Помнишь, ты ложился на диван и не знал, что делать

Помнишь, ты ложился на диван и не знал, что делать?
Ведь надо иногда ложиться на диван – не знать, что делать.
Ведь если не ложишься на диван и знаешь, что делать,
значит, не любишь…

Сука-диван – как прогибался под твоими мыслями,
весом, стыдом, мычанием, искрами из глаз;
вытравить из себя пытаясь – лихорадочный яд,
всё равно ты видел в голове мельтешащий образ...

Переворачивался с боку на бок, прятал лицо в ладошках,
до боли закусывал губы, как удила,
прикладывал подушку к груди, вытягивался в струнку –
всё равно в голове разносился тот женский образ…

Что происходило в мозгу, как ты так прокололся?
Разве можно надрываться от того, что зла не хотело,
что не обморок, не остриё, не удавка на горле,
не имеет конкретного места и самой причины…

Робот номер 867, ты готов к любви –
не жалеть ни штурма, ни семени, быть как бык;
тётя Природа потянула за зверские паутинки –
ты должен запасть-отжаться, угодить под очарование…

Дура, ты видишь картинку с райскими яблочками,
Адама и Еву, торопящихся влезть в одежды,
стрекозу на стрекозе, росу – на острие листа,
над крыльями умки – возводящих небоскрёб муравьёв.

У меня есть кнопка, которую можно прижать, –
яблочный сок потечёт, запоют заводные слова,
я буду напоминать кривляющееся в детстве зеркало,
буду отражать желанья, сюрпризы, туфельки…

В сердцевине,
в акульей лагуне,
в борозде извилины
ты всё вскакиваешь с дивана, и в самых твоих глазах
видно – горит бессонно в кривой темноте
первозданное, из прошлой смерти, зерно безумия.

Сам ли ты есть, а не кто-то за тебя приходится
мужем, ветром, дубом, свечным огарком,
называется именем, думает, что свободен,
боится – не может – распорядиться мыслями…

А на деле всё хорошо. Только что выпал дождь.
Потемневшая ягода рябины дрожит на ветвях.
Потемневший забор вокруг школы весь из железа.
И ты сам – из мякоти влюблённого в мир океана.