Правильный запах самца

***
"Раз в год" у неё была случка.
По графику.
По ущербному лимиту.
По факту стандартного "надо"

Её либидо бунтовало.
Хотелось не здесь, не сейчас.
А в любой и каждый другой день -

распущенно,
    дико,
       любому столбу,
                за так.
Но, чтобы в глазах - голод и...

Запах!
Правильный запах самца,
до одури внутри,
до исступления.
До касания...
а что потом - уже неважно!..


А за моим бортом
плюс ноль
и первый снег.
Тает
17:53, 23.11.2018









***
Сегодня, 14 августа 2024,
нашла у Кржижановского
(Клуб убийц букв):


Глава 3

«...Ночной жених безымянен, в темную ночь он берет то, что темнее всех ночей; выкрав душу, как тать, придя, как тать, и изникает...»

«И опять жизнь пошла как будто и по-старому. День -- ночь -- день. Пока опять не накатило это. Франсуаза клялась не поддаться наваждению. Подолгу стояла она, коленями в холодные плиты, перед черными ликами икон; много молитв ее откружило по четкам. Но когда снова, разорвав сон, заплясал вкруг нее, все теснее и теснее смыкая круг, неистовый праздник Осла, она, снова теряя волю, встала и пошла -- не зная куда и к кому. На черном ночном перекрестке ей повстречался нищий, поднявшийся с земли навстречу белому видению, замаячившему ему сквозь тьму: руки его были шершавы, а от гнилых лохмотьев пахло омерзительно едко; не веря и не понимая, он все же жадно взял -- и потом: зазвякали медяки в мешке, застучал костыль, и, таясь, как тать, скользя вдоль стены, ночной жених, испуганный и недоуменный, канул в тьму. А Франсуаза, вернувшись в дом, долго слушала ровное дыхание мужа и, наклоняясь над ним, стиснув зубы, беззвучно плакала: от омерзения и счастья.»

«Минута -- желтый глаз превратился в обыкновенный, из стекла и железа, фонарь; над ручкой его -- сухие из-под края сутаны пальцы, а чуть выше, в мутном блике огня, -- дряблое, в тонких складках лицо отца Паулина: с полуночи его позвали к умирающему; обещав душе небо, он возвращался назад, в плебанию. Встретив среди ночи Франсуазу, нагую и одну, отец Паулин не удивился. Подняв фонарь, он осветил ей лицо, внимательно вглядываясь в дрожь губ и в задернутые тусклой пленкой глаза. Потом дунул на огонь, и в слепой темноте Франсуаза услыхала:
   -- Вернись в дом. Оденься пристойно и жди.
   Старый священник шел не спеша, дробным шаркающим шагом, то и дело останавливаясь и переводя трудное дыхание. Войдя в дом женщины, он увидел ее неподвижно сидящей на скамье у стены: руки женщины были ладонью в ладонь, и только изредка плечи ее и под тканью одежды вздрагивали, будто от холода. Отец Паулин дал ей отплакать и тогда лишь сказал:
   -- Покорись, душа, возжегшему тебя. Писанием и пророками предречено: только на осле, несмысленной и смердящей скотине, можно достигнуть стогнов Иерусалима. Говорю тебе: только так и через это входят в Царствие Царств.
   Молодая женщина с изумлением подняла полные слез глаза.
   -- Да. Настало время и тебе, дитя, узнать то, что дано знать не всем: тайну Осла. Цветы цветут так чисто и благоуханно, оттого что корни их унавожены, в грязи и смраде. От малой молитвы к великому молению -- только через богохульство. Самому чистому и самому высокому, хоть на миг, должно загрязниться и пасть, потому что иначе как узнать, что чистое чисто и высокое высоко? Если бог, пусть раз в вечность, принял плоть и закон человеческий, то и человеку можно ли гнушаться закона и плоти осла? Только надругавшись и оскорбив любимейшее из любимого, нужнейшее из нужного сердцу, можно стать достойным его, потому что здесь, на земле, нет путей бесскорбия.
Старик поднялся и стал зажигать свой фонарь.
   -- Наша церковь раскрыла храмы празднеству Осла: она сама хочет, чтобы над нею, невестою Христовой, посмеялись и надругались, потому что ей ведома великая тайна. Но в празднество, в радость с веселием и смехом входят все -- дальше идут лишь избранные. Истинно говорю тебе: нет путей бесскорбия.
   Наладив огонь, старик повернулся к порогу. Припав губами к сухим костяшкам его руки, женщина спросила:
   -- Значит -- молчать?
   -- Да, дитя. Потому что -- как раскрыть тайну Осла... ослам?
   Улыбнувшись, как тогда, в день третьего оглашения, отец Паулин вышел, плотно прикрыв за собою дверь.»