Тебе, себе, кому?

Из бездн.
Из ничего.
Из ниоткуда,
Смертельной хваткой бронзы
За кадык – из-за углов
Не существовавших
Никогда
Доселе
Улиц, что заполняются людьми или хотя бы уж
Стремящихся в ряды людей
Прорваться,
Холодная рука тихонька сдавливает шею,
И в ясно слышащемся
Хрусте позвонков с хрящами,
Ты слышишь липкий, мерзкий смех – и тут же
Окна огромных и угрюмых
Зданий в себя засасывают
Майский легкий день,
А на подмену окна шлют скрипучую,
Декабрьскую ночь, что до того сидела,
Притаившись и
Смирно ожидала часа своего.
И тишина сменяет гомон дня, но не молчаньем ночи, мудрым и бесстрастном,
А липкой ватой масляною в уши
Пропихивает палочками то, чем щедро, раньше чуть,
Уж залила бульвары и проспекты,
И слепы переулки, церкви, парапеты,
Дворы и улица – все онемело вдруг.
И, кажется, давно…
Нельзя стоять –
И двигаться нельзя.
Нельзя терпеть –
Но не дано стреляться,
Нельзя бежать
От одичавшего в потемках грабежа,
Но ждать, на чем он кончится –
Ну, и? – Я вас спрошу.
И вы мне вразнобой, не ответите:
«Ну, и? Ну, да!»
И понимаешь, что дальше может быть лишь бесконечно-бестолковый разговор,
Которому бы впору и не начинаться! – но что поделать? Начали уже…
И ловишь ты себя на жалком и убогом вираже – сменять картин, звук, молчанье
Того, его, то, что тебя за шею держит, лишь усиливая
Хватку и понимаешь – номер не прошел,
А вот прошел трамвай – десятый номер, как водится,
В нем сразу, с маху, кто-то щедро
Помер и тем, скотина, немо запретил вскочить в его туман и скрыться –
О! А улицы уже стоят в тумане, которого тут не бывало сроду, смотри!
Как молоко! Да что «молоко», там просто… Клейстер. И липнет на одежду намертво
И весит,
Как небольшой, недавно в мир явившийся слоненок…
Еще пошла картинка? Трамвай ушел – мы ищем светлых тем?
Похвально.
Только никому не нужно – ты видишь, как встревожился народ?! Они не знают, где обед
И скоро ль ужин, стоят часы, стоят сердца, стоит чего-то там еще, для острого словца,
Но вот тебе в стоянье общем места нет – ведь ты гордился тем, что сам решишь,
Когда наступит ночь, когда придет гроза,
Когда старалась, (не пришла) суровая слеза…
Ты жил скользя, ты жил, дерзя,
О, ты! Многострадальная стезя усталых дум и ног,
Прошитая насквозь гирляндой полных лун – и вот порог.
Или «порок», как больше нравится –
Столпилось столько вас на одиночества дороге,
Что странным скоро станет встретить того, кто там, с проста ума, по общей некогда слоняется тропе…
Ну, что ж. Картина вышла так себе,
Не день, а ночь,
И не тепло, а холод
И возгордившаяся одиночеством толпа уже помалу, втихаря, для всех таких, что «не такие», уже сплоченно строит новый город, а места "для таких" не будет в этом городе отныне.
Казалось бы! Чего еще тебе желать?
Молчишь? Ты уже понял, что тебе там не бывать?
Надолго еще хватит твоей шеи, ее ведь и не собирались отпускать, никто не обещал, никто на помощь не спешит, отважно.
…Так комкается лист и все его дальнейшая стезя, полеты и падения
Неважны…
И кто-то ослабляет хватку, мир почти остался прежним.
Сверкающим, волшебным, страстным, нежным…
Так это был припадок иль урок?!
Как знать! На свете много неожиданных дорог…