Три часа в раю

Судорожно надевая на ходу брюки и рубашку, мчусь по коридору в тамбур. Опять проспал свою остановку! Спёртый воздух вагона выталкивает меня в ночную мглу. Провожаю полусонным взглядом поезд и пытаюсь сориентироваться в пространстве. Сориентироваться не получается – темень вокруг кромешная. Полное отсутствие электрического света и зловещая неземная тишина. Так и есть – выскочил из поезда не там, где нужно. Оставив исследование местности до рассвета, начинаю дремать на какой-то завалинке, прислонившись спиной к стене небольшого бревенчатого сооружения...
– Эй, мил человек, ты откуда здесь? С неба, что ли свалился? – слепящий луч фонаря вонзается мне в глаза.
– Где я? Кто вы? – в ужасе не могу стряхнуть с себя остатки дремоты. Вскакиваю, но затёкшие ноги не держат, и я опять валюсь на завалинку.
– Ишь, как напугал сердечного. В раю ты, душа моя, в раю.
– В каком ещё раю?
– В ангельском, голубчик, а я здесь за главного ангела.
Луч фонаря отпускает меня, глаза постепенно привыкают к темноте. «Ангелом» оказывается странный старичок лет восьмидесяти, в помятой фуражке с треснувшим козырьком, в форменном пиджаке с железнодорожными эмблемами на лацканах и большим фонарём в руке. Волосы из-под фуражки торчат в разные стороны, отчего «ангел» больше походит на чёрта.
– Дед, ты что мне мозги пудришь? Ты что, спятил, какой рай, здесь, в лесу? – я начинаю приходить в себя.
Дед обиженно прищуривается.
– Сказано тебе – рай, значит рай! Молод ещё сумлеваться в том, что старшие говорят.
Старик указывает рукой вверх. Прямо над моей головой прибита табличка с полустёртой от времени надписью: «Юго-Восточная Ж.Д. Ст. Рай».
– Папаша, да кто же это такое название придумал?
– Я и придумал. Почитай уже годков шестьдесят назад. Как после войны домой вернулся, так и живу в «раю» с бабкой своей.
Поставив фонарь на землю, старик гордо поправляет фуражку.
– Вы что же, все эти годы так и живете здесь?
Сон прошёл, и я поёжился от утренней прохлады.
– А что, продукты на проходящих завозют, хозяйство своё имеем – коровушку, свинью, картошку растим... А детей Бог не дал. Говорит, мол, вы и так в раю живете. Слишком много всего будет. Вот...
– Шутник ты, однако, дед. Дорога-то автомобильная есть от вас на «большую землю»?
– Не, милок, – старик машет рукой, – дорогу ещё в прошлом году в половодье размыло. Так что, окромя этой железной, стало быть, другой нет.
«Да, вот тебе и рай – снимай штаны и помирай», – мелькает безрадостная мысль.
– Да ты не волнуйся, тут поезда часто ходют... Вот только останавливаются редко. Какой там у них график, я так до сих пор и не разобрался.
«Ага, дед, да ты – большой шутник! Но юмор-то у тебя совсем не райский…»
– Что же мне теперь зимовать здесь или по шпалам...?
– Не терзай себя так, голуба. К утру, думаю, уедешь. Это я так просто шуткую. У меня часто тут гости бывают. Вот и на прошлой неделе художник один гостил. Смешной такой. Так спешил уехать, что все мазюки свои оставил, бедолага. Теперь у меня в сарае музея. А чем мы хуже других? – важно изрекает старик. – Хочешь глянуть?
– Спасибо, отец, как-нибудь в другой раз. – вежливо отказываюсь я. – «Какой другой?»
– Ты не смотри, парень, что всё у нас убого так. У нас рай не постоянный – только весной и осенью. Как яблони цвести начинают, тут-то я и ангел. А яблоки осенью знаешь какие? – Что твоя голова... А зимой... Зимой я прямо чёртом становлюсь.
– Дед, а электричество-то есть у вас?
– Нет электричества, да мы и так привыкли, – качает старик головой, – печь топим – тепло, керосинка горит – светло... Батарейки для фонарика нам проводник Семёныч привозит. Лет двадцать уже. Вот так и живём...
Как же отличался этот «рай» от библейского. Да что там – от привычного нам мира. Он нарушил все мои представления о жизни. Я понял вдруг, что завидую этому старику, прожившему свою жизнь вдали от всех «прелестей» цивилизации – инфляций и деноминаций, выборов и локальных конфликтов. Он был счастлив в своём маленьком раю, счастлив цветением яблонь и тёплым летом, случайными гостями и проходящими поездами...
– А «рая» нашего и на карте нет. Я в 45-м домой приехал, а деревни-то моей и нет – немцы спалили... Новый дом возле дороги ставить решил. Думал, что соседями обзаведусь, – поясняет старик, – но не захотели селяне рядом с пепелищем строиться. И так мне обидно стало, что все люди, как люди – гуртом живут, а я как-бы на отшибе бирюком... Вот и прибил доску эту с названием редким. Все уж привыкли давно. Вот...
Светает. Рай состоит из старой покосившейся избы и полуразвалившегося сарая. Огромные сосны и берёзы подпирают уже светло-серое небо. В избе гремят ведра.
– Старуха моя проснулась, сейчас Буренку тиранить начнёт, – старик ловко скручивает «козью ногу» и курит.
Где-то за лесом протяжно гудит сигнал тепловоза: «У-у-у…»
– Ну, вот и дождался, милок. Сейчас я тебя надёжному человеку передам. Жаль, что с бабкой моей Серафимой не успел познакомиться. Она дюже гостей любит...
Поезд, кажется, всего на секунду притормаживает у избы.
– Что, Петрович, опять у тебя гости? Давай сюда! – Сильные руки втягивают меня в тамбур.
Состав набирает ход, а я, прижавшись носом к стеклу, с непонятной тоской смотрю на удаляющуюся фигуру старика. Вот она становится совсем маленькой, вот исчезает за поворотом изба, и тает в утреннем тумане маленький земной рай. «Прощай, Петрович, прощай...»

Александр БОГДАНОВИЧ