Горький

       "Небольшой лоб, низко заросший волосами, закинутыми назад
        и довольно длинными, был морщинист, как у обезьяны,
        брови всё лезли вверх к волосам, складками. В выражении лица
        иногда мелькало нечто клоунское, очень живое, очень комическое.
        Русская интеллигенция сходила от него с ума, и понятно почему".
                Иван Бунин об А.М.Горьком

Нынче царь и бог. А завтра кто ты?
Деньги, слава – это до поры.
Тяжелы у классика заботы
В ходе политической игры.
Кто писал про ёжиков, олешков,
Тот и жил, природою храним...
Ах, зачем же взял товарищ Пешков
Свой такой невкусный псевдоним?!
Горький! Может быть, по пьяной дури
Вышло это имечко родить,
Чтобы целый век в литературе
Скулы у читателей сводить?

Но привык ты к шестизначным числам
На счетах за книги про народ.
А вот был бы Сладким или Кислым,
Всё б у нас пошло наоборот:
Не душил бы Русь рябой наместник
Беспощадной хваткою стальной,
Не кружил бы хищный буревестник
Над вконец разрушенной страной,
Не горел бы в небе алый всполох,
Не копали б зеки колею,
Не читали б наши дети в школах
"Челкаша" и эту... "Мать" твою!
 _____________________
* Иллюстрация: 
    я в образе А.М.Горького, а за столом – главный режиссёр
    Калужского Драмтеатра Владимир Хрущёв (фото–пробы для афиши спектакля
    "Дети солнца", зима 2017 год).


"В гостях, в обществе было тяжело видеть его: всюду, где он появлялся, набивалось столько народу, не спускающаго с него глаз, что протолпиться было нельзя. Он же держался всё угловатее, всё неестественнее, ни на кого из публики не глядел, сидел в кружке двух, трёх избранных друзей из знаменитостей, свирепо хмурился, по–солдатски (нарочито по–солдатски) кашлял, курил папиросу за папиросой, тянул красное вино, – выпивал всегда полный стакан, не отрываясь, до дна, – громко изрекал иногда для общаго пользования какую–нибудь сентенцию или политическое пророчество и опять, делая вид, что не замечает никого кругом, то хмурясь и барабаня большими пальцами по столу, то с притворным безразличием поднимая вверх брови к складки лба, говорил только с друзьями, но и с ними как–то вскользь, они же повторяли на своих лицах меняющиеся выражения его лица и, упиваясь на глазах публики гордостью близости с ним, будто бы небрежно, будто бы независимо, то и дело вставляли в своё обращение к нему его имя: – Совершенно верно, Алексей… Нет, ты не прав, Алексей… Видишь ли Алексей… Дело в том, Алексей…

Всё молодое уже исчезло в нём – с ним это случилось очень быстро, – цвет лица у него стал грубее и темнее, суше, усы гуще и больше, – его уже называли унтером, – на лице появилось много морщин, во взгляде – что–то злое, вызывающее. Когда мы встречались с ним не в гостях, не в обществе, он был почти прежний, только держался серьезнее, увереннее, чем когда–то. Но публике (без восторгов которой он просто жить не мог) часто грубил.

На одном людном вечере в Ялте я видел, как артистка Ермолова, – сама Ермолова и уже старая в ту пору! – подошла к нему и поднесла ему подарок – чудесный портсигарчик из китоваго уса. Она так смутилась, так растерялась, так покраснела, что у неё слёзы на глаза выступили: – Вот, Максим Алексеевич… Алексей Максимович… Вот я… вам…
Он в это время стоял возле стола, тушил, мял в пепельнице папиросу и даже не поднял глаз на неё.
– Я хотела выразить вам. Алексей Максимович…
Он, мрачно усмехнувшись в стол и, по своей привычке, дернув назад головой, отбрасывая со лба волосы, густо проворчал, как будто про себя, стих из «Книги Иова»: – «Доколе же Ты не отвратишь от меня взора, не будешь отпускать меня настолько, чтобы слюну мог проглотить я?» А что если бы его «отпустили»?..

Большие деньги он всегда любил. ...И вино пил: со вкусом и с наслаждением (у себя дома только французское вино, хотя превосходных русских вин было в России сколько угодно). Я всегда дивился – как это его на всё хватает: изо дня в день на людях, – то у него сборище, то он на каком–нибудь сборище, – говорит порой не умолкая, целыми часами, пьёт сколько угодно, папирос выкуривает по сто штук в сутки, спит не больше пяти, шести часов – и пишет своим круглым, крепким почерком роман за романом, пьесу за пьесой!..

...Вскоре после захвата власти большевиками он приехал в Москву, остановился у своей жены Екатерины Павловны и она сказала мне по телефону: «Алексей Максимович хочет поговорить с вами». Я ответил, что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда кончеными".

Иван Алексеевич Бунин,
из книги "Воспоминания", Париж, 1950 год.