Дура

Убитых словом добивают молчанием
Уильям Шекспир

Женщина, закутанная в белую простыню, лежала на столе в летней кухне. Тело уже успело остыть и потому даже со стороны казалось деревянным. Выглядела покойница на удивление умиротворенно.
«Странно, - мелькнула мысль у Ольги, - разве может самоубийца казаться таким бесмятежным, чуть ли не беззаботным? А как же страх перед неизвестностью?»
Рядом с трупом, раскачиваясь, словно маятник, из стороны в сторону и громко завывая, сидела на табуретке высокая полная брюнетка лет шестидесяти. К ней с обеих сторон прижались перепуганные мальчики восьми, пяти и трех лет.
- Мать и дети, - подошел, чуть прихрамывая на левую ногу, и встал рядом непосредственный начальник, старший лейтенант Огронов. – Нашел муж. Говорит, покойница была спокойным, беззлобным человеком. Так, Дмитрий?
- Именно, товарищ старший лейтенант, послушно, китайским болванчиком, немедленно закивал невысокий русый мужчина средних лет, с небольшой бородкой и перебитым носом. Он казался растерянным, выбитым из колеи внезапной смертью супруги. – Хорошо же жили,  не ругались никогда, так… Бывало… По глупости… А с кем нет… Танька все отмалчивалась…
Фразы казались бессвязными, будто бы отец семейства параллельно с сотрудниками правопорядка вел и собственный диалог.
- Отмалчивалась? – уточнила Ольга.
 - Так, товарищ сержант, оно ведь как… Бывает, что в запале сказанешь что… А она молчит… Безответная… Была...
- И что вы ей сказали? Последнее? Перед смертью?
Мужчина смутился и отвел глаза.
- Дурой назвал… Набитой…
- Из-за такого вены себе не режут, - заметил Огронов и повернулся к помощнице:
- Я осмотрю место происшествия, а ты с людьми поговори.
Сержант Лисицына благодарно кивнула. Рассматривать окровавленную ванну не было ни сил, ни желания.
За высокой металлической оградой, сделанной из высечки и выкрашенной в ярко-зелёный цвет, столпился, казалось, весь поселок. И стар и млад – все побросали повседневные дела и оказались у высокого трехэтажного дома, в этот день переполненного горем.
«Любопытство не порок», - с досадой подумала Ольга, направляясь к возможным свидетелям. Хотя какие они свидетели, тело-то нашли в ванной, ранним утром. Но опросить надо. Составить картину, так сказать. Может, поймёт, что заставило несчастную покончить с собой при внешнем благополучии.
- Да хорошо они жили, - бабка в цветастом платке и длинном ситцевом халате, опираясь обеими руками на клюку, энергично мотнула головой в сторону. – Вон, и машина, и дом, и хозяйство свое, куры там, свинки. Димка – он рукастый и бережливый. Все, что заработает и нашабашит, обязательно в дом несет.  Танька всегда и одета, и обута была, и ела до сыта. Чего ей, дуре, не хватало?
- А оно всегда так – не ценишь то, что имеешь, - влезла в диалог крашеная блондинка средних лет, с измученным и усталым лицом. – Вон, у меня четверо, мал мала меньше, да муж-алкаш, кое-как перебиваемся. А эта…
- И по бабам Димка не ходок. С самой юности только возле Таньки и увивался, - худощавый старик с внешностью записного пьяницы, одетый в спортивный костюм явно с чужого плеча, с удовольствием навалился на ограду всем телом. – Дура она. Полная. Кто ж себе руки резать станет, когда вокруг столько добра?
- Поехали, - старший лейтенант вышел из дома и, прервав информативную беседу, направился прямиком к Ладе Приоре. – Остальных завтра-послезавтра допросишь у нас в отделении.
Не споря, Ольга послушно уселась на заднее сиденье патрульной машины.
- Чистое дело, - Огронов привычно вел автомобиль и параллельно объяснял азы профессии худой высокой шатенке, угрюмо уставившейся в окно «Приоры». – Поцапались они ночью, ближе к утру, жена пошла ванну принимать, муж через час вспомнил о супруге, решил проверить, что да как. Дверь оказалась запертой. Выбил. Ну и увидел. В воде. С порезанными венами.
Девушка вздрогнула, в подробностях представив жутковатую картину.
- Иван Викторович, но ведь просто так вены не режут.
- Ох, Оля… - Тяжело вздохнул сорокадвухлетний старший лейтенант. - Человек – существо темное… Просто так… Откуда нам известно… Может, и не просто так… Тебе сейчас двадцать три. Пару-тройку лет проработаешь в нашей профессии и привыкнешь. Ко всему.
- Я понимаю. Но ведь трое детей…
- Вот именно. Трое детей, хозяйство, дом, мужу внимание удели. Да и тёща с ними жила. А значит, скандалы точно случались. Быт – он такой, заедает.
- И поэтому обязательно надо было жизни себя лишать? – Никак не желало укладываться в голове Лисицыной произошедшее. - Не проще ли развестись?
Из зеркала заднего вида на сержанта снисходительно посмотрели серые глаза.
- Молодая ты еще. Куда она с тремя детьми-то? Кто ее в поселке возьмет?
- В город уехать…
- Ох, Оля…

- Да всё как у всех, товарищ сержант, - очередной свидетель, высокий, толстый, как бочонок, мужчина лениво откинулся на спинку стула и, подставляя свое рыхлое тело под работавший на всю мощь кондиционер, равнодушно пожал плечами. – Он и не колотил ее никогда. Ну скажет при всех, мол, дура, детьми не занимается, хозяйство ведет плохо, готовить не хочет; так она ж все молчала, как кукла какая. Хоть раз бы ответила или накричала. Нет же, всё в себе. А Димку зло берет: он из кожи лезет, для семьи старается, и дом отгрохал, и джип прикупил, чтобы, значит, всё как у людей было. Танька же… А, да что там… Все бабы… Простите, товарищ сержант.
Сидит и смотрит нагло. Глазки мелкие, веки припухли, не иначе как за упокой души соседки выпить вчера успел. «Товарищ сержант». Там по красному и круглому как блин лицу прекрасно видно, что ни товарищем, ни сержантом Ольгу он не считает. Так, мелкой соплёй, взявшейся разбираться в делах взрослых, всеми уважаемых людей.
- Дети с кем останутся?
- Так с отцом-то. И Анька, тёща его, там же. А куда им? Своего жилья нет, продали еще лет пять назад.
«Кто ее в посёлке возьмет», - вспомнила Лисицына и решила для себя: «Никогда замуж не выйду».