Генуэзус в Кампанье

Сентенции в рифму

Ну, где же  А́н д е р с е н, расколотые плиты? Их все убрали, сказки позабыты. Вечер печальный, вечер щемящий... Эх, я не нужен, просто пропащий. Микробы, бородавки, солитёры-цепни со мною проживут и августы, и  серпни. Католиков колбасит в грешном Риме, а чёрно-белых равов в Ерсалиме. И в Палестине, среди прочих схем, есть наш Неаполь под названьем Шхем. Застроили всё по дороге в Помпеи, в дома заселялись итало-евреи. Антенны, аисты, развилка Беневенто и пара уцелевших пиний... Для момента. Кирпичные-саманные руины—Канделы, Чериньяны, Авеллины. З а' м о к  на  скале Туффино, под деревней туннелино. Пустые хуторы и, вместо нежных тайн, холмы лысеют и пылит комбайн. А виноград ещё не собирали, пока лишь вой полиции страдале. Пропали ветряки, дольмены, меты—уже окраины у Адрии Барлетты.   П а с т о' р е  Марми, Мирабелла, Бари! Ну, мемуарь! Он мемуарит, Гарри: «В Неаполе, перед началом бучи, её по плечику похлопал фюрер... Дуче менял историю... И ликовал! Европа! Адольф был бледен, рыхл. Два прихлопа. Мофетта, Ачедония, Валлатта... Гость Гитлер! Сам Адольф! Вот как-то так-то.» Однако, cлeвa поворот на  Т р а' н и... Б и т о' н т о! Птичек нет, но много дряни. В Кастелло Лаго строятся-струятся—себяшку щёлкает красотка-папарацца. Рагацца-папарацца, может статься, что ты войдёшь в эскизы, принца цаца. О, если б посиделки-полежалки... Но я строчу-рисую потешалки:
«Эта Кампания, верно, Страдания; эта Апулия вроде Тоскания. Тоскана-Тоскания, Тискана-Таскания. Ты Этрускания и Утрускания; пусть Усушкания, всё же Тускания.»

Ну, где же  А' н д е р с е н, расколотые плиты?
Их все убрали, сказки позабыты.

Вечер печальный, вечер щемящий...
Эх, я не нужен, просто пропащий.

Микробы, бородавки, солитёры-цепни
со мною поживут и в августы, и в серпни.

Католиков колбасит в грешном Риме,
а чёрно-белых равов в Ерсалиме.

И в Палестине, среди прочих схем,
есть наш Неаполь под названьем Шхем.

Застроили всё по дороге в Помпеи,
в дома заселялись итало-евреи.

Антенны, аисты, развилка Беневенто
и пара уцелевших пиний... Для момента.

Кирпичные-саманные руины—
Канделы, Чериньяны, Авеллины.

З а' м о к  на скале Туффино,
под деревней туннелино.

Пустые хуторы и, вместо нежных тайн,
холмы лысеют и пылит комбайн.

А виноград ещё не собирали,
пока лишь вой полиции страдале.

Пропали ветряки, дольмены, меты—
уже окраины у Адрии Барлетты.

П а с т о' р е  Марми, Мирабелла, Бари!
Ну, мемуарь! Он мемуарит, Гарри:

«В Неаполе, перед началом бучи,
её по плечику похлопал фюрер... Дуче

менял историю... И ликовал! Европа!
Адольф был бледен, рыхл. Два прихлопа.

Мофетта, Ачедония, Валлатта...
Гость Гитлер! Сам Адольф! Вот как-то так-то.»

Однако, слева поворот на Трани...
Битонто! Птичек нет, но много дряни.

В Кастелло Лаго строятся-струятся—
себяшку щёлкает красотка-папарацца.

Рагацца-папарацца, может статься,
что ты войдёшь в эскизы будто цаца.

О, если б посиделки-полежалки...
Но я строчу-рисую потешалки:

«Эта Кампания, верно, Страдалия;
эта Апулия вроде Тоскания.
Тоскана-Тоскания,
Тискана-Таскания.
Ты Этрускания и Утрускания;
пусть Усушкания, всё же Тускания.»

Примечания

Неаполь-Неаполис, в теснинах Самарии, арабы называют Наблус, а евреи— догреческим-доримским именем Шхем. Туда можно поехать автобусом от Голгофы и купить дешёвой мушмулы. А другим автобусом из Тель Авива поехать в Элон Море и увидеть самый крупный  город автономии внизу. Раньше автобус протискивался через Наблус и над ним ещё не реяли флаги Иордании.
Полиция страдале—Polizia Stradale, дорожная полиция на Аппенинском полуострове.
На конечной остановке Гарри Николас, ''Ник'', рассказал, как его мать Адриана Постолис была замечена в приветствовавщей толпе неаполитанцев и канцлер Гитлер потрепал девочку по плечу, а она запомнила его cтранно-белую висячую физиономию, похоже, нездоровую. A pasty countenance.
Р а г а' ц ц а—на итальянском, девушка.