наш сосед воробей...

Воробей - бойкая, жизнерадостная, находчивая и общительная птица. Без него городской пейзаж как бы подернут налетом унылости. В заполярном Тикси меня больше поразило не полуночное солнце, не ледяные стены обрывов в середине лета, не полярные маки, а полное отсутствие на улицах воробьев. Город, а воробьев нет!

Двенадцать лет назад в № 3 журнала за 1986 год был напечатан мой очерк о домовом воробье. За эти годы накопились новые наблюдения, сформировались новые выводы, которыми хочется поделиться с читателем. Каков же он - наш сосед воробей?

Он всегда и везде на виду, но ни многовековое соседство, ни специальное изучение не дали до сих пор полного представления о его семейном и общественном укладе. Он совершенно не переносит пристального к себе внимания. Соседствуем давно, а что знаем об этой птице?

Известно, что за сезон самка откладывает втрое и даже вчетверо больше яиц, чем требуется для продолжения рода при спокойной жизни. Действительно, жизнь в городе рядом с человеком полна непредсказуемых поворотов, опасностей. Противостоять любым неожиданностям, возможно, воробью помогает строгий семейный уклад. Да-да, не улыбайтесь.

Родительское поведение воробья заслуживает признания и похвалы. Такого семьянина и отца надо еще поискать в птичьем мире. Не могу точно вспомнить, кому принадлежит мысль, что, создавая семью в современном виде, человек немало полезного из семейного и родительского поведения позаимствовал у птиц, в том числе у ближайшего соседа - воробья. Внешние проявления супружеской привязанности и верности у домового воробья еще сдержаннее и незаметнее, чем у воробья полевого. Даже осенняя помолвка, когда все воробьиное племя живет стаями, происходит незаметно, как говорится, без свидетелей, гостей, танцев и пения.

Но что же тогда представляет собой шумное, чуть ли не круглогодичное с небольшими перерывами уличное токование взрослых самцов? У всех местных перелетных и оседлых птиц токование ограничено в сроках и во времени, у воробья же оно начинается в первую после зимнего солнцеворота оттепель, нарастая к весне; затухает, когда самки садятся на яйца; разгорается с новой силой после вылета птенцов. Но тут воробьихи снова становятся наседками, хотя уже не так синхронно, как в первый раз, и присмиревшие самцы ведут себя тише. А когда в июле начинается линька, меняется наряд, успокаиваются все: не до этого. В новом же платье самцами снова овладевает прямо-таки весеннее возбуждение, не угасающее до глухого предзимья.

Воробьиное токование без всяких натяжек можно назвать ухаживанием, потому что оно всегда происходит только вокруг самки. Если дело вершится один на один, то все выглядит благопристойно. Воробей, увидев одинокую воробьиху на земле, на дереве, на крыше, решительно подлетает к ней и, словно мгновенно оробев, вскинув голову, приспустив крылья и вздернув хвост, начинает с громким чимканьем скакать вокруг: вот, мол, я каков! Однако есть какая-то грань, переступать которую нельзя: можно получить трепку, причем нешуточную. Однажды я видел, как в спешке воробей опрометчиво прыгнул на ветку, на которой сидела самка, и она тут же вцепилась в него с такой яростью, что оба упали с шестиметровой высоты. Он - на спину. И она трепала его, лежачего, словно зарвавшегося волокиту. Вырвавшись, но не остыв, он продолжил ухаживание, но уже на почтительном расстоянии, однако вместо согласия встретил новые угрозы с ее стороны. Воробьиха почему-то никогда не проявляет благорасположения.

Внешность ухажера не имеет никакого значения. Он может быть чист, как солнечный зайчик, или черен от печной сажи, в засаленном от объедков пере, может броситься к приглянувшейся самке прямо из дорожной лужи: результат будет одинаковый.

Частенько к одной воробьихе разом подскакивают, нисколько не обращая внимания друг на друга, двое, и, выпятив грудь, скачут, едва не цепляя ее полураспущенными крыльями. Один наседает спереди, другой - с хвоста. От двух отбиться труднее, и самка, негромко и угрожающе покрякивая, крутится на месте. Самцы поочередно дергают ее за хвост, пока она не хватает одного из них за чуб. Тому, наверное, больно, и он, вывернувшись, улетает прочь. Улетает и она, но второй летит следом, держась за ее хвост. Однако не помогает и такой способ снискать хотя бы намек на благосклонность.

Ну, а когда втроем, впятером, целым десятком горластые самцы набрасываются на одну самку, от учтивости и почтительной галантности не остается и следа: разыгрывается безобразная сцена с криком, щипками, дерганьем за перья. Люди принимают этот птичий обряд за уличную драку. (Здесь к месту будет сказать, что дерутся воробьи обычно один на один или, редко, пара на пару и молчком, а у соседей никогда не возникает интереса ни к самой драке, ни к ее исходу: не наше, мол, дело.) При виде этой сцены непосвященному приходит в голову, что-де взбешенная каким-то поступком, несовместимым с птичьей моралью, воробьиная община устроила несчастной воробьихе показательную взбучку. Но крики и щипки вместо смирения и покорности вызывают у воробьихи такую ярость, что через пять-шесть секунд вся эта куча-мала разлетается кто куда.

Как-то я наблюдал такую сцену. Двух смирных соседок окружили четверо черноклювых самцов. Одна из самок сразу улетела, увлекая за собой кого-то из них, но тут же вернулась обратно - одна - и встала плечом к плечу с соседкой. Трое оставшихся оказались упорными, и десятикрылый живой комок чуть ли не целую минуту метался под ногами прохожих, под стоящими у обочины автомобилями.

Смысл массового уличного "сватовства" постепенно выяснился после многолетних учетов домовых воробьев в городах и селах Русской равнины, в Польше и Болгарии. В конце зимы, когда все воробьи уже взрослые, когда все они на виду, когда в жизни этих птиц наступает облегчение (разлетаются по лесам перепелятники и совы, бравшие с воробушков дань свежатинкой, отступают морозы, появляется свободное от поисков корма время), подсчитывались раздельно самцы и самки. Набралось несколько тысяч. И везде самцов было значительно больше. В среднем оказалось, что на сто воробьих к началу сезона размножения приходится сто пятьдесят воробьев. Но воробей - однолюб, птицы в паре верны друг другу годами, и предположение, что самцы во время насиживания ищут, подобно мухоловкам-пеструшкам, вторую подругу жизни, отпадает само собой. И у кого с осени не сложилась семья или за зиму погибла самка, тот обречен следующий сезон провести холостяком, и он будет использовать каждую возможность склонить к совместной жизни одинокую самку. Бывает, повезет - холостяку встретится овдовевшая птица. Тогда после нескольких прыжков короткого танца он улетает к тому месту, которое приглядел для гнезда или даже успел его построить, а воробьиха летит следом... А не повезет - так ступай на токовище.


Осенью второго года, когда молодые самки нового поколения станут самостоятельны ми птицами, старые холостяки (воробья на втором году жизни вполне допустимо называть стариком) своего уже не упустят. Но многие ровесники этих самок, воробьи-первогодки, окажутся в положении своих "дядек" и будут пытаться, как и те, завлечь ту воробьиху, которая покажется им свободной. Внешне-то холостая самка ничем не отличается от семейной, но замужняя своим поведением сразу дает понять, какое она занимает положение. Поэтому так скоротечно это "сватовство": весь запал сгорает быстрее спички.

Впрочем, неудача воробья из колеи не выбивает, и времени попусту он старается не терять. Он и в одиночку может сложить гнездо по всем родовым правилам, еще не обзаведясь семьей. Еще не весь снег стаял, еще с земли подобрать нечего, а он уже теребит мочало на сухой ветке, подбирает перья на месте голубиной драки, мятый билетик на трамвайной остановке. Строит основательно, не абы как, и в минуты коротких перерывов громко выкрикивает свое приглашение - "чим-чим-чили". Это вся его весенняя песня. Семейная пара работает совместно, а летом, готовясь ко второму или к третьему выводку, самка нередко обходится без помощи самца. В готовом гнезде она хозяйка. Когда ей во время насиживания приходится отлучиться из гнезда, он как страж остается у входа.

Смел и бесстрашен воробей при защите дома. Он может дать такой отпор сильному и опасному захватчику чужих гнезд и убийце - стрижу, что тот трусливо удирет от разъяренного хозяина. Смело отбивается от скворца, бывает жестоко бит, но не покоряется крупному и сильному агрессору. Отчаянные драки между самими воробьями не так часты, как у птиц, защищающих гнездовую территорию, и причины их понятны только самим драчунам, но, кажется, ревность, если и служит поводом для стычки, стоит далеко не на первом месте. Воробей как-то без интереса смотрит на ухаживание холостяков за его самкой, будучи уверен в ее неприступности и верности. Но когда ухажеров становится не два и не три, он бросается на помощь, оттаскивая за перья самых настырных, но не превращает эту помощь в драку. Не замечено настоящих драк и из-за корма, тут дело не идет дальше пустяковых угроз. Если кусок воробью по силам, то он, схватив его, улетает, и за ним никто не гонится, как у ворон. Никто не попытается отобрать добычу у соседа, если он просто держит ее в клюве: это его собственность. Но если уронит, бросятся все. А если корма очень много, то воробей не поспешит наклеваться проса или пшена в одиночку - сначала слетает за своими.

Воробьиная жизнь богата большими и маленькими событиями, которых мы не замечаем, о которых не догадываемся. Например, "дядьки", которые весной могут быть соперниками молодых самцов, летом опекают стайки молодняка. Они не наказывают никого за непослушание, они учат всех и терпеливо доводят до мгновенного исполнения команды "Тревога!" и "Отбой!". Именно в этом возрасте, пока молодые еще в детском платье, воспитывается великая воробьиная осторожность. Можно приручить того воробья, который вылупился на ладони, но слеток, прошедший короткую воробьиную школу, так и останется до конца дней своих диким. Это не чижик. Воробьи не знают, что такое смерть сородича, и безразличны к мертвому воробью. Гибель одного или нескольких на глазах у всех тоже ничему не учит. Это не вороны.

В своем городе мне не раз приходилось отвечать на один и тот же вопрос: "Почему воробушков стало так мало, не радиация ли подкосила их род?" Нет, не радиация. Воробьев в городе действительно поубавилось, но потому, что горожане сами перестали кормить их с прежней щедростью. Вспомните, например, как возле ларьков и лотков толпились всклокоченные и засаленные, но сытые воробьи, беззлобно ссорясь друг с другом и с голубями из-за объедков пирожков и чебуреков. Теперь осталось живиться на свалках да помойках...

Воробьи с огромной для себя выгодой воспользовались всенародным покровительством беспородным голубям после московского фестиваля пятьдесят седьмого года. Десятки тысяч их нахлебничали всюду, где кормили голубей. Вечерами, никуда не улетая на ночь, они своим чириканьем заглушали грохот старых трамваев. Утром асфальт под местом ночевки был словно пол под насестом в курятнике. Но вскоре любовь к жадному и неопрятному "символу мира" стала остывать, и вместо мешков зерна голубям стали сыпать горсточки. И тут домоседы-воробьи оказались в проигрыше. Потом стало еще хуже. Но хотя прежних стай мы уже не видим, не угасает шумливое племя, и летом многим из нас по-прежнему не дает досмотреть предрассветные сны бодрое чимканье под окнами.

                "чим-чим-чили"
                что хотели
                то и получили
                "чим-чим-чили"
                нас всех замочили...