Там где гроза, ветер сходит с ума...

                1
Там где гроза, ветер сходит с ума
и свивается в длинные узкие трубы.
Трубы шуршат, словно призраков губы,
и поглощают деревья, дома,
машины, людей и немую скотину,
чтоб выплюнуть с силой подальше, как сор,
попавший в чувствительную горловину.
Он - клептоман, обезумевший вор,
обжора, больной на психической почве.
Особенно страшен он в сумерки, ночью,
когда застаёт всю округу врасплох
и в сполохах света ослеп, и оглох
от грома, от скрежета жести о камень.
Он сам уже молния, судорга, пламень,
помешанный, бешеный, словно кликуша,
и сам он себе уж не рад, не хозяин.
А что ему в мире осталось? Он барин
в запущенной и разорённой усадьбе,
жених и священник на собственной свадьбе.

Но где же невеста? Исчезла, сбежала.
Луна её мёртвым лучом наряжала,
земля ей приданое в поле растила,
в цветы убирала и всё ей простила.

И ветер проносится, ищет и свищет
и ворохи молний в чернеющей ночи
сгущают её ещё пуще и кличет
безудержный смерч ненаглядные очи.

                2
Зимний ветер зреет в осенних ненастьях.
Все ноябрьские ливни, тоска и напасти
закаляют его и приносят поддержку.
Он всегда начеку, чует холода слежку
за ещё остающимся робким теплом
и летит на него, словно тать, вперемежку
с пылью, влагой, и прячется вновь за углом.

Зимний ветер понять нелегко и непросто.
Белизной он оденется, хлопьями вьюг,
и очертит гигантский магический круг.
Кто он – гений? Злодей? Сен-Жермен? Калиостро?

Зимний ветер в детстве всего лишь шалун,
милый выскочка, полный беззлобных замашек.
То он ветку сломает, окрутит как вьюн
ствол сосны или в сумерки весело спляшет.

Ледяная, мертвящая душу, печаль
созревает в нём медленно и осторожно.
Он сперва всех ласкает и всех ему жаль.
С ним поладить легко, подружиться несложно.

Он не знает судьбы, как и всякий из нас,
он не ведает зла и не ведает Рока.
Он трещит жестью крыш, тарахтит как сорока
или свистнет открыто, без лжи, без прикрас.

Разве он виноват, что осенние звёзды
размечают грядущее, и приговор
сформулирован, вынесен. Космос суров,
забивает уже мрака зимние гвозди.

Ледяная пустыня, холодная сталь
возникает на месте счастливого детства.
Постепенно, конечно. Но гены, наследство
и сплетенья дорог и тропинок и даль,
и отчаянье смерти - последнее средство -
всё испробовал он. И приходит печаль.

И она пожирает и душу и тело,
остаётся безудержный зимний порыв,
остаётся не жизнь, а последнее дело,
лишь оно, лишь одно, радость снегом укрыв.

Остаётся лететь, за собой оставляя
глыбы льда, фосфорически-белый покров,
ослепляющей пыли валы поднимая,
залетая то в небо, то в смёрзшийся ров.

А мы замечаем буран или вьюгу
и думаем – ветер. Но это не так.
Снежинки летят по известному кругу
и падают снова в открывшийся мрак.

Ведь ветер – не снег, он внутри, он снаружи,
спешит он куда-то, не зная пути,
он прыгает вверх, возвращается, кружит,
потерянный смысл домогаясь найти.
Он, словно собака, старается, служит.
Хозяин пропал. Долететь, доползти

и где бы он ни был устало свернуться
у ног, только рядом и только скорей,
пока мёртвый штиль не упал, дотянуться
всей плотью и духом, начинкою всей.