Би-жутерия свободы 277

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 277
 
Сусальная картинка прошлого сменилась, теперь он спешил по глянцевой улице к облитому шоколадом домику, чтобы успеть заверить заветную мечту у нотариуса в её непогрешимости, когда дело в шляпе, и  остаётся только выбрать против кого его завести.
У Арика, скрывавшегося в несвежем нижнем белье в период поверхностного сна, определённо шла гормональная перестройка на уровне мышечного аппарата мышления. Он уже стольких подвёл (начиная с черты) под монастырь, так что подводить жизненные итоги ему не стоило, и он постарался следовать ряду советов своего друга пенсионера-электронщика Лёни Дверьмана.
 «Вместо заковыристых вопросов ставьте очистительные клизмы самим себе»,
 «Живи, как Бог на душу положит, если в тебе остался хоть кусочек души. Жить в халупе, обставляя своё время, разве это не снобизм кубизма и издевательство над левкоевым обывателем?»
 «К детям за советами в карманы не лезь»,
 «Какой смысл снашивать чужие жизни, когда в своём вещмешке неопровержимых доказательств никак не разбирёшься?»
Ещё снились Арику неадекватные мысли, топорщившиеся испанским воротничком, полученым за растрату молодости, недолеченной висмутовыми препаратами, которые ему поставляли долгосмеющиеся гуимплены во главе с соседкой по квартире Нюркой Стадо – звеньевой из пионерского отряда домостроевцев имени Павлика деда Морозова, заложившего не одну бороду. 
В камуфляжной форме и крапчатых линзах Нюра обладала удивительной способностью перезаряжать его батарейку любопытства.
Однажды, оставшись с ним наедине, она решила выбить «дурь» из его головы, сжигая деньги, потраченные на неё. Раскобуривая игрушечный пистолет, Нюрка, пообещала выбить десять из одного.
Безжалостная старушенция-жизнь определённо закалила Арика на наковальне, украшенной гравировкой «Родео гарцующей молодости», в противном случае в его сонную голову похоже не пришло бы гениальное открытие медицинско-экономического характера «Чуть-чуть побольше сахарного диабета, и мы сможем отказаться от украинской свёклы и кубинского сахарного тростника». И это при том, что Арику, представлявшему археологический интерес, поставили обтекаемый диагноз – сахарный диабет в начальной стадии общего недоразвития.
Доктор оказался честным парнем, этаким паранормальным милягой. Теперь немного о враче и его привычках.
Тимофей Кольчугин-Ватников, он же, по достоверным слухам, Лев Мотыга, считал, что в борделях время поджимает «Фаберже», такое возможно происходило с Адамом и Евой в Эдеме. Со стороны Лёва казался более чем повреждённым в уме, но это было только первым впечатлением.
Ему хватало денег на оплату жилья, покупку еды и одежды и ещё оставалась мелочь на приобретение полезных знаний. Знавшие его ближе и сталкивавшиеся с ним по работе, дома или на улице, убеждались, что Тимоша, выходя из состояния поощрительного философского оцепенения типа Софокла, придерживается сугубо своих неукоснительных правил:
прячет за портьерами Здравый Смысл, и он ему что-то ещё подсказывает;
возбуждает своё судебное тело против одалиски-наложницы Гульфии Закатаевой-Асфальтовой, не позволяющей ему подтягиваться на её бёдрах-брусьях и делать Южный Крест на вытянутых руках, привязанных к изголовью кровати;
отдаёт распоряжения на длительное пользование без залога;
изобличённый в... не отправляется  вслед за ветроногой газелью Ингой Мякиш за очками в страну оправДания;
оскверняет бульвары и уличает площади;
страдает повсеместно за диабетический лозунг «Не в коня Кормчий, закормленный у кормила!»;
сдаёт анализ на милость убедителя;
безоперационно врезается в собственное решето памяти без кровоостанавливающих средств и приспособлений;
принимает лесные угодья за десять пядей в лобке;
чинит обиды, препятствия и всякую другую утварь по мере непрекращающегося поступления... на курсы усовершенствования;
подвизается в подмастерьях у опытного портного из семьи швеи-мотористки Поли-Эстер Рапиры, дававшей на фабрике обет безбрачия (портной оставлял его после уроков для закрепления пошивочного материала и пекущегося о законе сохранения куска материи, при распарывании швов на котлованах надежд);
относит занятия сексом, что сродни опылению цветка (главное чтобы он не был увядшим), к принудительным работам каторжного характера, возможно, из соображения конспирации;
выступает за неограниченнуюю свободу от инкрустированных мыслей;
водворяет пришедшихся не ко двору на своё место;
играет на Нью-Поркской бирже, следуя бриллиантовому принципу: «Числом поболей, ценою подешевле»;
употребляет с пользой для здоровья женщин, наставляющих  рога на путь истинный в присутствии нездешних тутовых деревьев;
занимается вольтижировкой в секунды досуга (засовывает два пальца в рот и... в розетку на 127 v.).
В свободное от себя время он напряжённым взглядом гнул ложки и подстаканники. Перепуганные пациенты гуськом тянулись на выход, выполнявший функции входа. Доктор Тимофей предупредил Арика, чтобы он не пугался, и посадил его на разгрузочную  диету товарного состава. Лечение обернулось медалью, у которой до этого случая было две стороны.
На одной из них была изображена лошадиная доза чёлки, косо ниспадающей на зрачки, что не давало возможности определить цвет глаз (выходит сладкую сторону Арик уже ощутил), а с другой – трагедийной стороной с набросками  неуравновешенной натуры ему предстояло столкнуться.
Он износил множество женщин и обуви, а теперь его грозятся лишить бесплатных шлёпанцев, полагающихся любому здравомыслящему эмигранту-диабетику, приближающемуся к фотофинишу. Ну это мы ещё будем посмотреть, как сказал одесский портной Авакуум Пустотелов, почувствовав себя  Фаллусовым из пьесы «На воре от ума шапка горит», провёл два года в поисках рукавов Амазонки, когда два заезжих индуса заказали у него на Шиву пиджачок с шестью рукавами индивидуального пошива.
Арик Энтерлинк долго не мог оправиться от нанесённой травмы – обидного неполучения халявной ортопедической обуви, но  успокоился, пристрастившись к употреблению в непомерном количестве заварной вкуснятины, за что и получил кличку Искуситель пирожных. Но и это ему не помогло. Тогда он окончательно разочаровался в местной системе здравоохранения и стал щипать травку, забираясь по ночам на суверенную территорию суеверных гомериканских соседей мексиканского происхождения.
Может мне обратиться к целителю травами тайванцу Ли Фчику (не путайте с Фучиком), восседающему в лавчонке напротив, и перегонявшему индийский чай в китайский только одному ему известным способом? Тогда у меня появится реальная возможность вернуть себе гражданское право диабетчика на бесплатную обувь – она не отсвечивает и не реже глаза.
Как хорошо, думал он, что меня выгнали хворостиной из института «Трансперсональной психологии упырей», а то бы и не узнал, что «путь в тысячу ли начинается с первого шага «китайчонка Ли», который, судя по песенке Вертинского, куда-то безвозвратно ушёл (может на консилиум), так толком и не узнав, что такое иглоукалывание.
Глубокий сон с его соматическим началом излечивает от неприглядного секса ручного производства, летаргический – излечивает от всего. Это несомненно, как и то, что пластмассу создала мудрая черепаха, не пожелавшая стать расчёской, заподозревал Арик и, не обращаясь к медитации, селекционно скрестил руки на морщинистых коленях.
Шальная молния разрезала хмурящееся небо на дольки. Ломтики распались фейерверком. Раздался громовой раскат шаляпинской мощи.
Ничего не подозревающий Арик очнулся матёрым хищником, потом молью, незаметно проевшей целый дуршлаг своего состояния. Грохот конкретной в своём написании рапсодии «В одном преисподнем» (смеси рэпа рептилий и питьевой соды) проникал в его поросшие волосами слуховые окна. Тишина вновь заняла должное место в его альцгеймеровской повседневности, и им овладел по счёту 255-й восторженный сон, который просто так по контрамарке не проведёшь.

Прежде чем наш шарик грешный я покину,
Я поверю в Бога, полюблю богиню,
Не из первых встречных, ни кого попало,
Радугу расцвечу сказкой небывалой.

Выдумал её себе ненаглядной, названой,
Ветрено раскрашивал радужными красками,
С нею я безудержно плакал и смеялся
И сходил по ней с ума, и в любви ей клялся.

Но горькая действительность видится мне снами.
Прошлое преследует в неуютной спальне.
Съеду в  «Белые столбы» иль в «Больницу Кащенко»,
Я, рожденный сказочницей, зачатый рассказчиком.

Арик Энтерлинк, с кисельно-молочного детства обладавший задатками вертлявого павиана, предвосхищённого увиденным, сам себе боялся признаться, что мыслил половинчатыми лишениями и категориями, клятвенно обещая перейти на пользование китайскими палочками. Он мотивировал это тем, что ими не порежешься и не уколешься, хотя палочки в ушах выглядят мило и если приносить себя в жертву Восточной кухне, то только на вытянутых руках – вот почему жирный блеск его азиатских глаз отражается под другим разрезом в окружающем.
Забывшись в забальзамированных воспоминаниях потёртого словесного автопортрета жены, поощрявшей адьюльтер, хронически шальной Арик, не отличавшийся моральной опрятностью, безмолвно покинул мир соцобезлички, не соблаговолив оставить после себя ни зловещания, ни высшей меры показания, ни противозайчаточных средств деда Мазая от прямых попаданий на неУРАвновешенной Нью-Поркской бирже, когда акции полетели в тартарары.
Окинув присутствующих братоубийственным каинским взглядом, он не по своей вине впал в кому за укрывательство доходов одеялом из шерсти Андовской ламы, под которым, по мнению общественности, препарировал тайные тексты, как лягушек в школьные годы в кабинете биологии.
Из этой вины его, забывшего, что речь относится к дарам природы, никому не удавалось вывести, хотя свидетели утверждают, что во флотилии пляжных «одуванчиков», покачивавшихся на волнах призрачных снов, он тупо смотрел на топографическую карту ягодиц города и повторял:
«Ну, братаны-подельники, признавайтесь, кто из шутников заказал мне надгробную газовую плиту с изображением замочной скважины и надписью «Смотри в оба, не перестарайся!»
В «Элегии во сне» отсутствовал нормальный антропологический сон о йоркшире Мошке, его хозяйке Фрумочке Пюльпитер и поэте-эроте Амброзии Садюге родом из приталенного Таллина:
«В поисках пульса у любимой собаки Мошки Фрумочка представляла себя подругой слесаря-олигарха, меняющего французские замки... на Букингемский дворец и ароматным корабликом бороздила необъятные просторы шерстяного пледа его волосатой груди».
И Арик – этот передвижник человеческого мышления не пропихнутый вперёд, не продвинутый взад, а непонятно в какую сторону, валялся в углу в сюрреалистичном сне в обнимку с переходящим из рук в руки красным, стянутым с чего-то стягом.
Говорят, что перед предполагаемым «уходом» Энтерлинк беспрестанно обжимал его (уход) как заправский мужик Люсьен Снадобье вздорную Аномалию Васильевну О’бюст, измерявший одностороннюю любовь отработанными поцелуями. Потрафляя её заспанному воображению, он мурыкал: «Цветы поют и птицы расцветают, как яблони у Груши, а вредкомиссия меня комиссовала...».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #278)