда попало,
Хлестали больно. Синяков,
Носов расквашенных хватало,
Разбитых окон, прочих бед.
От плена мать порой спасала,
Придя с работы. Иль сосед,
Из миротворных побуждений,
С отборным матом на устах,
Врывался в музыку сражений,
Вгоняя панику и страх
В ряды врагов и в нас бесспорно…
Враги – всё те же пацаны
С соседней улицы. Упорно
Сражались с нами до весны…

Зимой же крепости из снега
Блестели коркой ледяной.
Чтоб устояли при набегах,
Мы поливали их водой.

Таились в крепостях до ночи,
Следили зорко за врагом,
«Ура» кричали, что есть мочи,
Рвались в атаки под «огнём».

В чужих владениях в погромы
Избыток вкладывали сил,
Когда сидел «противник» дома,
Науки школьные зубрил…

И вновь атаки и тревоги,
И ярость, и азартный бой…
Порой нуждались мы в подмоге,
К нам шли «союзники» гурьбой.

И брал командованье в руки
Междомовой авторитет,
Для пущей важности, от скуки,
Умножив нам число побед…

          3

Как детский сон забыты войны.
Ломались, крепли голоса.
И зарождалась в беспокойных
Сердцах любовь, и в небесах
Она звучала песней звонкой,
Разбудоражив ночь и высь…
И пели милые девчонки,
И к звёздным россыпям неслись
Их голоса. А мы влюблялись
Навеки, тайно! Не дай бог!..
И первых чувств ох как стеснялись!
Слова теряли и терялись
При встречах. Каждый, кто как мог,
В стремленьях к самоутвержденью,
Пытался сделать первый шаг,
А кто-то, в самовыраженье,
Писал стихи. Да всё никак…

Эх, парни! Сколько было слёзных,
Ночей бессонных из-за нас!..
Об этом ведают лишь звёзды…
И мы, швыряя напоказ
Лихую удаль, обмирали,
Едва завидев силуэт
Желанной. Нас не замечали
Иль глазки строили в ответ,
Лукавым взором завлекая
Иль пряча потаённый взгляд
Во глубину себя, мечтая…
Шиповник цвёл, и аромат
Благоухал, пьянил. И души,
Как птицы, к таинствам высот
Рвались из клетей тесных, душных
На волю, в творческий полёт…

Мы собирались вечерами
Под сенью кленов во дворе.
Глаза горели светлячками,
Сияли в лунном серебре.

Девчонки пели и шептались,
Взрывалась смехом тишина.
Мы к ним тянулись, вдохновлялись
Задором творческим. Весна
Сердец ликующих кружила
Шальные головы, и страсть
Чувств первых жгла и «пепелила»,
И мы, спугнуть её боясь,
Краснели от смешливых взглядов.
Вниманье девочек, их лесть
Воспринимали, как награду,
Вдруг снизошедшую. Как честь…

И для солидности курили,
«Шкуляли гроши» на вино.
Постарше парни, те «дружили»,
Водили девушек в кино,
Ровесниц наших. Мы страдали,
Мы ревновали, «умирали»
От ран сердечных. Не могли
Смириться с тем, что подросли
Девчонки наши. Но, как знать.
Нас тоже стали замечать…

         4

С «авторитетами» общались,
«Учились жизни», просвещались.
И слёз, и радостей полна,
Разноголосая, она
Нас разделяла понемногу.
Кого к беспечью пристрастив,
Кого к беспутству. Всяк дорогу
Свою себе определив,
По ней карабкаться пытался
Упорно… Долго… Доходил…
А преступив закон, терялся,
Черту под жизнью подводил
(Прискорбно сознавать утраты)…

Но кто-то шёл и на завод…
Гордились – первая зарплата!
Пиджак по моде, стрижка под
(В то время модную) «канадку»...
И всё на зависть пацанам.
И мамам в помощь, с их несладкой
Судьбою-долей после травм,

Войной недавней нанесённых.
Век не забуду той поры…
От безнадежности спасенной,
Немало было детворы,
Когда в буквальном смысле слова
Нас собирали по дворам
Энтузиасты из профкомов
(Мы знали их по именам).
               
Всё не без них. Ум, благородство,
Талант (без тени превосходства),
И простота (как много сходства
В чертах!..), без выбора, для всех,
Любя, от сердца. Вклад немалый…
И обозначены начала…
А за перронами вокзалов –
Мечта, как призрачный Морфей…
А сколько в сень родных причалов
Вернулось профессионалов,
В руках с синицей, но с накалом
Бурлящих, творческих страстей…

          5

Взрослел наш двор многоголосый,
Уж всяк имел свой интерес,
Решал насущные вопросы,
Желаньям мам впротивовес.

Мы были взрослыми в пятнадцать,
Успев от детства оторваться…
К иному берегу пристать,
Ко взрослой жизни, осознать
Себя в ней – только предстояло.
И вновь ступенька, вновь начало…

Закончив школу-восьмилетку,
Внимая мнениям друзей,
Учился с кем, как лист за веткой,
По воле ветра и своей,
Шагнул я в неопределённость.
Я поступил на первый курс
В престижный техникум, наклонность
Имея к пенью. Не берусь
Припоминать, как всё случилось.
Кем стану, я не понимал.
Тропа моя определилась,
Я шёл по ней. Зато снискал
Расположение соседей
И зависть младшей детворы,
Стал у девчонок на примете,
Уже невест. Для той поры
Понятье «техник» – было «что-то».
Не просто так, не как-нибудь –
Престиж, надёжная работа,
Зарплата, должность. Но уснуть
Не мог я от любимых арий,
Во мне звучавших день и ночь.
И от романсов был в «ударе»,
Не в состоянье превозмочь
Их восхитительную силу,
От коей так блаженно млел!
Она пленила, возносила
Земных эмоций за предел!..

          6

Писал стихи. Они рождались,
Как неосознанная новь.
И строки строго сочетались,
Со словом – слово, и любовь,
Средь слов, смущением горела,
Воспламеняя страсть стиха.
Свой мир, застенчивый, несмелый,
С наивной нежностью в строках
Я отражал. И с восхищеньем
В стихах беседовал лишь с той,
Что вдруг явилась мне виденьем
Однажды, памятной весной…

Бесспорно, стали мы другими…
И время развело мосты
Меж нами, добрыми и злыми,
Но, несомненно, не чужими.
А с полуночной высоты
Все те же песни доносились.
Шиповник цвёл, и до утра
Девчонки пели, и резвились
Мальчишки. Всё, как и вчера…

И я, сторонний наблюдатель,
Стремился к ним, но сделать шаг
Не мог решиться. Был приятель,
Дружили с ним мы, как-никак,
С пелёнок. А ещё общался
Я с братом девочки одной,
С мальчишкой шустрым, всё пытался
Узнать о девочке, о той,
Побольше. В детстве мы играли,
А детство было с год назад,
И лет своих не сознавали…
Сегодня же смущённый взгляд,
Слегка напуганный, со вспышкой,
Волос каштановых коса,
Фигурка стройная и книжка…
В глаза гляделись небеса…

Она под яблонькой сидела,
Такой же юной, как сама.
Я наблюдал, она краснела
Уж не по-детски. Без ума
Был от неё я. Нежным цветом
Весною яблонька цвела.
Прошла весна, промчалось лето…
В ненастный день она ушла.
Совсем уехала. Сломали
Тростинку-яблоньку, и дом…
И больно было, и печали
Терзали сердце. А потом,
Лет через тридцать, я нежданно
Её увидел из окна
Вагона поезда. Да, странно,
Но по перрону шла она,
Девчонка та с косою пышной
Густых, каштановых волос,
И лентой алой. Так уж вышло,
Но поезд скорый нас развёз
По горизонтам и тревогам.
Где нам горел зелёный свет,
И вдаль звала своя дорога…
Иного выбора где нет.
Где время-лекарь лечит раны,
Берёт где молодость своё.
Где грёз за розовым туманом
Я вновь увидел вдруг Её…

Она пришла, как вдохновенье,
Как воплощенье светлых снов,
Как дивной музыки явленье,
Как милость свыше. Скудность слов
Не отразит уже точнее
Походку, стройный силуэт.
Легка, изящна, словно фея,
Её пристрастие балет.

Прекрасна! Пластика в движеньях.
И грациозна, и строга.
В ней всё взывало к восхищенью
И удивленью. Дорога
Была та встреча. Отдалилась
Соседка с пышною косой,
Что по ночам тревожным снилась.
Я снова был самим собой,
Во страсти нового влеченья,
Хотя прекрасно понимал,
Что образ этот лишь спасенье
От прежней боли. Я искал
Пути к какому-то сближенью,
Я изучал её маршрут:
Дом, школа, время прохожденья
Близ дома. Точность до минут…

Она не шла – плыла, как лебедь,
С осанкой гордой – блеск и свет.
А я, невежество и «неведь»,
Внезапно стал любить балет.

С её участием спектакли
Смотрел, любуясь. Не секрет,
Что не без пользы всё.
Не так ли? Заметно рос мой интеллект…

При встрече с нею я терялся.
И ноги, налившись свинцом,
Меня не слушались. Пытался
Взглянуть открыто ей в лицо.
Не мог. Глаза мои искали,
За что бы как-то зацепить
Свой взгляд, но тщетно. И блуждали
Или пытались устремить
Весь взор и всё вниманье в точку.
Земля проваливалась вдруг,
Куда – неведомо. Не в «строчку»
Стучало сердце. Дробный стук
В висках и в теле отдавался.
И тело б рухнуло давно,
Но сердце!.. Дух его метался,
Парила плоть с ним за одно,
И наполнялась вдохновеньем.
Её из школы поджидал.
Всё ради краткого мгновенья
С ней встречи. Без неё страдал…

Когда влюблён, то взгляд особый
На мир, что только для тебя.
Твои цветы, твои сугробы,
И солнце, ласково, любя,
Тебе лишь светит. Замечаешь,
Что раньше и не замечал:
Птиц пенье – ты их понимаешь,
Великолепие начал
И тайн волшебницы-природы.
Прекрасен внутренний твой мир,
Ты вдохновлён любой погодой,
И твой насыщенный эфир –
Ничто без голоса любимой,
Её присутствия во всём,
И в зримом и необозримом,
Глубокой ночью, ясным днём…

Ей посвящал стихотворенья
И в них её боготворил,
В мечтах теряясь и сомненьях,
И в те часы я счастлив был…

Но возвращались сновиденья.
Я просыпался сам не свой.
Я видел девочку-виденье
С густой каштановой косой
И с лентой в ней, как зорька, алой.
Глаза её дарили свет
Далёких звёзд, и всё сияло
(Благоухала ночь), сжигало:
Пространство, сердце, время…
«Не-е-ет!..»

И много лет так повторялось.
Все эти годы я мечтал
О встрече с ней, но затерялась
Она во времени. Писал

О ней свои стихотворенья,
Несовершенны и просты,
Наивны, святы  в откровеньях.
В них боль несбыточной мечты
И разрешенья чувствам нежным,
Крыл всеобъемлющих в размах,
В объятьях радужной надежды,
Увековеченной в стихах…

II. И  ЗАРОЖДАЛАСЬ ДРУЖБА НАША…


           1

        Бородич

Мы с детства были с ним знакомы,
Играли вместе во дворе.
Он жил в конце большого дома,
А я – в начале. К той поре,
Когда сдружились мы, забылись
Бои, атаки и снежки.
Мы «закадычьем» не гордились –
Уже имели кадыки…

С его любезнейшей подачи
Меня прозвали Мудрецом,
За вид, за речь, очки в придачу
(Я не был, в общем-то, глупцом).

За то, что, как-то, двор собрался
Позреть на мельницу, что я
Построил сам, крутить пытался
За счёт энергии ручья…

А перед этим звали Умный,
И автор прозвища всё он,
Насмешник, суетный и шумный,
Каменотёсный баритон…

Но мнил себя, однако, басом –
Любил свой голос подгустить…
Имел и силушки с запасом –
Мог «сокрушить», мог «раздавить»…

Во всех ребячьих потасовках –
Расчтлив, ловок, впереди,
Всех выше, дальше, со сноровкой,
Неколебим, непобедим…

А я был скромным и спокойным,
Не дай Бог  кто-то бы задел…
С парнями вёл себя достойно,
Всегда в сторонке, не у дел,

Вдали от дел происходящих,
С оценкой оных. Всякий знал,
Что «свой я в доску», настоящий
Товарищ, много книг читал.

Неизбалованный, серьёзный,
Слегка заумный. Но для всех.
Я обожал луну и звезды,
Простую шутку, добрый смех
И песни. Всё, что нас сближало
И освещало серый быт.
Одна из девушек сказала:
«О, Боже, как он говорит!..»

Язык мой был своеобразен,
И фраза, что стиха строка.
Я относился к каждой фразе
Весьма дотошно. И пока
Её в мозгу не прокручу я,
Во всей зависимости слов,
Хочу того иль не хочу я,
Её изречь я не готов.

           2

Да, мы сошлись через общенье,
Отгородившись от толпы,
Презревшей нашу общность мнений.
Свои направили стопы
К иным пространствам, где звучали,
Наш составляя интерес,
Колокола зовущих далей
И песни рвущихся сердец
К манящим, долгим горизонтам.
И друг уж виделся не тем,
Кого я раньше знал, мы в чём-то
Сходились с ним. Обилье тем
Определяло разговоры,
Начитан был он и умён,
С ним не имели смысла споры,
Он прав был в них, а я смешон…

Международник и философ,
Естествознание – «конёк».
Не помню я таких вопросов,
Каких бы ведать он не мог.

Любил природу, лес, охоту.
Следы, приметы… – всё он знал.
В нем жил отец, его забота.
Себя он сыну завещал.

Со мною полон откровенья.
Его я чувствовал нутром,
В нём видел слабости, сомненья,
Всё, что порой творилось в нём.

Был каждый шаг его рассчитан
До самых мелких мелочей,
А всяк, кто рядом, тот «прочитан».
Порой, пытливостью своей
Он доводил до помраченья.
Воспринимал, как зло, разбой…
Случалось – чести во спасенье,
Он дрался с целою толпой.

Роль простака играл. В «потешных»
Войсках он – лидер, царь и Бог…
При всей общительности внешней
Он, как и я, был одинок…

Его высматривал часами,
В вечерних окнах я. Кивок…
И он узрел меня. Меж нами
Расстлалась вечность в сто дорог.

           3

Любили петь мы…Что есть краше!?.
И с песней крепла дружба наша,
Звучала в нас её душой…
Мой близкий друг, далёкий мой…

Нам полюбился в песне Трошин,
Кобзон, приятель наш хороший,
Теплом ту песню наделил,
Кибкало негой окружил,
Дал Эйзен силу, добрый Отс
С ней в высь безудержно унёс,
И к Волге долгой Марк Бернес
Нас опускал с седых небес…

Немало песен отзвучало…
В те времена не умолкало
На стенке радио. Бывало –
Ради концерта ночь не спишь.

Будь то вибрато Мулермана
Иль баритон Лисицыана,
Блеск «меццо», золото «сопрано».
Пред этим разве устоишь?..

Я пел на улице и дома,
Шёл на занятия, в кино…
То состояние знакомо
Конечно многим. И смешно,
Когда ты, одухотворённый,
Любимой песней поглощённый,
Не замечаешь ничего
Вокруг себя, где что творится,
Перед глазами песня-птица
В тебе звучит, в полёт стремится
С частицей сердца твоего…

И на лице, как отраженье,
Поющих губ твоих движенье…
И взгляд улыбчивых прохожих
Тебя нисколько не тревожит…

А мы мечтали стать певцами
С предубежденьем – это труд
Достойный нас, и с голосами
Нас непременно же возьмут
В консерваторию, не ниже.
И не далёк уже тот час,
С минутой каждою всё ближе…
Мечты, как песни, жили в нас…

Он верил, друг, себя настроив,
В реальность планов. Я же нет,
Я не входил в число «героев»,
Кому «горел в тоннеле свет»…

Меня влекла его идея,
Я слепо, верно шёл за ней,
Иного в мыслях не имея,
А он во власть иных идей
Попав, свернул. А я остался…
Я покорить пытался зал,
Перед которым трепетал,
Сгорал, в его объятья рвался,
Терялся. Зал рукоплескал…

Всё было позже, а сначала –
Желанье, клуб и «взрослый» хор,
Что стал нам временным причалом.
Нас ожидал «большой простор».

И педагог наш первый, Тушев,
Душевный дядька, нас прослушав,
Сказал:
 - Ну что ж, мы вас берём,
Но только в хор, в солисты рано, –
И улыбнулся как-то странно. –
В «басах» немного попоём.

А где вы учитесь, ребята?
Ваш возраст, если не секрет?..»
 - В восьмом… из школы двадцать пятой…
 - А мне сейчас пятнадцать лет,
Учусь я в техникуме…
 - Ясно.
Вы неплохие пареньки,
Я вижу. К нам пришли – прекрасно,
Но на проверку дневники
Чтоб регулярно приносили.
И если двойки, то пока
Их не исправите, не в силе
Держать вас. Впрочем, дневника
Мне от студенчества не надо,
А вот из школы принести
Я попрошу. Но вам мы рады.
Народ здесь взрослый, и войти
В репертуар, в азы вокала
Поможем вам. И в добрый путь!
Чтоб песня вечно в вас звучала
И освещала жизни суть.

Мы проследим за вашим ростом,
Самостоятельно не петь!
Хоть удержаться и не просто.
Моё условие вам впредь –
Без разрешенья педагога –
Ни-ни… –
Напутствовал он строго…
               
С заметной дрожью от волненья,
Мы в хор пришли. Я был смущён.
«Вниманье всем! К нам пополненье,
Володи, бас и баритон, –
Представил Тушев, – ваше место,
Ребята, в партии басов…»
Нас вновь лепили, как из теста.
И далеко до голосов,

Звучащих, только лишь «фактура»,
А с нею страсть и интерес
К искусству пенья, к партитурам…
Потом уж – «манная с небес»…

Мы стали частью коллектива,
Что назывался кратко – «хор»…
Однако «ужас» наш пугливо
Из зала «пялился» в упор
Так, что проваливалась сцена,
Желудок странно замерзал,
А сердце падало в колено,
И пол под пятками дрожал…

Но люди!.. Нам добра желали…
Профессий разных, разных сфер…
Нас, как детишек, опекали,
А кто мы были?.. Нам впример:
Художник, слесарь и конструктор,
Швея, бухгалтер, врач, студент,
Доцент, райкомовский инструктор –
Разнообразный контингент,
А вместе – звонкие сопрано,
Альты и теноры, басы.
И отбивало фортепиано
Нам бесконечные часы…

Однако их не замечали
В плену гармоний, кантилен,
Где мы не пели, а «звучали».
Был притягателен тот плен
И увлекателен. Вокальней
И мягче стали голоса,
Стал тоньше слух и музыкальней,
Дыханье крепче. Чудеса!..

Я изучал азы вокала,
И массу книг перечитал,
Усвоил тонкостей немало
И много нового узнал.

Читал с огромным вдохновеньем
Воспоминанья мастеров
Bell canto, русской школы пенья
Считал основой всех основ.

И в голосообразованье
Стал разбираться, в голосах…
Структуру их и содержанье,
Как часовщик в любых часах,
Весь механизм их тонкий слышал,
Его нутром воспринимал.
И в облака взлетал всё выше,
И мысли той не допускал,
Чтоб из меня певец не вышел,
Что сам себе и предрекал…

А были в хоре и солисты…
Мне говорили: «Подожди,
Твой голосок красивый, чистый,
Но у тебя всё впереди.

Ты молод, голос должен крепнуть…»
Я терпеливо  ожидал…
«Ещё успеешь исковеркать
И жизнь, и голос», – утверждал
Один из скептиков. И Ломов,
Хормейстер новый, оценил:
«Вибрато, звук без переломов,
Насыщен. Что же, удивил…

Ну а солистом торопиться
Не стоит, рано…». Тушев взял:
«Я вижу – парень-то стремится, –
Сказал он Ломову, – вокал –

Его призвание возможно
(Он вокалистов группу вёл),
Начнём пожалуй осторожно,
Займёмся…» Я от счастья цвёл…

Мы пели. С нами пело время,
Сверкая волнами стремнин.
И пробивалось к солнцу семя
Ростком зелёным из руин,
Дрожа от холода и ветра,
Пресытив плоть дыханьем гроз.
И воспевались километры,
Что звали нас в туманы грёз…

Однажды тенора я слушал.
В восьмидесятых, в Навои,
Вдруг зафиксировали уши
Ещё не дряхлые мои…

Он пел по радио фрагменты
Из опер. Арии. Был шквал,
Восторгов гром, аплодисменты…
Вдруг слышу, диктор: «Выступал…»

Кто, Пелагейченко?.. Наш Эдик?..
И в Мариинском?.. Молодец!..
От бога голос… Сценой бредил…
И вот он оперный певец!..

         4

А в клуб безудержно тянуло…
Причина – стержень всех причин –
Она, что страстью захлестнула.
Её, средь прочих балерин,
Стал видеть я. Училась в  школе,
Где и Бородич, класс восьмой,
Соседний. Случая по воле
Узнал я, что дружище мой
Её давным-давно приметил.
О ней мне сам он рассказал –
О том, о сём и о балете,
Как терпеливо поджидал
Её, укрывшись на балконе.
Он знал, когда она пройдёт.
Хоть и секретами не склонен
Делиться, но. О, идиот!..

Он для того и укрывался,
Чтоб сделать пакость Ей, Святой –
С балкона яйцами кидался,
Внутри пустыми, но… с водой…

Всё это с треском разбивалось,
Взрывными брызгами взметалось…
Восторг, азарт!.. Он хохотал,
Злорадный Тролль. Все возмущенья
Ему, как импульс вдохновенья,
Он ликовал. «Каков нахал!..» –
Она кричала. Я с презреньем
Рассказы слушал… ревновал…

Я понимал – любовь толкает
Порой на глупость, но простить…
Прощенью цену всякий знает.
И я решился отомстить!

Но как? Я строил план недолго
И написал ему письмо,
Во власти ревности и долга
Пред честью девушки. Само
Моё то действо предвещало
Его реакцию. Я ждал…
Потом терпение пропало.
Через неделю написал
Ещё одно. А в письмах этих
Одни признания в любви
От той, прекраснейшей на свете,
За коей… только позови…

В письме, что первое, «призналась»
Она, что долго не решалась
Ему открыться. Чувств полна
Стеснялась очень, но как праздник
Миг встречи был бы. Из боязни
Вдруг потерять его, она
Свою с ним дружбу предлагала,
О чём с волнением писала.
И если он готов принять
То предложенье, то сказать
Об этом должен: да иль нет,
И дать ей письменный ответ.

А во втором письме – отчаянье
Из-за молчанья, вновь признанья,
Переживанья и сомненья,
И повторенье предложенья.

А если б он ей написал?..
Я терпеливо ожидал.
Я предвкушал его смятенье,
И всю нелепость положенья,
И удивление словам,
Которым начал верить сам…

Однажды он к себе позвал
И два конверта показал:
«Читай…Что делать мне, как быть?..
Не знаю, как и поступить.

Её встречаю каждый день,
К себе внимания не вижу.
Хожу в сомненьях, будто тень.
Как я всё это ненавижу!..

Её любовь мне не нужна.
Порою хочется такое
Отобразить, чтобы она
Во мне увидела дурное.

Я письма маме показал,
Теперь тебе. Считал сначала –
Ты написал их, мне послал,
Но нет, видать – она писала.

С ошибкой адрес. Ты не мог…
Неверный номер у квартиры…
А ведь по почте шли…»… Дружок,
Не от сего видать ты мира!..

Как мог ошибку допустить?
Причём в делах амурных мама?
Откроюсь, ладно, так и быть.
И он-то, баловень упрямый…

Я рассказал ему, как было,
Свои к ней чувства утаив,
Что данным действиям мотив
Был продиктован шуткой милой…

Потом мы долго хохотали,
Он с облегченьем, я – над ним…
Анализируя детали
Я понял, непоколебим
Он перед ней и, вне сомненья, 
Для конкурента не созрел.
И, безусловно, я отмщеньем
Доволен был. Но не хотел
Он быть осмеянным. Не стало
Житья от колкостей его.
Судьба с ухмылкой поменяла
Ролями нас. И ничего
Не мог поделать я. Оружье
Моё направлено в меня,
Он доводил им до «недужья»,
И вскоре стала жизнь моя
Невыносимой. Сплетни, слухи,
С букетом фактов и улик
(Да позавидуют старухи…)
О том, что будто я проник
В глубины сердца юной дамы,
Его соседки, и она
(Бывают же такие хамы!..)
В меня безумно влюблена…

И то же «плёл» о балерине,
«Что так страдала» обо мне,
Чего и не было впомине,
Хотя приятно в глубине
Бесспорно любящего сердца
Вновь образ милый воплотить
И, под чарующее «скерцо»,
На гребне волн за нею плыть…

Он надо мною издевался,
Я был готов его убить.
В улыбке тут же  расплывался,
Подруг увидев. Рассмешить
Способен был он просто взглядом
И словом. Я бессилен был.
Я знал – мой гнев ему награда.
Со мною счёты он сводил…

Весной однажды ждал я друга
В подъезде дома… Темень, грязь,
Где ни ступи, на всю округу.
Вдруг слышу: «Жаль – не дождалась…»


Увидел, вздрогнул. Балерина!..
Так близко!.. Но она ушла,
Случайно бросив взор недлинный,
Моё вновь сердце обожгла,
Как кипятком, его облили…
Вернулась вскоре. В чью-то дверь
Стучалась долго. Не открыли.
Она ждала. А я, как зверь,
Дрожал, напуганный, в сторонке.
И долго б мне ещё стоять.
Она спросила (голос звонкий):
 - Не знаешь, где учебник взять

По русскому? Пришла вот к Лиде,
Стучалась долго – дома нет.
Ты сам где учишься?..
Я видел
Её лицо и силуэт
Так осязаемо! Волненье
Прошло.
 - Я – в техникуме, но…
Мой друг – в восьмом…
Да, с ней общенье
Приятно было.За окном
Маячил друг. За ним послали…
Вновь воцарилась тишина…
А мы натянуто молчали…
 - Такая грязь, а ведь – весна…

 - Весною прошлой суше было, –
Подумав, ей ответил я.
Но тему вдруг она сменила
И, оживившись, вновь спросила:
 - А где твой техникум?..
 Ничья?..
 - Да он на Ленинском. Машино-
      строительный…
 - Что за мостом?..
 - Там мясокомбинат, трясина,
Мычат коровы под окном…
 - А как экзамены, труднее
Чем в школе?..
 - Я бы не сказал,
Но в школе проще…
 ( Боже, с нею
Я вёл беседу. Кто бы знал?..)

 - Ну а шпаргалки были?..
 - Были,
Что за экзамены без «шпор»?..
Мы говорили, говорили…
Всё, слово в слово, до сих пор

Звучит во мне.
Пришла подруга.
 - О, наконец-то! Жду-сижу
Наверно с час…
 - Мадам, к услугам…
 - К тебе я дважды прихожу –

Всё дома нет. Учебник нужен,
Пришла на вечер попросить,
По русскому…
(Мой друг досужий
Во всю, что было, мчался прыть…)

 - А мы уж тут разговорились.
Ну а тебя все нет и нет.
И с «русским» мы определились…
Ухмылка хитрая в ответ.

…Рука с учебником…
 - Спасибо, –
И голос музыкой пропел. –
Верну сегодня, завтра либо…»
О, боже! Как он покраснел!..

Пролепетать в ответ пытался:
 - Хоть через месяц…
Пошутил…
Подруга:
 - Что ж ты испугался,
Бородич, что ж ты не съязвил?..
А у него язык отнялся,
Хотя частенько изводил
Подругу шутками. Но скрипка
В её божественных руках
Дарила солнце, и улыбка
Её сияла в облаках,
И бередили звуки душу,
И вторил ей сосед-скрипач
(Малоизвестный Яков ). Слушать
Их было счастьем. Друг-хохмач,
Он не питал любви к искусству
И уваженья к скрипачам,
Хотя свои, возможно, чувства
Скрывал и грезил по ночам
О сокровенном. В чем причина?
Возможно, в нём самом ответ –
Он не кидался в балерину.
И, завершая сей сюжет,
Добавлю, что однажды в сквере,
Её я с парнем увидал.
Но время. Пыл свой к ней умерив,
Я охладел, хотя страдал…

А другу нравилась Татьяна,
Весь класс сводившая с ума,
Вдруг ослепившая нежданно,
Того не ведая сама,
Как предрассветное виденье
Грёз юных, яблоневый цвет,
Как бесконечное влеченье
К истокам, через толщу лет…

          5

А время шло. Мы пели в хоре.
Утихли страсти первых грёз
В мечтах о творческом просторе.
И размышляли мы всерьёз
О перспективах, что манили
Реальной близостью. Вот-вот,
Ещё полшага. Ждали, плыли
В теченье времени.  Исход
Был недалёк и стал началом,
Преддверьем нового рывка
К абстрактным далям. И звучала
Нам новь, как песнь издалека,
И призывала к совершенству
Холодный разум. Только страсть
Превозносила во блаженство
Гармоний, музыки во власть…

Однажды, удостоив честью
Какой-то дряхленький забор,
Афиша поделилась вестью,
Что производится набор
Солистов в студию. Удача?!.
Прощай наш клуб и добрый хор!
Да разрешит нам все задачи
Волшебной музыки простор!..

Наш выбор – опера! С волненьем
Ждал терпеливо свой черёд…
Аккорды, головокруженье
От воплощённых в звуках нот…

Во мне признали баритона.
Был неплохой диапазон,
Полётность, звучность, обертоны.
И я, смущён и окрылён,

Стоял, ушам своим не веря.
Я? Принят? Может быть не я?
Передо мной открылись двери
В мир недоступный для меня,
О коем и мечтать боялся,
Но жаждал страстно и желал.
И вот, теперь его касался
Рукою трепетной. Вживался.
Надолго. Зал рукоплескал…

Был друг, Бородич, тоже принят.
Определенье дали – бас.
Подобных слыхивать доныне
Не доводилось. В добрый час!..

Бог в помощь! И закалка в хоре,
Участье доброе людей,
Советы дельные. Но вскоре
Понятно стало – нет родней
Того причала, что покинут.
Тянуло снова в коллектив,
Но мостик, нами ж перекинут,
Не подводя альтернатив,
Убрали сами мы и плыли
По воле времени и волн.
Чего желали – получили.
Не развернуть уж было «чёлн»…

Не подтвердились ожиданья…
Руководитель – «хоровик»…
И, в атмосфере непризнанья,
Завёл он студию в тупик…

«Багаж» – «Онегина» две сцены,
До нас поставлены – «не класс».
Солисты – «супер» не бесценны,
И нам не брезжил звёздный час…

Мне дали «Фигаро» и песни.
Так неожиданно!  Я цвёл.
Казалось – стало интересней
На свете жить, но не учёл
Простого я. И слог, и нота,
И мысль, что автор воплотил
В своём творении – работа
С отдачей всех присущих сил…

Не смог ту арию я петь,
При простоте её звучанья.
Не в силах был преодолеть
Порог меж страстью и отчаяньем.

И не особо песни шли –
Форсаж. Дыхание «хромало».
Родного хора не хватало,
Его души. А страсти жгли…

И были праведны слова,
Что «рановато вам, ребята,
При данных ваших»… Голова
Не сознавала их когда-то…

И вот конфликт. Ушли солисты,
Покинул нас и педагог.
Остались мы, как в поле чистом,
На перепутье двух дорог.

Но концертмейстер наш, Марк Мюллер,
Однажды нам провозгласил,
Что коллектив ещё не умер,
Надежда есть. И пригласил
Певца маститого, со стажем…
Старик, семидесяти лет,
Активен, крепок, хоть не сажень
В плечах. Его прозвали  Дед.

Солистом в прошлом был «Большого»,
В «Краснознамённом» пел. Дружил
С семьёю Лемешева. Снова
Наш коллектив воскресший жил…

Как личность, был он интересен.
Ещё звучащий баритон,
Терпеть не мог эстрадных песен,
В вокале – класс, не превзойдён.

Диапазон имел. Не каждый
С ним потягался б баритон.
Он «До» высокое однажды
Продемонстрировал. Силён!..

Теперь такого не услышишь…
Сегодня он передо мной…
Те впечатленья не опишешь…
Я снова юн, и он живой,
Морщинист, сед и беспокоен,
Дрожь характерная в руках…
И славлю я его строкою,
И не одной, в своих стихах…

Вернулись в студию солисты,
Определился контингент
Талантов, юных, голосистых,
Ещё не нас, на тот момент…

Однако Дед меня прослушал:
«Не так уж голос твой и слаб, –
Сказал он, успокоил душу. –
Репертуар твой – не «тяп-ляп»,
Здесь важно крепкое дыханье,
И, будь уверен, зазвучит
Твой голос. Самообладанье
Вернётся вновь. Пока «сидит»
На связках он. Его наружу
С тобою вытащим, «металл»
Облагородит звук. Не хуже
Лисицыана  будешь (знал
Я эти тонкости), а впрочем,
Ты первый кандидат в певцы…»
Я счастлив был. Сам Дед пророчил.
Его простое: «Молодцы…»
Давало импульс, окрыляло,
Хотелось петь. И голос пел,
Лирично, мягко, то «металлом»
Гремел, вибрировал, летел,
Переполняя содержаньем
Пространство, голову и грудь,
Не подчиняясь осознанью.
Я понимал процесса суть,
Запоминая ощущенья,
Внимал советам и искал
Свои пути, свои решенья
В произведеньях, в упражненьях,
И постепенно зазвучал…

Других певцов я много слушал,
С кем занимался долго Дед.
Порой без жалости он «рушил»
Что было впетым много лет,
Считалось явным и бесспорным…
Бас обращался в баритон,
Сопрано в меццо. Я упорно
Вникал в методику, что он
С певцом использовал в общенье.
Был голос Деда – эталон.
И все погрешности, в сравненье
С тем эталоном, слышал он.

Поклонник школы итальянской,
Воспитан ей. Актёр, талант.
И дирижёр, и музыкант.
И не без шутки хулиганской…

Видал Шаляпина живого,
Студентом будучи, не раз,
Лисицыана молодого,
В его далёкий, звёздный час
И в свой. Он стал бы знаменитым.
Судьба решила всё сама.
Был анекдот. Круг именитых.
А дальше, дальше Колыма…

И вот он случай! Я часами
И днями в клубе пропадал.
Я, увлечённый голосами,
Сегодня  многое б отдал,
Чтоб всё вернулось. А рассказов,
Воспоминаний. Их не счесть
В глубинах времени. Ни разу
Не повторялись. Не прочесть
В романах их. От дальних станций
Несутся годы в новый век…
Василий Дмитриевич Румянцев,
Прощай, мой добрый человек!

Друг бросил студию, готовил
Себя к реальности иной,
Учил китайский, планы строил…
Восток светил ему звездой…

А Дед всё спрашивал о друге
И сожалел. А он, друг мой,
Был убеждён – актёры – слуги…
«Я не слуга, мой путь иной…»

А я остался.  Выли вьюги
Над переменчивой судьбой
И я страдал о нём, о друге.
Мой голос только был со мной,
Всегда звучащий. Дед «поставил»,
Всего лишь толику вложив,
Как сувенир его оставил.
И он живёт, пока я жив.

Он разрывает поднебесье
И грудь. В крови горит огнём.
Друзья мои, из старой песни,
Давайте, песню ту споём!..

Скажу, главы я в завершенье.
Покинуть студию пришлось
И мне однажды. Сам решенье
Я принял. Многое сбылось

В мечтах моих. Влекла эстрада.
Её Дед, ох, как не любил!
Всех, кто был «грешен», без пощады
Он от занятий  «отлучил».

И я попал в тот список «чёрный»,
Но не расстроился ничуть.
Марк Мюллер, старенький, проворный,
Определил дальнейший путь,
Объединив нас. «Ты – философ, –
Сказал он. – Жизнь артиста – труд
Без рассуждений и вопросов.
Как ты, такие не поют…»

На то своё имел я мненье.
Актёр без мысли - не актёр…
Ушёл легко, без сожаленья…
И в свой родной вернулся в хор.

Там пели «Солнце над Сибирью» .
Солист – талантливый певец,
С голосовой, огромной ширью.
Из той же студии беглец…

Судьба мне снова улыбалась.
Вошёл я быстро в коллектив…
Был месяц май – весны мотив,
И жизнь, как песня, продолжалась…

Дед зазывал меня назад,
Худрук не раз просил вернуться.
Я не вернулся, хоть сто крат
Жалел о том. И пусть поются,
Звучат бессмертные слова
В стихах моих любимых песен,
И пусть кружится голова,
И зал, восторгов полный, тесен,

И пусть идёт тепло от  слов,
Что ночь бессонная шептала,
Под мерный звон колоколов,
Среди сует чужих вокзалов…


III. ДРУЗЬЯ МОИ ИЗ СТАРОЙ ПЕСНИ


      1.Друзья

И вот, нас пятеро. Мой друг
Меня с другими познакомил.
Сдружились сразу же. Наш круг,
И разнолик, и  беспокоен,
И тесен стал в единстве душ,
Между собой переплетённых
И не делимых больше уж,
В мечту заветную влюблённых.

Все одноклассники, лишь я
Был сбоку будто бы «припёком».
И с появившимся – «друзья»,
Забыто стало – «одиноко».

Друзья мои. Их имена,
Прошли, как символы, со мною,
Пересекая времена
И расстоянья, сединою
Посеребрённые, хотя
Своею каждый шёл дорогой,
Или «бросал» свой, очертя,
«Склад мозговой» туда, где бога
И сатану никто не чтил.
А за далёким поворотом
Молился кто-то, кто любил,
А кто любим – своим заботам
Был предан и не ведал слёз,
И в них скорее не нуждался…
Я видел их в тумане грёз,
До боли юных. И терялся
Их след, и снова возникал,
И облик чей-то вновь маячил
За горизонтом. Я искал,
Меня искали. Только начал
С имён я. Друг мой, тёзка мой,
Владимир – Старый. Так прозвали
За ум, за мудрость. А другой
Был "Лапой" – Лапердин Виталий.
Сергей Антонов, тот "Антон",
И Карев Виктор, просто "Каря".
Час нашей встречи предрешён
Был свыше, нам судьбой подарен…

И я для всех бесспорный "Шков»"
(Слог первый «Глу» завис от лени
Произносившего).  Таков
Был наш квинтет и чувств, и мнений,
Созвучный духу прошлых лет.
Романтики шестидесятых!
Да будет вечным добрый свет,
Вдруг разгоревшийся когда-то
В глазах, восторженных зарёй,
Огнём костров и оптимизмом,
В таёжных далях, над рекой,
Над Летой радужной, где Визбор
Сердца на части разрывал,
А из седого патефона
Чудесный голос возлетал
В то время юного Кобзона,
Гуляев Юра «обнимал»
Ширь неба «крепкими руками»,
Где песен Пахмутовский шквал,
Бессмертный, вечный, вместе с нами
Пронёсся через даль дорог
И бездорожий, «в снег и ветер»,
Сквозь Кызыл-Кумы и Восток,
Сибирь. Где Круг Полярный светел
В сиянье Севера, где мы,
Раскрыв себя, растратив силы,
Раскрепостив свои умы,
Кресты расставив на могилах
Бесславно умерших идей,
Во власти творческого духа
И вновь нахлынувших страстей,
В ответ на «ни пера, ни пуха»,
К чертям послали нудный быт
С бесцельной практикой движенья…
И вновь строка огнём горит,
И сон ломают вдохновенья…

Романтики шестидесятых!
Да возгорится вечный свет
Костров таёжных, что когда-то,
В глазах восторженных, поэт
Зажёг во благо и на счастье.
Поэт тот – Время. О, друзья!..
Вы, не деля сердца на части,
Несли тот свет.  И с вами я…

       -------
               
На детство радужное глядя
Сквозь призму будто, рассказать
Позвольте мне, знакомства ради,
О друге каждом, чтоб понять
Мотивы нашего сближенья
Смогли вы лучше, пережить
Со мною вместе все волненья
Воспоминаний, чтобы жить,
Когда сжимается пространство
В нещадно давящий комок,
И время – пропасть, постоянство
Лишь в прегрешениях, и Бог
Тебя однажды проклял. Дьявол
Тебе давно уж не кумир,
И ты, «взяв круто», «мелко плавал»,
И сон кошмарный – праздный пир…

Когда вдруг остро осознаешь,
Что ты «ничто», и пустота
Внутри и вне, когда теряешь
Опору, рушится мечта,

Любовь безжалостна. И чудо!
Как блеск во мраке, как глоток
Воды живительной. Откуда?
Конверт почтовый, в нём листок…

От "Кари" (очень редкий случай)
Или из Мурманска Антон,
Бородич, мудрый и везучий…
Что сообщает в  письмах он,
Узнаешь лишь попытки с пятой,
Предположительно – пустяк…
А то взбодрит желанным матом,
Проездом, "Лапа", в Шалтырак…

И оживаешь, выползаешь…
И постоянный диалог,
Как будто исповедь, и знаешь –
Переплетутся сто дорог
В одну, коль будет очень нужно,
И зазвучит опять квинтет
Сердец ликующих и дружных…
И лучших песен в мире нет…

         2.Карев

Он первым был из нашего квинтета…
(Виновник – «Старый»...) Может быть вторым?..
Смешно, но не оставила сюжета
Той встречи память, будто вечно с ним
Знакомы были, близкие, как братья,
Как близнецы с единою душой.
Без слов без лишних мог его понять я,
И он был доверителен со мной.

В кости и в восприятье был он тонок,
Легко раним, но, боже упаси,
Заметил кто-то бы. Доверчив, как ребёнок,
Отдаст последнее, проси иль не проси,
Когда нужды коснётся. Бескорыстен
И чист, как неба ясного простор,
Куда ввергало знанье жёстких истин,
Своих, сугубо дерзких, вперекор
Судьбе-злодейке, маминым желаньям,
Мечтой влекомый с целью показать
Стремлений цели к тайнам мирозданья…
Каков упрямец! Он хотел летать.

Существования без неба и не мыслил,
Все самолёты знал наперечёт.
И уносились радужные мысли
В свой головокружительный полёт.

Космические дали зазывали,
Чрез силу притяженья, в море звёзд…
И все-то мы «витали» и мечтали
О сокровенном каждый и всерьёз…

Шутник и балагур, но это внешне,
Не чужд и юмор, склонен подхохмить,
За что и подзатыльник, делом грешным,
Бывал порыв по-дружески «влепить»,
Беззлобный, безусловно… И хохочем
Над хохмами его уж  сорок лет,
Жизнь удлиняя (кстати, между прочим)
На лишних пять минут, что не секрет…

А под беспечной маской балагура
Таились боль, обида и расчёт,
Ответственность, свалившаяся хмурым,
Тяжёлым гнётом, хлопот и забот.

В свои пятнадцать вынужден работать…
Отец ушёл, оставив трёх детей
На милость Божью, благостную подать
(Не ведаю истории я всей).

В семье глава. Болела часто мама,
Брат – школьник и сестрёнка – детский сад,
Завод и ШРМ. Он шёл упрямо
К заветной цели через цепь преград,
Реальных, мнимых, к трудностям готовясь,
Своим умом оценивая их…
Мария Федоровна!.. Кланяюсь ей в пояс.
Легко ль одной воспитывать троих?..

О каждом боль и каждому вниманье,
Чтоб был ухожен, сыт, не ущемлён,
Воспитан, получил образованье…
А Витька Карев  –  тот бывал лишён
Той беззаботности, в которой «прозябали»
Серёжка и Иришка, брат с сестрой.
Случалось, что обиды в нём вскипали,
И мама видела, и плакала порой,

И жаловалась нам.  Мы понимали.
И сам он, Витька, тоже понимал
Мучения её, её печали,
Стремленья к оправданью. Он искал
Решение, как выход к разрешенью
Вопросов бытия.  Приоритет
Был мамин, с её мненьем, без сомненья
Непререкаемым, бесспорным – «нет и нет»…

И выполнялось, как она сказала…
В ней были предприимчивость, любовь,
Желанье жить, которое спасало
В минуты грусти. Сколько тёплых слов
Хотел бы ей сказать я с уваженьем…
И всем другим её я представлял
Как символ материнского терпенья
И доброты. Другой её не знал…

Сдавали силы. От детей скрывала
Свои недомоганья лишний раз,
Чтоб не расстраивать. Во многом успевала –
Заполнен был буквально каждый час.

На трёх работах. Дети помогали –
По вечерам ходили мыть полы
В подъездах, в залах… всё воспринимали
Как должное, не ради похвалы.

Всегда в квартире людно. То студентки
Снимают угол, кто-то забежит
Скроить, пошить. То просто «пациентки»
С душою, что тоскует и болит…

Узнал родню, приятелей. Знакомы
Мне стали все, кто часто навещал
Семью ту замечательную.  Дома
Добрее и приветливей не знал…

И всё она, святая тётя Маша.
Мария Фёдоровна! Низкий ей поклон!
Шутила надо мной: «Иришка наша
Была б чуток постарше (я смущён),
Уж ты бы от меня не открутился,
Уверена – отличный был бы зять…»
В её словах хоть кто-то б усомнился,
Увы, не я. И должное отдать
Трудам её. Воспитанные дети,
Внимательны, порядочны, умны,
За помощь младшим старшие в ответе,
Хотя до миротворной тишины
Семье разнохарактерной, не скрою,
Далековато. Ссоры? Не без них,
Но это было чаще возрастное,
И дети дополняли лишний штрих
К характеру. Достойно и упрямо,
Порою с вызовом отстаивалось «Я».
Всё через нервы, мудрость, стойкость мамы.
Прекрасная у них была семья…

И мы в семье той славной, будто дети,
Любили нас, желали нам добра
С душой открытой.  Ни на что на свете
Не променял бы те я вечера,
Где вместе с нами пела радиола,
Переживая сладостный романс.
И завсегда Анофриев, Яак Йолла,
Блистал могучий Штоколова бас,
Взывал к звезде. И песня, что открытье,
Вживалась в недра творческих сердец.
Мы жили песней. И всегда событье –
Рожденье новой, новый ли певец
В свой звёздный час в эфире объявлялся,
Был обсуждаем нами, оценён,
И путь его в искусстве изучался…
Их было много: Трошин и Кобзон,
Барашков, Ободзинский, Магомаев –
Эстрады юной творческий расцвет…
Как, помнится, потряс всех нас Гуляев
Полётностью, размахом!  Жаль, что нет
Его, ушедшего безвременно. В высоты
Всепобеждающий врывался баритон,
Когда «учил летать он самолеты»,
В которые наш Витька был влюблён…

Мы, с упоеньем слушали пластинки,
Переживая всплеск благих начал,
Читали книжки маленькой Иринке.
«И разбивались волны о причал»…

        3. Лапердин

Виталька! "Лапа"! Из братвы дворовой.
В то время называли их «шпаной».
Уклад той жизни, вольный и суровый,
Был чужд и осуждаем. Таковой,
Жестокий, не приемля сознавали
Мы, повзрослевшие в свои пятнадцать лет.
И он, хлебнувший вольностей, Виталий,
Влиятельный в «кругах» «авторитет»,
Тянулся к нам. Он видел в нас спасенье
Души, как к свету тянется росток.
И крепла наша дружба чрез общенье,
Был каждый, друг без друга, одинок.

Он слыл смутьяном в школе, хулиганом,
Учился средненько, как многие тогда.
Однажды на урок явился пьяным.
А уж подраться! Это завсегда.

За справедливость бил об батарею
Какого-то задиру. Развели.
Хвалить ли, осуждать его не смею –
Свидетелем я не был. Годы шли.

Восьмой закончен. Техникум. И мама –
Страданья, сердце, астма. И отец,
Нередко пьян. И он, сынок упрямый,
Искал пути, чтоб стали наконец

Его исходом, удовлетвореньем
Абстрактных планов, рвущихся идей,
Рождаемых, рождённых. Преткновеньем
Являлось время, где порыв страстей
И разум были в схватке. И кипели,
Бурлили, разрывая грудь и высь,
Те страсти неуёмные.  Мы пели,
И наполняли песни нашу жизнь
Романтикой и смыслом. Теплил разум,
Выстраивались мысли в стройный ряд,
Но это через годы и не сразу,
А посему воротимся назад…

С Виталькой познакомились у дома,
Со Старым из подъезда выходил
Он, крепкий, возмужалый, незнакомый,
Держался независимо, курил,
Попыхивая жадно папиросой
(В дурных привычках был не новичок),
Представились, пожали, без вопросов,
Друг другу руки крепко. Он изрёк:
 - Наслышан о тебе. А что за книжка,
Дай поглядеть?..
 - Да это « Тихий Дон»…
 - Не уж-то не читал?..
Он был мальчишкой
Начитанным. Был по уши влюблён
В историю, читал литературу,
О коей я тогда не помышлял.
Не чужды философия, скульптура,
Стихов тома. Куда уж я попал,
Любовными стихами увлекаясь…
Библиотека дома – море книг…
И был я счастлив, и теперь не каюсь,
И рад, что познакомил нас Старик…

Сошлись легко, друг друга будто знали
Всю жизнь свою, пятнадцать долгих лет,
Как близнецы друг друга дополняли,
И с полуслова ясен был ответ
На мысль назревшую. Друг к другу тяготели
И радовались встрече, пусть на миг.
И крепли узы.  Мы росли и зрели,
Взрослели, завернув порой в тупик,

И выбирались длинными путями.
Отец Витальки, прошлых лет пилот.
Он сразу молодел в общенье с нами,
Знал наших планов творческий полёт.

И загорался взор его огнями…
Но тех общений Лапа не любил –
С отцом не ладил, потому что к маме
Отец жесток был. Беспробудно пил.

И понял он отца лишь после смерти
Его безвременной. Отец был одинок,
Не понят, и в житейской круговерти
Слаб оказался. В том его порок,
Со ссылкой на крушенье идеалов.
А маме, как и многим, не до них.
Ей пережить самой пришлось немало.
И ей я посвящаю этот стих,
Достойной устроительнице быта,
Хранительнице верной очага
И нравов самобытных. Всё омыто
Дождями слёзными. Терниста и долга
Её дорога, полная страданий
И безвозвратных, горестных потерь,
Надежд на перемены, ожиданий.
В заботах праведных несладко и теперь…

Виталик был проблемным, но решенья
Сам принимал он, сам и только сам.
Приоритет его лишь был во мненьях
(В семье конечно). Прочие – к чертям!..

И веяло отцовским деспотизмом,
Однако был он честен, справедлив,
Без ханжества и нудного цинизма.
Женился как-то, всех нас удивив,
Но на неделю – жёнушка сбежала,
Не выдержала прессинга семьи.
А мама в дом нас нехотя пускала:
«Семейный он, и вам, друзья мои,
Ходить пореже б…» Всё мы ей простили –
Сынок ведь, и внимание – ему,
Пока жива и в здравии, и в силе,
Всё в подчиненье только одному
Ему, кумиру, с прихотью и волей,
С печатью домостроя на шнурке,
Что не приемлил он.  Манила воля
С романтикой Светлова в рюкзаке…

Соприкасаясь близко с той средою,
Где узнаваем был он, интерес
К свободе и к экзотике изгоя
Взывал к непримиримости протест,
Зрел и давил, озлобленный, суровый,
И жаждал действий, радикальных мер.
И он, Виталька, как всегда, готовый,
Решительный и дерзкий «пионер»,
Стал лидером масштабного движенья
В борьбе с преступностью, в защиту пацанов,
Потерянных во мраке и забвенье
Подвалов, тёмных улиц и дворов,
Чья воля под пятой «авторитетов»,
Надломленная страхом и грехом,
Под тяжестью грядущего ответа
Пред совестью, сегодня и потом,
Сознаньем повзрослевшая, цеплялась
За светлое, что брезжило звездой…
Кто спасовал, а где не получалось,
А кто-то воевал с самим собой…

Оперативные отряды со штабами,
И штат, и униформа, и  «Устав…»,
И парни с неуёмными сердцами…
Тянулись к ним. И гонор поуняв,
От скверны очищались хулиганы,
Дружков их пониманью вопреки,
И шли в отряды, поняты, желанны,
Пуская в ход крутые кулаки,
В защиту прав, достоинства и чести…
И были рейды.  Помню, как сейчас,
Затон Бобровский. Отдых. И без лести
Скажу – в то время радовали нас,
И мужество, и сила убежденья
Тех юных, замечательных парней,
Не принимавших мнений, и суждений
О прав попранье. В свете мирных дней
Вступивших в схватку с хамством, с беспределом,
С разбоем и насильем.  Как могли
Их осуждать?  Я помню, как хотела
Покончить с жизнью девушка. Спасли…

Был рейд, как бой, тяжёлый, рукопашный,
Когда оперативников десант,
В зелёной зоне отдыха тогдашней,
И стойкость проявили, и талант,
И, обезвредив, сдали правосудью
Преступников (иначе не назвать),
И долго благодарны были люди…
Нам всем приятно было сознавать…

В газетах написали.  Мы читали.
Подробности рассказывал Виталий.

И даже я однажды с Лапой гнался
За хулиганом якобы. Не знаю,
Как он и выглядел. И сам потом смеялся,
Признав нелепость. Был неумолкаем
«Разбор полётов», в тонкостях, в деталях.
А жаль, что хулигана не догнали…

…Зачем?.. Но опергруппы упразднили.
Система отработала своё.
Перегорев, себя на нет изжили
Азарт и творчество. «Голимое жулье!..» –
 Бесился обыватель не напрасно.
 - И как теперь по улицам ходить?..
 - Избили без причин. Зачем? Ужасно…
Бывает. Пьяный.  Кто дал право бить?..

Позволили движенью развалиться –
Напрасно. Виноват в том аппарат
Заумных идеологов. Учиться,
Учить и совершенствовать талант,
Воспитывать и волю, и сознанье
У тех, кто гнался, как и убегал…
А были и участье и признанье,
Но прорастали зерна тех начал,
Связав и интересы, и стремленья
В единый узел жизни и судьбы,
С максималистским духом утвержденья,
Сердца терзая, расшибая лбы
О твердь традиционного застоя…
И добивались. Ждали их, таких,
На лоне благодати и покоя.
Виталька, друг мой, ты один из них…

        4.Антонов

"Антон". Очки. Изящная оправа,
Родился будто в них. Интеллигент,
Определившихся наклонностей и нрава,
И перспектив грядущих на момент
Стремившегося в высь образованья.
Картавинка, улыбка на устах –
Задаток благородства. Воспитанья
Незримая печать во всех чертах,
В наигранных манерах. Остроумен.
Не чужд и юмор, крепкий анекдот,
Однако прост, излишне не заумен.
Далёк от тягостей и пут мирских забот.

Семья высоких нравов и достатка,
И принципов, в чём мама всем пример,
И бабушка страж вечного порядка,
Отец добряк и главный инженер
Завода, неуёмный трудоголик,
Любим особо сыном. Много лет
В деяньях сына, в изъявленье воли
Присутствовал отца авторитет.

Ещё сестрёнка младшая, Иринка,
Учительской наружности. В очках…
Дочь мамина, высокая тростинка.
Немногое, что в нескольких строках

Могу сказать о ней в своей тетради –
В последствии училась в Ленинграде,
Вернулась к маме. Только всё потом,
Когда стал тих и пуст родимый дом…

Антон и Каря – «кореши» по школе,
Второй постарше первого на год,
Зато Антонов ростиком поболе,
И Карев доставал ему до под-
  бородка, если с силою подпрыгнуть.
Два метра с каблуками – не пустяк,
А шанс своё величие воздвигнуть
На возвышение, иным где ну никак…

Их было интересно сочетанье.
Ершист, упруг, подтянут, деловит,
Неумолкаем в словоизлияньях,
Категоричен, напускно сердит,
А то хохочет над какой-то хохмой,
Потрёпанной. Шутливый словозвон,
Конечно ж Карев. Потрясая лохмой,
С ним молча соглашается Антон,
Нависший, как утёс. Воспринимает
С улыбкой, будто добрый исполин,
Буквально всё, что только долетает
До разума блуждающих вершин.

Но в юморе – с «изюминкой чтоб булка»…
Приоритет в общенье – интеллект.
Извилин в потаённых закоулках
Бурлил и зрел какой-нибудь проект,
На почве философских измышлений,
Который он со Старым обсуждал
В единстве, в разнозначимости мнений.
А мненьем Лапы он пренебрегал,
Как им самим. Какие-то обиды,
Возможно, в подсознании таил,
На общность с ним свои сугубо виды
Имея. И ко мне он снисходил,

Ведь был я для него простолюдином.
Но время испытаний и утех
В недолгом будущем связало воедино
Незримой нитью разноликих всех,
Пренебрегая цепью расстояний…
Мы научились бережно хранить
Тот первоцвет святого состоянья,
То трепетное чувство, и прожить
Вне оного уж было невозможно,
Оно и очищало, и влекло,
Под стук колёс, моторов гул тревожный,
В ту даль, откуда детство утекло,
В потоках лет. Остались диалоги,
Сквозь расстоянья, писем сотни строк,
Как исповедь, когда лютуют боги.
И ожиданья.  Тысячи дорог
Когда в одном сойдутся перекрестье.
Влекомые друг к другу, мы зажгли
Огонь в сердцах мотивом вечной песни,
Под голос юности, и песню пронесли
Через мечту и горечь потрясений,
И угрызенья совести и соль,
И пустоту бездумных искушений
В порывах чувств. Но вновь душила боль,
И малообъяснимое удушье
Сжимало сердце в ноющий комок.
Живительною влагою в засушье
Являлась вдруг нежданных горстка строк
И возвращала к жизни. Изменились
Мы мало в чём, блистая добротой,
Умом иль эгоизмом. Научились
Гордиться первозданной и святой
Той дружбой, что связала нас навеки,
Ей дорожить, себя в ней сохранив…
Сойдутся рельсы, растекутся реки,
Но не смолкаем юности мотив…

Антон. Без нас не мог он. Подружились.
Он снизошёл и мы превознеслись.
Звучал квинтет, и хлопьями кружились
В аккордах звуков звёзды. Вдаль неслись
Разноголосьем нашенские песни,
И вкусам угождал магнитофон.
В речной волне играло поднебесье.
Не прав я в чём? Прости, мой друг, Антон.

Случилось так, что нас свела рыбалка,
Традиционная, в какой-то выходной.
Он припоздал. И как же было жалко
Нам созерцать на дождик проливной…

…Антон промокший, с удочками:
 - Братцы!
Уж не хотел идти, да вот, отец:
 - Договорились если, то собраться
Необходимо всем… 
Дождю конец.

И вновь сияло солнечное утро
Огнями бриллиантовой росы
На изумрудных листьях. Перламутром
Переливались волны у косы,
Где сонные клевали удилища,
Цепляли закидушки впопыхах,
Что попадя. Привет, Антон, парнище,
Далёкий мой! Мы встретились в стихах,
В незримом прошлом, в несколько мгновений,
Что без границ, мерцающих во мгле
Уставшей памяти, в невежестве забвенья,
Как прах истлевший в грешнице-земле…

Свод неба снова звёздами насыщен,
И лунный свет покоя не даёт…
Давай закинем удочки, дружище,
Где Леты закружил водоворот…

      5.Друзья мои,
       от колыбели

Тянулись к Старому, как к свету,
И он, наш центр мозговой,
Давал житейские советы,
Мог осветить вопрос любой,
Притом, хранить умел секреты,
С ним можно было говорить
О сокровенном, где ответы
Не важны, души лишь излить.
               
На огонёк слетались к Каре
В дом, полный песен и тепла,
И звёзд, которые Гагарин
Зажёг однажды, где жила
Мечта высокого полёта,
Что заполняла сердца высь.
И рёвы вёртких самолётов,
Как будто музыка, лились.
               
С Виталькой были неделимы.
Поэт, романтик. Верой жил
В неколебимость уз незримых.
Он дружбой свято дорожил
Всю жизнь сознательную. Дома –
Брошюр завалы на столе,
Обложка новенького тома
Стихов. Окурки на стекле
Бессменной пепельницы.  Душу
Он изливал порой в стихах,
Сентиментальных (больно слушать),
Хотелось музыки в строках.

Антон, огромный и домашний.
Всегда в запасе анекдот,
С начинкой острой, не вчерашний.
Смешно глядеть, как Каря под-
   затыльник, дать ему стремится.
Попытка третья, но никак…
Эх Витка, Витька, ты ж не птица,
И номер этот не пустяк…

Садились у магнитофона,
И каждый пел, во что горазд,
На сцене будто.  Баритоны –
Антон и я, Бородич – бас,
И Каря с Лапой тенорами
Слух ублажали, но увы.
Bell canto, хоть и со слезами,
Не покорило бы Москвы.

А мы прокручивали плёнку
И хохотали. Да, вокал –
Не завывание телёнка,
Там всё сложней. Я ликовал
От счастья – бабушка Антона,
Послушав нас и оценив,
Сказала: «Мальчик с баритоном
Поёт прекрасно, звук красив…»

За что Бородич оскорбился,
Он так старательно басил…
Что делать? Кто к чему стремился,
Тот то своё и получил…

Над Карей как-то подшутили,
«Определив» беднягу  в хор,
Куда с Бородичем ходили…
Облюбовал он коридор,
Нас ожидал… Несчастный Витя…
Его увидел педагог
И пригласил:  « Вы проходите,
Не начался ещё урок…»

И мы со «Старым»:
 - Наш приятель,
Желает с нами в хоре петь…
 - Прекрасно!.. Время до занятий
Позволит нам…
Готов сгореть
Был Витка, но за фортепьяно
Держался крепко, молодцом,
Двумя руками. Глас Баяна,
Как свыше дар, открылся в нём…

Сбежал во время перерыва,
Отбыв час жизни в тенорах.
«Где ж ваш товарищ?..» Перспектива
Не выводила на размах…

И Лапа был у фортепьяно,
Пришёл сознательно. Эффект –
Как гнался я за хулиганом…
Был принят, но ответил: «Нет…»

Своя компания. Общенье.
И друг без друга никуда.
Бродили с воодушевленьем,
По вечерам и завсегда,
По главной в городе аллее,
Среди обилия цветов,
С проспектом Ленинским взрослея.
А вместо хрупких топольков
Уже деревья в свежей силе,
И разлетался пух, как снег,
А мы мечтали и любили.
В разгаре был двадцатый век,
В расцвете лет шестидесятых.
Рос город. Вот он, новый ЦУМ,
Вот – «Главпочтамт», а там, когда-то,
Стоял сосновой рощи шум
В народе – «Дунькиной»). Открылся
В том месте новый «политех».
Нет рощи. Город изменился.
Но обсуждать достоинств тех
Всегда любимого проспекта
Пока не будем. Мы росли,
Менялись, строили проекты
И защищались. Твёрдо шли
К их воплощенью. Шли из дома,
Где жил Бородич, мой сосед.
Пройтись по улицам знакомым –
Привычка многих наших лет…

Проспект Калинина. Вот арка,
По Профинтерна Лапин дом,
За поворотом, возле парка…
И вот, идём уже втроём.

Заходим к Кареву, к Антону…
И снова в сборе наш квинтет,
Разноголосый. Обертонов
Скопленье, как в кульке конфет
В красивых фантиках. Уходим
В низовья, к вечному огню,
В клубок сплетённых  дум-мелодий,
В аду  кромешном ли, в раю
Господнем места не нашедших,
А в вечной памяти. О них
Слагаем песни, чтим ушедших,
Во процветание живых…

А дальше, спор приоритетов
За истин жгущих паритет,
В безумстве поиска ответов.
Куда же ты попал, поэт,
Во созерцанье ночи звёздной?
Я споров не воспринимал,
Был молчаливым и серьёзным,
И потому не каждый знал,
Что я далёк от тех вопросов.
Не многословен – знать умён.
В моей натуре жил философ,
А в голове звучал Кобзон…

Попался «Антидюринг», как-то
(Попробуй рифму подобрать,
А суть «де юре» дробь «де факто» –
Гораздо проще, чем понять
 Корень из минус единицы –
Всего-то мнимое число
Из «зазеркалья», где граница –
Черта меж Олей и Яло).

Библиотекарь удивлялась:
 - Не может быть, чтоб прочитал…
 - Да, безусловно… 
Хоть бы малость,
Но не читалась. Книгу сдал…

В моей натуре жил философ,
И диалектики основ,
Для понимания вопросов,
Хватало мне без лишних слов…

Горячим спорщиком был Старый,
Как разрешившийся вулкан,
С лавиной доводов, как с карой…
Кипящей магмы океан.

Противник – Лапердин Виталя,
И методичен, и речист,
Расчётлив, в целом и в деталях,
Упрямый принципиалист.

Антон меж ними, строг и сдержан,
Но с убеждением своим.
Никто из них не был повержен,
И, по сей день, непобедим…

А я и Каря созерцали
Свет бесконечий, звёздный блеск,
Всепоглощающие дали
Слегка пугающих небес,
Где ты ничтожная песчинка
В пыли истекших светом звёзд.
Но ранит сердце Бирюсинка
В таёжной путанице вёрст…

В ночи, с «ожившего» балкона,
Проникновенный баритон,
Душевным голосом Кобзона,
Волнует чей-то сладкий сон.

И совершенно не случайно,
Средь строк нахлынувших стихов,
Вдруг вспыхнул лик смущённой тайны,
Приобнажившись. Нежность слов
Ночных, особых, заструилась
Из под кисейных покрывал.
И расточала щедро милость
Богиня творческих начал…

А мы писали. Тайна снилась
В сени рождаемых стихов
Она застенчиво ютилась.
А имя?..  Может быть Любовь?..

Или Татьяна? Всё возможно,
Но тайна. Эти имена
Произносились осторожно
И наяву, и в чутких снах…

Мешались трепет с восхищеньем
И со смятеньем. Таял лёд.
И мы сгорали от смущенья…
Стучало сердце:  «Не придёт?..

Блеснёт очами на мгновенье?..
А может, скажет: ты не мой…»
Избавит сердце от сомненья,
Или поманит за собой,
Во страсть волнующего вальса…
Во власть, которой так желал?..
Хоть торжествуй тогда, хоть кайся,
Но ты обрёл или пропал,
Под нежным взором половинки,
К тебе пришедшей сквозь века…
Но ранит сердце Бирюсинка,
И предрассветная строка

Огнём горит. Увы, Татьяна
(О ней я как-то говорил)
Была той тайною желанной.
И глаз влюблённых не сводил

С неё наш Старый. Обаянье
И интеллект, и простота,
И красота. Вот сочетанье
Тех черт и качеств, что мечта
Вводила в рамки идеала!..
Была она ему подстать,
И в нём жила, и заполняла
Его пространство, и дышать
Не мог он вольно. Тех мечтаний
Не удалось осуществить.
Любимой дочке имя Таня
Он дал поздней. Но… надо жить?..

Татьяна… тайна… и Виталий
Её тайком боготворил,
И эту тайну мы читали,
Как в книге, в нём. А он любил.

И та любовь превозносила
Его над серостью. В глазах,
Её прекрасных, черпал силы,
И разливался свет в стихах,
К нему ростком тянулся разум,
И рос его потенциал…
Они общались, но ни разу
Он ей и слова не сказал
О чувствах к ней. И ни намёка,
Хоть далеко не робок был.
Принципиально, но жестоко…
Ушёл, себя переломил…

Татьяна (та, что из романа,
Была у Пушкина иной)…
Стройна. В манерах без изъяна…
И снисходительна порой,
В общенье. Аристократична,
Холодный разум, доброта,
Что нраву русскому типично,
Души открытой простота…

Косы пшеничной не хватало,
Но стрижка. Светлый, чистый взгляд,
Слегка веснушки. Воздыхало
О ней полкласса. Да простят
Друзья, пред коими в ответе
Я, грешник. Не был я пленён,
Её у Лапы как-то встретив,
И крепок был мой юный сон.

И заслужил когда затрещин,
Друзья мои, да стерпит стих!..
Но снизу вверх глядеть на женщин,
Увы, не в правилах моих…

Мерцали звёзды… Птица-тайна –
В «темнице» о семи замках…
Проникнуть как-то вдруг случайно,
С коварной целью, впопыхах,
Пробраться хитростью – всё тщетно,
При том, что Витька – балагур,
Но в сокровенном гриф «секретно»
Преобладал. Бывал и хмур,
И раздражителен. То ревность
Взрывала сердце на куски,
А то томила каждодневность
Пустых желаний и тоски,
Обид на холодность Фортуны,
С лицом божественным её.
И перетянутые струны
Надрывно пели о своём.

Виденья ангельские плыли
И уходили в лунный свет,
И на стихи ложились были
Иллюзий, в коих жил поэт…

Чего не скажешь об Антоне.
В цель устремлён, не Цицерон,
К излишним вольностям не склонен.
Грехом не связан. Не склонён…

Свободен. Дух максимализма,
Как неизбежность, возрастной,
Жил в нас. Но склонность к критицизму
Взгляд обозначила иной
На суть прогресса. Эта сила,
Уравновесив «против» – «за»,
Приоритеты возводила
Сторон в сношенье. Тормоза
Слегка ослабив, плюс старанья,
И вот он, явный интерес,
Как цель, прошедший сквозь страданья
Мам понимающих, их стресс…

И мы готовились. Бородич
Язык китайский изучал,
Что был подспорьем, как сородич
Всех пониманий и начал,
Глубинной сущности Востока.
А я осваивал вокал.
И не малейшего намёка,
И мысли близ не допускал,
Что бесполезна та затея.
Антон стремился в «политех»…
Витёк, с ответственностью всею,
Упорно верил в свой успех…

Искал пути к осуществленью
Заветных планов… Он-то знал
Желаньям цену и сомненьям,
Упорно бицепсы «качал»…

И был готов швырнуть в рутину,
Глаза закрыв, всего себя,
Скорбя, но чтобы ветер в спину,
Сквозь «зубы стиснув», но любя…

Всё то, что техникум, то мало…
Был Лапа не определён.
Литература? Увлекала.
Манили звёздочки погон.

И дома как-то не сиделось…
Пора. И надо выбирать…
И не терпелось, и хотелось
Себя хоть в чём-то испытать.

Они со «Старым» рассуждали
О смысле жизни, не придя
К единой мысли. Звали дали
(О том немного погодя)…

Ну а пока в войну играли.
Лишь их касалась эта страсть.
И бушевал огонь баталий…
Игра по правилам велась.

Расчёт количества пехоты
Определялся по стволам.
И танки были, самолёты,
И артиллерия.  Всё там
Имело место и значенье,
Определявшее талант
Стратега, с логикой мышленья,
На что не всякий дилетант
Способен был. Они копили
Оружье. Целый арсенал
С журналов, с книг переводили
Через копирку!.. Всяк играл
Своими карточками. Знали
Характеристики, «матчасть»
Того оружья.  Побеждали,
Кто злясь, а кто-то и смеясь…

Бородич был разносторонен –
Ведь Старый. Классиков читал,
Их конспектировал. Не склонен
Был к жизни праздной. изучал,
Записывал. Блокноты, книжки,
Своя методика, учёт
Идей. Продать бы те излишки.
Бурлили, лезли наперёд,
Взамен отставших. С Лапой, как-то,
Объёмы мерили мозгов,
Взяв за основу внешний фактор –
Объёмы собственных голов,
Но без учёта лобных пазух,
Там, как известно, пустота
(Без патологий если). Казус
Был мной отмечен. Знать не та
Метода. Ведь число извилин
Даёт объем. Их посчитать…
Вот так порою мы шутили,
О том приятно вспоминать,
Не без улыбки, по-отцовски…
Жизнь утекает по часам,
По барнаульским, по кремлёвским…
И долетают голоса
Сквозь шум транзитного состава…
«Пронос французский», деловой…
То бас безудержного нрава.
То с хрипотцой. А с ними мой…

И совокупно, и раздельно –
Разноголосый наш квинтет,
Из жизни будто параллельной,
Окно в окно, сюжет в сюжет…

Однажды вечером со Старым
Шли с репетиции домой.
И вдруг какие-то удары,
И звон стекла над головой.

И плач младенца, то в окошке
(этаж четвертый), то в кустах,
Зов из окна на помощь. Крошка.
Не удержалась на руках…

И в страхе женщина кричала…
А «некто», пьяный, был с ножом…
Явился страх. Нутро дрожало.
А Старый ринулся в тот дом,
В квартиру. Пьяный муж буянил,
Притиснув женщину к окну,
Ножом ей руки, грудь изранил.
Успел Бородич. В тишину
Врывался звонкий плач ребёнка
(А я в милицию звонил).
Он, весь укутанный в пелёнки,
В ветвях шиповника парил…

Остался жив. Ужасен случай.
Я клял себя и презирал.
Взгляд осуждающий, колючий
И пара слов: «Не ожидал…»

К чужой беде неравнодушны,
В желанье ближнему помочь,
Бросали вызов жизни скучной,
Себя пытаясь превозмочь
В участье, в деле, в пониманье…
Мальчишка, помню, инвалид,
С его ущербностью, страданьем,
Взывал к участью жалкий вид…

А чем помочь ему?  Деньгами?
На деньги что-нибудь купить?
Но не идти ж за ними к маме?..
И невозможно накопить…

А может дать статью в газету?
Решили сразу – обо мне
(И гонорар тогда).  С портретом,
Где я поющий, что вдвойне,
Казалось хлопотно и сложно…
А кто возьмётся написать?..
А фотографию, возможно,
Кому-то надо заказать?..

Фотограф был. Мы отыскали.
Знакомый Карева, Сергей.
А написал статью Виталий
За всех, от имени друзей.

Мы собрались затем у Кари,
Я пел (Сергей меня снимал)
Фрагменты арий. Был «в ударе»,
На сколько мог, но прозвучал…

А со статьёй не получилось.
Не помню что, но «не срослось».
Идея не осуществилась,
Её оставить нам пришлось…

А через сорок лет, в газете,
Мой напечатали портрет.
И о певце, и о поэте
Статья гласила. Наш квинтет
Описан был: Бородич, Карев,
Антонов, Лапердин и я.
Счастливый миг, что мне подарен,
От сердца ваш, мои друзья…

Когда-то может, соберёмся
За круглым, будничным столом,
Раскинем «покер» и напьёмся,
И песни старые споём…

               
   IV. ПЕРВЫЕ  РАЗЛУКИ

        1."Лапа"

Вечерний город… Суета…
И снег поскрипывает в такт.
К созвездиям, в ночной полёт,
Несётся песня «ЛЭП-500».

И оживают «Фонари»…
В таёжной слышится сторонке,
Как в свете «утренней зари»
«Кружатся в вальсе две девчонки»…

А мы поём про снег и ветер,
Поём о главной из забот,
Что друга, лучшего на свете,
В край неизведанный зовёт.

Стремится сердце в даль куда-то…
Когда ж ещё придётся спеть
О том, что «главное ребята» –
Душой и сердцем не стареть?..

А за туманным горизонтом
Лежит неведомая даль…
Но где же та полоска фронта,
За коей рушится печаль,
Тревога, боль? А где родное –
Мать со слезами и Любовь,
Воспряли что перед чертою?..
И стынет кровь. А дальше новь
И ощущенье опустенья,
За необъятностью высот,
Где за границею везенья
Вдруг обрывается полёт…

И та черта – не за горами
Новосибирск и ПМК,
И СМП. И можно к маме
Заехать вдруг издалека,
Всего за двести километров.
И мы встречались иногда.
Врывался он залётным ветром
И уезжал, как навсегда,
С застольем, с песней. На перроне,
Под бесконечный «посошок»
Мы расставались без ироний,
И удивлялись: как он мог
С клопами жить в одном бараке,
Где разношёрстный контингент,
Где от «политики» до драки –
Несогласованный момент…

А люди разные, Гонимы,
Кто ветром вольным, кто судьбой.
Союз наш «братский, нерушимый»
Располагал к тому.  Изгой
Имел работу, деньги, крышу.
Романтик – временный причал…
Иль на свободу кто-то вышел,
Или, закон поправ, бежал
От правосудия.  Скрывались
От алиментов, от семей.
Специалисты прибивались
Подзаработать.  В массе сей
Смотрелся каждый, как сквозь призму,
И всяк за свой приоритет
Драл глотку в спорах. К коммунизму
Стремились все.  Авторитет –
Бесспорно, Сталин, но не «зэкам».
 - Кремль не покинул…
 - Как отец…
 - Всё для простого человека…
Но прибегал с вином «гонец»,
Из «молодых», всё продолжалось,
С «сугревом», «расслабленья для».
Людская масса распадалась
На группировки. У «руля»
Стояли лидеры из «битых».
И уж тогда решался спор
«Кремлёвских сук» и «недобитых»,
Неразрешимый до сих пор…

Был бунт в душе, восстала совесть.
И, не в ладу с самим собой,
Парнишка бросился под поезд…
Его несли. Ещё живой,
Пытался несколько мгновений
Сказать о чём-то. Плоть и кровь –
Застывший сгусток потрясений,
И неделимая любовь
Души и брошенного тела.
Вот он, скитаний непокой.
Душа скорбящая летела
Над ним с глубокою тоской…

Виталька. Он тащил парнишку.
Потом ни есть не мог, ни спать…
Как можно!? Жизнь отдать за «фишку»,
Так бестолково «проиграть»…

Пережитого мрак и ужас.
И тошнота, и дурнота.
А утром злоба. Поднатужась,
Завершена была верста…

И «расползались» их дороги,
Во все Сибири уголки.
Хотя и сами-то не боги,
Но и дороги не горшки…

Кирка, кувалда, рельсы, шпалы,
Но без лопаты никуда,
Вот, смертных труд.  Спешат вокзалы
Навстречу шумным поездам…

Разнорабочий на дороге,
На удивленье, слабый пол.
Вручить лопату «недотроге» –
Вещей в порядке. Комсомол
Формировал туда отряды
На трудовой, лихой сезон.
Свершали «подвиги» бригады,
А вдохновлял кумир Кобзон…

Виталий. Стал авторитетен,
Людей доверие снискал.
Нуждались в нём, в его совете.
От всех отличен, привлекал
Неординарностью. В бараке,
Промозглом, слякотном, писал
По вечерам стихи. А драки?
Не стало их, хоть и гулял

Народ размашисто. С получки
Опохмелялся коллектив
Дня по три. Но, из-за «текучки»,
Не выгоняли. Заманив
«Рублем большим», давали волю.
Работа адская, как честь,
Без норм. Пристрастье к алкоголю
(Национальный признак) здесь

Не удивляло.  При устройстве
Работник вписан был в тетрадь.
А при «особом беспокойстве»
Её несложно потерять…
               
И если кто-то увольнялся –   
Был просто вычеркнут. Процесс.
В нём человек простой терялся,
Имелся если интерес…

…Врывался он залётным ветром,
Внезапно. Вечером назад,
Каких-то двести километров.
И вновь грустнел усталый взгляд,

Когда прощались мы и пели.
Нуждался в нас он, как и мы.
Стихи не грели, не горели
Сквозь бесконечность серой тьмы.

Они, что слякотная осень,
С промозглым сереньким дождём,
О том, что с болью в сердце носим,
О сокровенном, о своём…

Они щемили, угнетали…
Сказать хотелось: «Дорогой,
Наш друг единственный, Виталий,
Друзья твои всегда с тобой.

Пусть сердце рвётся, пусть взгрустнётся,
Беда навяжется порой,
Пой нашу, что всегда поётся,
И мы споём её с тобой…

…И пели мы про снег и вьюгу,
Про взлёт души и звёзд полёт,
Про сердце, что уносит друга
К созвездьям радужных высот…

               
        2."Старый"

Он улетал. Разбросанные вещи.
И чемодан вместителен, но мал.
Внезапно. И была реальность вещей.
Её, как неизбежность, понимал
Любой из нас…

А он сказать боялся,
Упорно, до последнего молчал.
Восход зарёю в море растекался.
И нашего героя привечал
Восток – начало солнечного света,
Восток, как зов таинственной звезды,
В фантазиях заумного поэта,
С посулами возмездий за труды…

Он улетал под «охи-ахи» мамы,
Поддержан прогрессивною роднёй,
В лице любимой тётушки. Упрямый,
Не понимал, что дом его родной,
Уже, как память, вечный символ детства,
Маяк во мгле, прибежище для встреч,
Всего на миг. Где скрипка по соседству
Уже не будет сердце рвать и жечь
Аккордами той страсти первозданной,
Волнующей, как томный, лунный свет,
И не пройдет под окнами желанный,
До трепета знакомый силуэт.

И не махнёт рукою закадычный
Надёжный друг, привязанный, как тень,
Удобный, для общения привычный…
(Мне лики окон снятся по сей день)…

Он улетал (и было одиноко)
В Дальневосточный университет.
Куда уж дальше Дальнего Востока?..
Зацепка. И удобно, не секрет,
На перспективу, для перемещений,
Ценой упорства, но наверняка,
В Москву, в … «…международных отношений»,
Не прочь и в МГУ. Ну, а пока…

Осваивал китайский одержимо
И иероглифы. Как можно заучить
Такое множество? Увы, непостижимо
Простому смертному. И недооценить
Таланта, знаний было невозможно.
Анализировал, читал, запоминал
И конспектировал. Готовился надёжно.
А на рассвете, завтра, улетал…

Бродили хмурые по улицам, молчали,
Привычные к общению без слов.
Свершилось (мы прекрасно понимали)
То неизбежное, к чему был не готов
Никто из нас. С разлуками взрослели,
Мужали в них, стремились, кто куда,
Встречались вновь. Спешили. И летели
На скорых крыльях детства поезда…

Он улетал обыденно, тоскливо,
С тревогою. Не знал, что будет «там»,
«Оценят» где дотошно и пытливо,
И «зоркий глаз» где пустят по пятам…

Друзья, Антон и Каря,  шли навстречу…
Все в сборе, но без Лапы. Как он там?
С традиционным «покером» весь вечер
Мы посылали грусть ко всем чертям…

Он улетал. И до аэропорта
Я провожал его, один за всех.
И вот он, с чемоданами у борта.
И мама плакала, молилась за успех…

…Зачислен! Кто бы в этом сомневался?..
Историк, переводчик-референт,
Востоковед  (в дипломе «обзывался»),
Спец. по Китаю. Стоящий студент…

Гордились им. Шли письма вереницей
Из Барнаула во Владивосток,
Как птицы перелётные. Страницы
Несли тепло, в шеренгах строгих строк.

Разлуки. И грустны, и непривычны.
Писали до подробностей о всех
Событиях, делах сугубо личных.
И пусть удача, неприятности, успех…

Делились всем и жаждали ответа,
И очищали души. Как в эфир,
Неслись потоки мыслей и советы,
Ответы на зашарканных до дыр,
От частого прочтения, листочках,
Где в чувственных строках и между строк,
И многоточий в мудрых «заморочках»,
Таились недосказанность, намёк
На ощущенье пустоты, непониманье,
На то, что сразу трудно пережить…
И путь от отчужденья до признанья
Был не простым. Имели место быть
потоки строк речей исповедальных,
И по-иному я уже не мог.
Общаясь с ним, реальным, виртуальным,
Я вёл свой бесконечный диалог,
Как с совестью своей, как с идеалом,
Сверяя шаг свой жизненный любой.
Во взгляде строгом, мудром и усталом,
Присутствующем, видел я живой,
Знакомый интерес, и в письмах толстых,
Которые не вдруг-то и прочтёшь…
И не помеха дали, топи, вёрсты,
Когда единомыслием живёшь,
Во времени едином, чьё дыханье
Тревожит и волнует, и ведёт,
Через познанья истин и признанья,
К туманам неизведанных высот…

В своих скитаньях, было, спотыкался.
Его всегда присутствующий взгляд
Меня «вытаскивал». И снова я цеплялся
За жизнь, в которой много лет назад
Он появился с Карей, и Антоном,
И Лапой. Что бы делал я без них,
Как жил? И в звёздном мареве бессонном
Звучит устами музы новый стих…

Мы, молодые, твёрдо понимали,
Что в свете безмятежных юных лет
Не меньше стариков о жизни знали.
Их мудрость, опыт – вовсе не секрет –

Сношенье идеала с нудной прозой,
И результат с вопросом, кто кого.
Наклонная, прямая или слезы?
Крушенье, становленье, торжество?..

И было всё: и слезы, и вокзалы,
И радость встреч, и верные друзья,
Крушения, ступени и начала,
Для сохраненья собственного «Я»…

Дружище мой, с тобою не прощаюсь…
С тобой ежеминутно, по сей день,
В общенье я, то хвастаюсь, то каюсь,
Твоя, когда-то брошенная тень…

Ты предрешил однажды, что романы
Писать я должен. Я пишу стихи,
По-дилетантски. Может быть нежданно.
Пусть не шедевры – не без чепухи…

Они, как страсть, как жизнь моя вторая,
Заполнили пространство, день и ночь,
Вскружили голову, звенят не умолкая,
На волю рвутся, и не превозмочь
Уже себя, не дав им жизнь и волю…
Однажды долго-долго не писал,
И боль была, как «ломка». Худшей боли
Не ведал я. Я, просто, умирал…

Что изрекал ты, были аксиомы.
Сказал мне как-то: «Чтобы жизнь познать,
Ты в край уехать должен незнакомый…»
В пустыне Кызыл Кумы, мне понять
Пришлось немало, в деле и в общенье,
И мир в иной расширился размах,
Где самомненье встало под сомненье,
Но то была победа, а не крах.

И первые знакомства, чрез презренье,
С насмешливой ухмылкой на устах,
Но время, безысходность и терпенье…
Прощались со слезами Только страх,
Перед стихией, вынудил уехать.
Вновь горизонт румяный над рекой,
За тучею лохматою, как вехоть,
И город Россошь, дремлющий покой,
Глубинка посреди степей придонских,
С садами сплошь, с вишнёвою зарёй,
С дымком печным и с духом «яблок конских»,
С ивовою, плакучею тоской,
Над озером зелёным. «Как же выжить?» – 
Одолевал мучительный вопрос.
Из «ничего» хоть что-нибудь да «выжать»,
Да растянуть подольше.  Стук колёс
Бил по мозгам и по системе нервной.
И родина, и снова дом родной
(Какой по счету?..), коллектив «резервный»,
Куда я возвращался, как домой –
Всё это в будущем. А он не мог иначе.
Он улетал из детства в свой полёт
(А мама плакала, молилась за удачу…),
К созвездиям неведомых высот…

     3."Каря" и "Антон"
               
Кружил, кружился платьев белых
Буран, как яблоневый цвет,
Под вальс, в объятиях несмелых…
На смену ночи шёл рассвет.
Слепящим оком золотистым
Он поднимался над рекой…
Конец? Тревожит взор лучистый…
В груди щемящий непокой
От ощущения потери…
Ещё звучал прощальный бал,
Сердца – распахнутые двери,
И голос вальса волновал,
И той, чьей талии касался,
В глаза глядел последний раз,
И от бессилья задыхался,
От блеска звёзд бездонных глаз,
От ощущения потери.
Но унеслась, как вальс, мечта
Через распахнутые двери,
Где за порогом  пустота,
Как призрак нового начала,
В ряду свершившихся начал
А в сердце музыка звучала
И  голос той, что волновал,
Тревожил памятью. И снова…
И наполнялась снова грудь
Дыханьем бала выпускного…
Мы выбирали сами путь
И, не в обиду мамам, знали,
Что нам проблемы-то решать,
Те, что они и создавали,
Нас не желая понимать…

Антон решил проблему просто –
Сдал документы в «политех».
Удобно, перспектива роста –
Котлостроитель. За успех

Он «головою зацепился»,
Что предначертан свыше был
И, как предписано, «свалился»
Ему на шею. В меру сил
Антон воспользовался даром,
И маме Карева в пример
Себя поставил. Уж о Старом
Не говорю – «принятье мер»
К нему шло следующим этапом…
Из всех был я определён.
Застрял средь рельсов, где-то, Лапа…
Марии Федоровны тон
Непререкаем был: Серёжа,
Разумный мальчик, поступил,
А по сему и Витя тоже
Его примеру должен был
Упорно следовать. Раздоры,
И мамин принцип, и террор.
Однако тщетны уговоры,
Мольбы – он шёл наперекор,
Он рвался в «лётное». А мама,
Бесповоротно всё решив,
Быть может мудро, но упрямо,
Без шансов и альтернатив,
Его в сокрытии держала,
От посторонних пряча глаз,
Ничто-то чтобы не мешало…
И не пускала даже нас…

«Блаженный, грезит журавлями,
Дай бог синицу удержать…»
Удобней так уставшей маме,
Зачем ей сына отпускать?..

Помощник всё-таки. Серёжка,
Братишка, мал, не без проблем,
В учёбе слаб. Иришка-крошка…
И как управиться со всем,
Когда здоровья нет?..» Стеною
Она стояла на пути,
Непробиваемой. Войною
Ей против старшего идти
По-матерински не хотелось,
Но принцип, страсть повелевать.
Хотя надежда в сердце тлелась,
Что сдастся он. На то и мать…

Хотелось видеть всё семейство
За круглым, трапезным столом.
Прекрасно знала – эти действа
Лишь разрушают добрый дом
С его традициями. Драма.
Борьба амбиций и страстей,
А в ней стеною крепкой – мама,
Не только деспот для детей,
Но и оплот. Он «заключенье»,
Наш Витька, стойко отбывал.
Знал – к воле путь через ученье,
Однако свет не проникал
В глубины тёмные сознанья.
Принципиально «завалить»
Решил экзамены. Мечтанья…
Как можно с ними праздно жить?..

И всё же мама уступила.
Ещё прибавилось седин.
И сердце долго, долго ныло.
Куда тут денешься? Ведь сын…

Военкомат дал направленье,
Да не судьба, видать, летать.
Нашлись в здоровье отклоненья,
Сложилось мненье: отказать…

Перекомиссия в Кургане
(Успел) – всё тот же результат.
Винить надежду ли в обмане,
Судьбу ли? Вновь военкомат.

(Назад ни шагу!..) предложили
В ВВПОУ, в Новосибирск.
Не то. А крылья уносили
В туман ночной жемчужных брызг
И солнц, таинственно манящих
Но убедили – не тупик.
Политработник в настоящем.
Военный, общевойсковик…

А звёзды плечи украшали,
Светился ими добрый взгляд,
Их с треском свечи источали,
Что испускали слёзный чад,
Когда в ночи молилась мама,
Желая счастья и удач.
И доносили телеграммы
Меж строк её далёкий плач…

Звезда делила жизнь на части
И награждала за труды,
Давила властью. Был, как счастье,
Блеск ожидаемой звезды…

Он приезжал на выходные,
Худущий, «как велосипед»,
Живой, шумливый. Озорные
Глаза его струили свет,
И простоты, и оптимизма,
И неподдельной чистоты…
Сияли радугами призмы…
И ощущенье высоты
Души, во весь размах полёта,
Не покидало ни на миг.
И уносились самолёты
К зелёным звёздам, сквозь тупик…

А мама потчевала пивом –
С него полнеют говорят.
Была грустна и молчалива,
И увлажнялся скорбный взгляд…

В молитвах ночь. Себя ругала –
Не удержала, не смогла…
Болела долго и желала
Добра и счастья… и ждала…

               
    V. ЗАВОД

            1

Шло к завершенью обученье.
Четвёртый курс, а через год –
Защита. Ждали с нетерпеньем.
А параллельно был завод,
Наставник наш перед защитой,
По специальности. И нас,
Уже «пропущенных сквозь сито»,
«Учителей» под зоркий глаз,
В цеха направили и в службы,
Зачислив всех, как взрослых, в штат,
Создав фундамент долгой дружбы
Нас, молодых, и тех ребят,
Что добросовестно учили
Труду и жизни. Много лет
Мы в отношеньях добрых были.
Завод заводу, как сосед…

Мы по-приятельски встречались,
Нуждой гонимые и без.
Случалось – творчески общались,
Через взаимный интерес,
Меняли с лёгкостью работу,
Всегда уверенные в том,
Что нас всегда поддержит кто-то,
Что не «погибнем за бортом»…

Я уходил из дома рано
И, с пробуждающим звонком,
Трамвайным, в слякоть, по бурану,
В мороз, в день жаркий, но пешком,
До проходной шагал завода
И с интересом созерцал
Красоты, шалости природы, 
Её был частью, отрицал
Нутром к ней чувства неприязни,
Напротив, жил в душе моей
Мой небольшой, но светлый праздник,
От предвкушенья встречи с ней…

В отделе кадров подшутили,
Всех, кто в очках, отправив в цех,
Который с год, как запустили,
Начальства вызвав дружный смех.

Туда же и девчонок наших,
Фонд представлявших золотой
(Рыжеволосых). Так, с «Трансмаша»
Стаж начинался трудовой.
Всем нам присвоили разряды.
Гордились ими. Не секрет –
В деньгах подспорье. Мамы рады…
Худой хронически бюджет
Подрос заметно… всем посменно
Пришлось работать. А спалось!
В аудиториях забвенно
Храп возлетал, когда лилось
Во мраке чтиво монотонно,
Преподаватель в нём дремал
С потухшим взором, полусонно
«Клевал», как мог преподавал.

Их приглашали с предприятий,
Специалистов контингент,
Читать нам лекции. Понятий
Побольше стало на момент
Их претворенья. Без сомненья
Уже осмысленным стал труд
И ощутимым становленье
Нас, как «спецов». Свой соли пуд
Мы распечатали. Работа
Склоняла думать. Будто врач,
Диагноз ставил я с охотой,
«Лечил» станки. То, как циркач,
По стенам лазил, возносился,
Случалось, и под потолок,
Дать людям свет.  И он струился…
Я счастлив был, насколько мог…

Трудились мы насовесть в цехе…
«Электросила», все в очках…
Давно забыто о потехе…
Самостоятельно в станках
«Копались». В схемах разбираться
Учились. Радовал успех.
Рука наставников, признаться,
Всегда присутствовала Цех
Был близок, светлый, не громадный,
Преобладала молодёжь.
Имелся свой ансамбль эстрадный,
При нём солисты. Был я вхож
В него, как свой – солист «Трансмаша».
Ансамбль входил в состав ДК.
Переполнялась счастья чаша.
Увидел в цехе паренька,
Певца из студии. Работал
На мехучастке, с нами пел.
Затем ещё двоих. И вот он,
Концерт. И, «робок и не смел»

Мой незабвенный «Вальс о вальсе»,
Волнуясь, трепетно звучал.
Я видел взгляды. Улыбался
Лик зала. Зал рукоплескал…

Я слышал мненье: на эстраде
Он восхитителен. Успех
Пришёл однажды. О награде
Я не мечтал, когда при всех
Вступил я, в трио, за солиста,
Слова забыл тот впопыхах.
Я был застенчивым артистом,
Но в тот момент коварный страх
Вдруг отпустил, и прозвучало,
Пробаритонило в устах,
Словами песни «Путь к причалу».
Зал удивлённо вздрогнул: «Ах!..»

Пел на родительском собранье,
Растрогав мам и прослезив.
Звучала песня, как признанье,
И уносил её мотив
Туда, где нежной, самой, самой,
Я письмецо своё писал,
В нём говорил я с милой мамой…
Конечно ж, зал рукоплескал…

 - А из-за «двоек» не ругались…
 - Прощаю всё, – сказал отец…
Преподаватели смеялись:
 - Искусства сила. Молодец!..

 - Таки разжалобил, спаситель…
 - Ты, парень, здорово поёшь, –
Сказал по физике учитель. –
Всё ваше с вами, молодёжь,

Желанье было б…
В стенгазету
Стихи я как-то поместил…
«А может, будет он поэтом?.. –
Сказал историк и простил,
Поставив «липовую» «тройку»,
Лишь произнёс, – не узнаю…»
Мне стало совестно. Я стойко
Мечту преследовал свою…

И «литераторша» прощала,
Во мне не чаяла души.
Сдаётся мне, что понимала –
Не все прощенья хороши…

И я, друзья мои, поверьте,
Был благодарен ей за шанс.
Лет через десять, на концерте,
Я пел некрасовский романс…

В фойе мы встретились:
 - Узнала.
Сейчас на сцене парень пел…
Прекрасно! Жалко, припоздала.
Ты слышал?..
 - Да…
А зал гремел…

Я, возвращаясь понемногу
Из долгих лет в далёкий цех,
Переоценивал дорогу,
Так и манившую в успех…

             2

Учились с ней мы в разных группах.
Её тогда я мало знал,
Глядел обыденно и тупо,
Когда невольно замечал
На переменах, в коридорах.
Других я девушек любил,
Писал в поэмах о которых,
Но не замечен ими был…

И вновь волнующие строки
Разбудоражили покой,
Вновь образ, будто свет далёкий,
Явился мне. Но не весной…

Да что весна, или зима,
Или любое время года,
Когда влюблён. Любовь сама,
Как ошалелая природа…

И не весна любовь приносит,
Наоборот, любовь – весну,
Все мысли мрачные отбросит.
Зажжёт в душе звезду одну,
Что в недрах Млечного тумана…
Её станок напротив был.
Я приходил на смену рано
И за станком её следил

Через распахнутые двери.
Но вот, мелькает силуэт,
И ослепительная Пери
Дарует свой волшебный свет,
И полупрофиль, чуть склонённый,
И век приспущенную тень,
И лик божественный Мадонны.
Был, будто праздник, серый день…

Ей любовался. Взгляд, порю,
Вдруг обжигал, как сноп огня,
Терялся, радовал, не скрою,
И ждал. Конечно же меня…

Живой, таинственный, колючий,
Пугливый, робкий. Таковой
Глядел, как лучик из-под тучи…
Я был в смятенье, сам не свой…

С ней заговаривал – молчала…
Предполагаемый ответ,
Шанс не давая на начало,
Метался между «да» и «нет».

А вскоре, в шутку ли, случайно,
Так и не смог тогда понять
Того, что и сегодня тайна,
Вдруг лампы стали пропадать
С её станка. «Опять пропала,
А ведь вчера ещё была…»
Я ставил вновь. Но всё сначала.
«К тебе там девушка пришла», –
Смеялись парни. На пороге
(Да будет свет!..) была она,
Мадонна. Радовались боги,
И улыбалась им весна
На лике с небом бирюзовым
Её лучистых милых глаз.
Я шёл к станку с лицом суровым.
 - Воруют?  Кто-нибудь из нас?..

Не может быть, у нас их много.
 - Ну, кто берёт, тому видней…
Жаль, коротка была дорога,
И коротка беседа с ней…

«Спасибо», – слышно чуть звучало…
А я терялся: что сказать?..
Хотя б какое-то начало.
Пытался встречи с ней искать
Вне цеха. Ждал её с работы,
Но шла она среди подруг,
Я следом, чтоб не видел кто-то,
На расстоянье.  Как недуг,

Волненья жар от ожиданья.
Но нет подруг уж. Я и страх
Брели за ней. Слова признанья
Поперепутавшись в мозгах,
Боялись вырваться на волю.
И я ускорить шаг не смел…
А всё застенчивость, не боле.
И говорить-то не умел,
Хотя преследовал упрямо.
«Уж завтра точно подойду…»
А завтра? Папа с ней и  мама –
Причина вновь, как на беду…

А как-то вечером, в субботу
(В те годы был «короткий день»),
Я ждал её в конце работы,
Но не дождался. Чья-то тень
Меня настигла. Наша Люба,
Девчонка с рыжею косой:
 - Какой чудесный вечер!..
Грубо
Ответил ей:
 - Да никакой
Он не чудесный, снег колючий
И не видать вокруг ни зги…
Ушла. Я был мрачнее тучи,
Под завывание пурги…

А вечер правда был хороший,
Роился снег у фонарей,
Пурга – лишь лёгкая пороша,
Весна стояла у дверей,
Со мной в автобусе. Мир тесен.
Глядела, будто бы в себя...
Снежинки, лёгкие во взвеси,
Глаза слепили и «скорбя»,
Со щёк стекали. Стыли лужи,
Схватившись коркой ледяной.
Весна! Конец промозглой стужи.
Я провожал её домой!..

Мы шли по слякотному снегу,
В сиянье матовых светил.
Я возбужденный, как от бега,
Всё говорил и говорил,
Боясь на миг остановиться…

Спокойно слушала она,
Дав от души наговориться,
Казалось, что увлечена
Той болтовней, вставляла фразы…

А я вёл речи о стихах.
 - Твоих? Не слышала ни разу,
А жаль…
- Услышишь, – впопыхах
Ей обещал. И об артистах,
Известных оперных певцах
Ей говорил. А в небе мглистом
Мелькнула звёздочка. С лица
Её улыбка не сходила.
А я во мраке осязал
Дыханье, голос взгляд. Спросила:
 - А ты их много написал,
Стихов?..
 - Не очень. Есть сонеты,
Поэмы так же. Дело в том,
Что не стремлюсь я быть поэтом,
Моё желанье стать певцом.

Стихи, не спорю – увлеченье,
Вокал мечта, и уповать
Мне на мечту…
«Однако, мненье
Моё – не надо забывать
Стихов своих. А коль желаешь,
То станешь. Мне бы так мечтать.
Ведь хорошо, когда ты знаешь,
Чего от жизни ожидать…

 - Пешком с работы шёл однажды,
С тобою женщина была,
Наверно мать?..
 - Да, мама. Важный
Вопрос решали с ней. Дела
Свалились срочные…
 - Какие?..
 - Хоть не секрет, но смысла нет
Их обсуждать сейчас…
Живые
Её глаза струили свет.

Угомонился снег колючий…
Плыла огромная луна,
Не торопясь, от тучи к туче…
- Мой дом… – промолвила Весна.

В подъезд свернула, я остался,
Последний бросив взгляд во след,
Собой довольный, улыбался:
Прощай, мой милый силуэт!..

А в понедельник с нетерпеньем
Я ждал, когда зажжётся свет.
В его божественном свеченье
Вновь воссияет силуэт
Моей единственной и милой…
И вот он, свет! И вот она,
Свой взор в пространство устремила,
Меня не видя. А весна
Вновь непогодой разразилась.
«Мы знаем, что ты провожал
С работы девушку. В немилость
К ней вероятно ты попал, –
Сказала рыженькая Ольга,
Уже познавшая мужчин. –
Совет мой. Не терзайся только,
Ведь нет для этого причин.

Ты, начитавшийся романов,
И обольщён, и окрылён,
Интриг не видишь и обманов,
И твой «объект» обожествлён
Тобою. Девушек пугаешь.
Будь проще, и они твои.
Глядеть смешно, как ты страдаешь
И «умираешь» от любви…

«Стесняться чувств своих высоких
Не надо вовсе, ты пойми,
Во всём, что кажется жестоким,
Сам разберись, к душе прими, –
Сказала Люба мне. – Но только,
Уж как ни тяжко, не герой
Её романа ты и стойко
Смирись. Ей нравится другой…

Надоедало всё изрядно…
Торчать, как олух, у станка,
Улыбке радуясь наградной.
Так рассуждал я, но пока
Её волнующие взгляды
Единой были мне отрадой.
Я им внимал, переживал…
Решившись как-то, написал
Записку, в ней свои признанья
И приглашенье на свиданье…

Прождал весь вечер. Не пришла.
Глаза при встречах отводила
И «заливалась краской» мило…
Увы, такие вот дела.

…Скрипит автобус. Час ночной…
Спешит со смены, со второй,
Рабочий люд.
 - Толкнул? Простите…
 - Куда ж ты прёшь?!.
 - Ох, извините…
Народ толпится, суетится,
Поближе к выходу стремится.
Однако этой суеты
Не замечаю. Всё вниманье
К той, что из розовой мечты.
Она ж притихла в ожиданье.

Чего?  Быть может остановки?
А может быть? Но я сноровки
Не проявляю, не спешу.
Волнует близость. Вот спрошу
Её о чём-нибудь сейчас.
О чем же? Уж в который раз
Терзаюсь думою одной,
От нерешимости страдаю.
В груди, как птица,  непокой.
С чего начать?  Опять не знаю…

А рядом мама и отец.
Им говорила что-то долго.
Спешила. Я, из чувства долга,
Развязки ждал. И вот конец…

К сему, бесспорно, сожаленья.
Пуст перекрёсток. И она…
Полезли в голову сомненья.
Звучала звонко тишина…

Люд расходился постепенно…
Я устремился живо к ней.
Уж воздыхать не мог смиренно,
При перепутанности всей.

 - Я провожу тебя, час ночи?..
 - Не надо, я дойду одна…
И отвернулась.
 - Что ж, как хочешь…
О, как жестока ты, весна!..

Ну а потом увидел парня –
Ей был привечен у станка.
Я ситуации коварней
Не ожидал.  На паренька
Зла не имел. Она смеялась,
Он улыбался ей в ответ.
О том заноза в сердце малость
Напоминала много лет…

 - Ой, что-то ты, дружок, не весел,
Вздыхаешь тяжко. Что за вид?..
Смурён, взъерошен, нос повесил,
Не брит. Влюбился?..
- Отболит…

Потом нас в армию призвали.
Она стояла на вокзале.
«Счастливой службы вам, ребята!..» –
Кричала нам, почти солдатам,
Рукой махала.  Ей писал,
Стихи из армии послал…

Пришёл ответ, чуть больше строчки:
«Стихи понравились мне очень,
Спасибо…»  Далее – три точки.
Что ж, я любитель многоточий…

Ей вновь письмо своё послал.
Ответа так и не дождался.
Обожествлённый идеал!
Он надо мною вновь смеялся…

А после армии – «Моторный».
Её там снова повстречал.
Я, возмужалый, непокорный,
Глядел в упор – «не замечал»…

Она смущалась и краснела,
Скрывали веки кроткий взор.
Опять «задела». Нет, не дело.
Желаний сверх –  наперекор!..

Узнал – работала в отделе,
А я был мастером. Порой
Случалось – раз по пять в неделю
Встречал её за проходной.

Она кивала. Раб мгновенья,
Ей отвечал кивком всегда
Запало странное сомненье –
Чего-то я не знал тогда…

От Ольги слышал – вышла замуж.
Я не был этим удручён.
Дела, концерты, клуб.  А там уж…
Я был другою увлечён…

А как-то ехали в трамвае.
Недавно, через сорок лет.
Стал постепенно забываем
Мною рассказанный сюжет…

Лицо всё тоже, но с печатью
Нелёгких видно, долгих лет.
Одежда простенькая: платье,
Не новый, серенький жакет.

Ещё обветренные руки,
Как от мытья чужих полов.
Наверное, большие внуки.
Достатка нет, видать без слов.

Не та уж маленькая фея.
От той остались лишь глаза,
А эта раза в два полнее.
Но заскрипели тормоза…

На остановке скоро вышла.
Вставало солнце. Семь часов.
Я на работу ехал. Вышло,
Что к встрече той был не готов,
В тени остался…

            3

…Но защита!..
И мы покинули завод.
Начальник наш ходил сердитый:
«Все разбежались. вот, народ!..

Уж в отпуска бы оформлялись
Да защищались…» Цех стал пуст.
Мы не остались. Попрощались,
Полны взаимных, добрых чувств…

Защита!..
Сколько ожиданий,
Тревог: а вдруг!.. Надежд, желаний…
По вечерам вопрос сердито:
 - Опять не ел?..
 - Опять… защита…»
 - И ходишь третий день не бритый…
 - Да хоть не третий, а… 
Защита…

И до последнего момента
Студент не ест, не пьёт, не спит…
И, как бывает у студентов,
Ещё бы день… проект «горит»…

…Проект писал в библиотеке,
Располагала тишина.
Литературы, как в аптеке
Лекарств – на выбор… вся нужна…

«Горит»… 
Не спавший и уставший,
Коварной панике поддавшись,
Пришёл к куратору, как тень,
С мечтой одной: ещё бы день…

Да ночь в придачу. Нет уж сил…
Проект тесьмой перекрестил.
 - В архив, на полку!.. За-щи-тил!..

            4

Печаль разлук. Уходит детство.
И не догнать, не удержать…
Ведь не додумались до средства,
Что бы направить время вспять.

Мечты становятся земными,
Их не тревожит больше высь.
А, может быть, мы вместе с ними
Над всей вселенной вознеслись?..

Познаний ранних беспредельность
Нулём представилась в сознанье,
Когда мы замысла идейность
Свели с идейным содержаньем
И убедились, что движенье –
Борьба надежды и сомненья,
Что есть ступени преткновений
Житейских будней с идеалом,
Пред каждой новой той ступенью
Жизнь продолжалась, но сначала…

1967-69гг.,01.06г.