Сотни шорохов под кроватью

сотни шорохов под кроватью, - 
тянет ребёнок за мамино платье
бледной, маленькой ручкой, 
на его щёки падают тёмные тучи, 

за стеной храпит пьяный попутчик, 
на столе сборник стихов, 
вроде бы Тютчев, 
и я вырос в куче грязных вещей, 

в перемотанных бельевых верёвках,   
в ежедневных обрывках газет,
в порках, ругани, тёрках.

морковь с сахаром,   
на одной петле болтает дверью клозет,
с не самым приятным запахом,   
и болтается на лампочке мерцание, тусклый свет, 
как подвешен в голых комнатах человек, 

тарелка с супом стоит тут уже три тысячи лет, 

"стоит поднять тебя на руки, мой маленький лев", -
говорит моя мать, машет нежной ладонью "привет", 

длинные коридоры 
оставляют за мной 
шлейфы комет, 
горы немытой посуды
или в ухабах колёса корет, 

я фантазёр, маленький лев. 

в нашей старой квартире рёв бывшего отчима, 
рык звуками корчится, отдаётся эхом от стен, 
кулаки летят в мою беззащитную тень, 

бегством спасаюсь под стол, стекаю в маленький сток, 
или в кладовой, или у бабушки под подолом 
прячусь от великана, злостного Гулливера 
в забрызганном перхотью с плеч полувере,

похожий на бегемота,
он бывший военный мор. флота,   

с холодной отстранённостью манекена, 
он мало походил на настоящего человека, 

и я убегал из дома, снова и снова, 
дружил с бродячими псами, - моя кусачая свора, 
однажды видел в окошке змеиного вора, 
с раздвоенным языком,
он крал фарфор, серебро, ложки, детей, 

клал всё это в огромную льняную сумку,
аккуратно, как мать будильник на тумбу,   
"сматывал удочки", прыгал, как кенгуру 
ногами по заскорузлому льду, 

и я засыпал в страхе только к утру, 
выпуская из сердца расцветающий сад, 
закрывая глаза, как последний 
в коробке с игрушками оловянный солдат,

во сне молочные зубы жевали зелёный салат,
моя мать, глаза голубые,
я снова смотрел куда-то "назад".