Метро

Изредка, вернётся память, из прошедших, детских лет!, где раздует ветром скатерть, стынет, бабушкин обед! Крынка молока с коровы, хлеб душистый отломив, ела с чувством наслаждений!, квасом из ведра запив! Лета, как всегда не хватит!, на забавы и игру!, дети шумно разбегались к потемневшему двору. Очень жаль!, что я взрослею!, не хочу терять подруг!, за тяжёлой, плотной дверью отмерялся долгий круг. Незаметно опустели, потускневшие глаза, одиноким сроком годы, вспомнили те вечера. Села как всегда на кухне и взглянула на часы, стали как обычно 'скучны!, да как прежде, не нужны! Что со мной на самом деле?, это трудно описать!, годы!, гооооды одолели!, с одиночества рыдать! Одиноко и безлюдно и тоскливо, как назло!, и до рвоты мне обидно!, и..., совсем нехорошо. Ведь, пришлось за эти годы, слишком много пережить!, стыд, предательство, разводы!, и квартиру разделить! Вот теперь, в моём пространстве, кроме злобы - ничего!, и погрязнув в жутком пьянстве!, снова подалась' в Метро...
Эскалатором скрипучим, тускло-пыльных фонарей, вонь перил резины жгучей, до  тягучих шестерней. По кишке спускаясь глубже в цвет заношенных вещей, уловила взгляды кучно, осуждающих людей. Перетягивались томно, однобокие тела, пробивая путь нескромно, чертыхаясь неспроста. Поспешат, толкаясь в спину, матом сонных подбодрив, забиваясь как в скотину!, поезд раскачал подрыв. Скрежетом дверей упругих, он приплющивал толпу, перевозом тел приблудных занимался поутру...

 Снег с дождём и сильный ветер с непогоды крыши рвал, пешеходом мальчик Петя от внезапности упал. Знак дорожный крепко впился в спину громко пареньку и слезами тот залился и близка мать обмороку! Люди, кутаясь в одежде, не спешили им помочь, голосила мать в надежде, да прохожих тех сволочь'! Засверкали звёзды ярко, из космической пыли'!, стало от свечений жарко!, хоть от неба - далеки...

Заходя в туннель привычно, направлялась я к себе, часто и систематично растворялась в суете. 328 метров отшагала вдоль путей, живность в виде крыс встречалась и пугливый писк мышей. Лаз, заделанный под стену развинтился без труда, что не видел перемену лет так 30!, до меня. Свет протянутый по кругу строгий осветил уют, дал энергии потугу, сбросив тень холодных пут. Заскрипела стоном койка, вяло поднялась рука, одеяло и пелёнка на полу лежат не зря. Опрокинуто корыто, собиравшее отстой, кружка без воды испита, день был слишком затяжной. Туловище, скользкой формы, имитировало плач, от обиды и испуга завернувшись вдруг в калач. В горсть сняла сухих пелёнок, что мотались у стены, с плотно стянутых верёвок отцепились ходунки'.
В шахте, вентиляционной, шум и рокот не смолкал, бункер в стенах утолщённый, чадо стойко охранял. Слив канализационный, шлаком наполнял туннель, вонью, смрадом удручённый!, вёл всё глубже, без потерь. Реки исчислял кубами', пузырились неспроста, разветвлялись и плескались из районных ЖСК.
Атрибутикой особой женщина вошла в туннель, с инвентарностью пригодной пролезала в люка дверь. Там, уже не слышен город!, только вихри поездов!, без лучей от солнца стены развели грибковых' мхов. Воздух резкий, углекислый, тайны города вдыхал, не бывал полезный, чистый!, и веками тут дремал. Мир подземный скован прочно, от людских, настырных глаз, да скрывает сверхурочно, то, что смоет унитаз.
Женщина, хранила тайны, от прохоженных путей, так и не узнают правды никто либо, из людей.