В лес

     Бабе Зине не восемнадцать лет – побольше, больше и намного: девятый… десяток идёт, и давно уже идёт. Слава Богу, сама себя обеспечивает. Пенсию она сама себе обеспечила уже давно – теперь государство ей долги отдаёт. По дому управляется, и в огороде кое-что и кое-как, но выращивает. Болеет? – Да, болеет, но долго валяться в постели себе не позволяет, знает: ляжешь надолго – привыкнешь лежать и вставать не захочешь. «Шевелиться надо, шевелиться: пока шевелишься – живёшь». Живёт она одна в доме, радио не выключает – слушает, много книжек перечитала за своё бытие и сейчас ещё читает при помощи сильных очков, которым помогает многократная лупа, подаренная дочкой ей к восьмидесятипятилетию. Но живого общения ни чем заменить нельзя. Давление у неё скачет то вниз, то вверх, пульс зашкаливает, кидает старушку из стороны в сторону, но она понимает: поддаваться нельзя, на еловую палку опирается, к соседям по сугробам плывёт, как допотопный ковчег на гору Арарат. «Да какой я теперь ковчег? – Корыто деревянное никуда не годное», – говорит баба Зина себе под нос. А до бывших соседей-то (теперь они в новый дом перешли жить, а она одна на том конце деревни одна осталась) полкилометра ползти, километр – туда и обратно. «Это раньше, в семнадцать лет, за семнадцать километров на гулянку бегала, а теперь и один пройти тяжелей, чем тогда семнадцать. Фу! Дошла…» – думает баба Зина.
     На болезни свои хозяйке пожаловалась, на то, что дрова у неё из поленницы воруют, дочке в город по телефону позвонила (своего у неё нет) – дочке не жаловалась, только лекарства дешёвые, когда та в деревню поедет, привезти наказала. Тут и хозяин проснулся.
– Что завтракать будешь? – спрашивает у него жена. – Суп или пельмени?
– Суп, конечно…. И пельмени. И чай с блинами.
– А харя не лопнет?! – рассердилась хозяйка, не понявшая шутит "сам" или серьёзно жор напал. Потом молча пошла на кухню разогревать наготовленное. А "сам" всё не унимался:
– Спрашивает ещё! Хорошо ей тут около плиты сидеть. Сама уже поди раз пять успела оскоромиться! Лясы точит, не понимает, что я  утра наломался так, что все кости болят! Спину на минутку распрямить некогда было!
     Баба Зина, раскрыв рот и глаза свои, внимательно  слушает хозяина.
– Ой, Господи, встанешь ни свет-ни заря, снег по пояс! Пока дотуда доползёшь, а и там всё один, помочь некому, легко ль? Костёр сегодня даже не разводил – некогда было, и перекуску с собой не взял.
– Намёрзся поди? – успевает вставить баба Зина.
– Какое «намёрзся»? Я там не лежал и не стоял, а работал, как слон в джунглях, от самого пар столбом валил! Некогда мёрзнуть, всё бегом! Корку хлеба хотел на костре разогреть, она в кармане со вчерашнего дня замёрзла, как сосулька. Да и опять… жевать даже некогда было! Оттуда еле пришлёпал…. А тут такое.
– Куда ж ты так ходил-то на целый день?
– В лес.
– Куда?
– В лес, говорю.
     И тут – жена из кухни:
– Баб Зин, да что ты уши развесила?! Он же у тебя на них лапшу сушит, как молодёжь теперь «выражёвывается»! Куда, он говорит, ходил?
– Говорит, в лес.
– В лес? Куда он влезть может? Он даже забыл, как это делается! Как влез вчера в восемь вечера по одеяло, так сегодня только в двенадцатом вылез! Нахал! Врёт старому человеку. Влезальщик хренов!
– Тьфу ты! А я, дочушка, и поверила ему, пожалела, что голодный.
– Да голодный-то он, может, и голодный, только кормить его совершенно не за что: ни влезть, ни слезть не может.
– Э-э-э! Хоть супу-то мне налей авансом! – всполошился хозяин.
     Вот так и живём помаленьку в лесу, вокруг лес да болото.