Фотограф

Потребовалось сфотографироваться. Две фотографии три на четыре. Пошел в наше Люблинское фотоателье, куда не ходят женщины. Говорят, там фотограф, так странно смотрит на женщин, что они боятся оставлять ему в компьютере свои фотографии. По крайней мере, моя соседка кассирша «Магнолии» Лидия Семеновна, говорила, что точно видела, как фотограф в свободное от работы время разглядывает фотографии отснятых им красивых женщин и долго смотрит им в глаза.
Я зашел в фотоателье, оглянулся, но фотографа на месте не было. Когда он снимал меня в последний раз, то делал все молча и медленно, и я думал, получится чучело, но вышел я вдохновен, поэтому снова к нему и пришел.
Постоял, подождал, но фотографа не было. Продавщица из соседнего табачного ларька сказала, что фотограф иногда может надолго уходить гулять.
Я представил нашего фотографа: как он бережно разглядывает фотографии красивых женщин, их белокурые или рыжие волосы, их мягкую ровную кожу, морщинки (если есть), впадинки, бугорки. Потом с силой захлопывает дверь фотоателье, закрывает дверь на ключ и едет гулять в парк Кузминки, чтобы пить на лавочках кофе, наблюдать за катающимися на скейтах подростками и провожать влажным взором утиные клинья.
Я тогда тоже поехал в Кузминки. Там тоже есть фотоателье, прямо у остановки семьдесят четвертого троллейбуса, совсем маленькая каморка.
Я вошел в эти полтора метра и на меня обрушился шквал информации, что делаем за три минуты, что храним шесть лет, что можете вернуться для переделки, что никто еще не жаловался, и что в этом мире нет ничего важнее фотографии.
Меня сфотографировали. Получилась какая-то дрянь, но ругаться мне не хотелось. Больше всего я расстроился, что эта дрянь будет храниться шесть лет и что за этой дрянью я могу вернуться в любой момент в течение шести лет.
Я вышел на остановку семьдесят четвертого троллейбуса и закурил. Светило солнце. Навстречу мне из Кузминского парка шел наш Люблинский фотограф. Он был радостен и вдохновен, как его фотографии.

Понимая, что не эстетичен и не благороден, но чай пью из пакетиков "Липтон". Поэтому неожиданно заваренный для гостей в заварнике китайский элитный чай через месяц выглядит катастрофой, потому что в нем зарождается жизнь. И вот откроешь заварник, смотришь на эту бело-голубую возникшую жизнь и колеблешься от восторга от нового и неожиданного до омерзения перед этим новым и неожиданным. А тут еще таблетки для посудомоечной машины закончились. И вот зажмешь нос и трясешь чайник над унитазом, а потом в резиновой перчатке соскребаешь со дна заварника всю эту омерзительно красивую новую жизнь и не можешь понять, то ли ты наводишь гигиену, то ли уничтожаешь прекрасное и вечное.


Я знаю, почему я все время проигрываю в шахматы Евгений Никитин. Он меня вовлекает. Он мне как бы говорит: "Слава, хочешь, как Таль, Слава хочешь, как Каспаров, мы пожертвуем слона, ладью, ферзя и одной пешкой поставим мат". И Женя так делает, жертвует коня и две пешки и ставит мне мат. Я хочу так тоже, жертвую, жертвую, жертвую, но Жене проигрываю. Я выигрываю в одном случае, если как рудокоп долго и нудно выигрываю у Жени пешки, потом долго загоняю его в эндшпиль и долго ставлю мат. Я чернорабочий шахмат, Женя творец.