Сон - всем снам, сон!

С весенними перегудами пылит ароматом сирень.
Забитый зимой простудами, укрылся в кустарнике пень.

Орешник цветёт белизною, корнями урывшись во враг.
И что-то творится со мною, но что…
не пойму я никак!


… деревня – сиреневый сад, улыбчивый край берёз.
Всегда тебя видеть рад –
в жару и в трескучий мороз.



***

- Андрюха, здорово! У-у-у, буйвол, не жми! Рассказывай, как тут живёте?
- Как прежде, с потехой живём над людьми, а утром по горло в работе.
- Троюрник мой, где остальные? Сергей наверно такой же весёлый?
- Да, нет. Всё случилось с первших снегирей… А ты же тюфяк еловый, чего не писал целый год?
- Но, о чём?
- Хотя бы не нам, а Танюхе! Она по тебе слёзы лила ручьём, и всё не своя, вся не в духе!


Андрюха, троюрник мой – честный парень! С характером марта, но, что ж… Зато-что потомственный, наш – Казарин, не в правду лучше не трожь!

Идём до Серёги, каков стал…  не тот уж? А, помнится резкость, задор.
Подходим, Андрей отпирает ворота
И вот он – знакомый мне двор.

От памяти прошлой душа всколыхнулась:
вот эти ступени, скрипучая дверь.
Но, правда плетень под годами прогнулся и пожелтел бессменный портьер.

Всхожу, вот крыльцо под ногами… приятно.
Голова чугунком – всё идёт ходуном!
И как год назад возвращаюсь обратно желанным гостем в этот милый
дом.

Серёга спросонья никак не поймёт в чём дело. Андрюха смеётся.
Я ж, радостно:
- Проснись, обормот! Управа на тебя найдётся! Давай-ка, вещай, чего натворил? Мне писали, просили приехать!


… час за минутой, он всё говорил…
а, нам с его слов не до смеха.

- Я рад, что ты здесь, но тебя я не ждал. И она ждать тебя перестала!
Недавно сказала: “Он всё, всё мне врал!” Сквозь слёзы меня целовала! Не знаю зачем, может в горечь тебе… а, может быть, так… на излёте. Что толку гадать, так угодно судьбе.

А, помнишь тот вечер? Ты с ней ушёл, а я с другой остался.
Тогда, плакал заревом утренний дол - то плакал он, то улыбался.
Сознайся, не лги, ты её не любил! Но, а я ей на зло целовал другую.
Сам злился при этом... и её этим злил… и всё это было впустую!

Ты её к себе точно приколдовал – погулял с ней и был таков!
А когда ты уехал, я часто рядом с нею бывал, так и не находя нужных слов. Она тоже молчала, смотря на луну… и если скажет, только одно: “Луна кровава!” И разлуку вашу… всю твою вину на меня равнодушно сливала отравой!

Знай, я тебя не ждал и не хотел ждать! А, она ждала… и лишь только я знаю, сколько она страдала… Знай, я тебе её не отдам, мне плевать, что она меня с тобой путала и имя моё забывала!


Сергей умолк. Мы все молчим, после его слов не такая охота до разговоров.
И так мы трое, уставясь в пол, сидим,
думая об одном - без уговоров.

Но, набравшись духу, я всё же сказал:
- Всё верно, Сергей! Я не прав, я плохой ценитель сердец! Об одном прошу, за меня согрей её… и положим этому разговору конец!


… а, над дорогой пыльной сгущался мрак, поднималась Луна над
холмами…
я подумать не мог никогда и никак, что бывала любовь и с нами!



***

Вот так вот, такие дела!
А, ветер кружит колесом луну…
Дума точит, не сволочь ли? Извела!
Убежать бы сейчас в степную страну!

И бежать, бежать куда-то во мраке –
как конь узду кусает, кусать свежий воздух!
И опушке – плешивой собаке,
Раздолбать бы копытом наглую морду!

Но, зачем?! Я сам виноват!
И поэтому не находя слов для какой-либо встречи, иду спать на сеновал…

… в степи догорает вечер.


… иду в сапожищах – вот он я, городской житель!
И в моих задумчивых глазищах отразилась деревенская обитель!

Лай собак умолк. Небо чистится лунной метлой от туч!
А я, как потрёпанный обессилевший волк иду огородами крадучась!

От реки растёкся туман.
Черёмуха брезжит розовым.
И клён, как напившийся шарлатан, тычется веткой в воду - точно длиннющим носом.

И ноги, не слушаясь головы понесли меня к черёмухе спелой. И блики луны - золотыми подковами, мерцали в реке запрелой.


Иду и слышу… ну да, сзади шаги! Чёрт с ними, я расстроен ныне!
И всё ж, обернулся у реки. И вижу,
идёт ко мне в тумане синем… Человек!

Трость, цилиндр… вот это да!
Откуда взялось такое чудо?!
А, в речке тихо звенит вода и луна в ней, словно опрокинутая посуда.

А человек идёт ко мне, откидывая вперёд трость.
Идёт.
И что-то знакомое видеться в его чертах.
Чувствую, от волнения в горле точно застряла кость
и спазмом свело почему-то пах!

Вот и подходит он - с печальной улыбкой на губах и жест руки его смиренен...
если бы мне сказали, что на нашей улице побывал турецкий шах,
я бы ещё поверил… а тут, на тебе!
Передо мной собственной персоной, Сергей Есенин!

С перепугу в коленях дрожь, мутью кроются глаза! И под стук в висках слышу, говорит мне он:
- Удивлён? Похоже, желаешь знать, взялся я откуда?
 
Его голос эхом звучит и делится на всевозможные голоса:
- Так желаешь знать, откуда я?!
И проведя широким жестом: по лугам, лесам, по степи, грозно уточнил:
- Отсюда!

А затем, двинув бровью сурово, добавил:
- Ты виновен перед Любовью – перед главной святыней среди святынь!
Раньше за такую вину платили кровью!

Вдруг, умолк он… и на волосах его витых отразились грозные тучи!
И тогда взгремел он простуженным своим баском, словно был с громом венчанный!
 
… и тут, к слову сказать, я приметил, что он без остатка ушёл в себя! И тогда я решил незамеченным, смыться от него крадучись.

Но, не успел шевельнуть и рукой, как ближайшая к нам корявая ива, склоняясь над рекой… (чтоб её слопала лошадь сивая!)… хлопнула ветвью Есенина по руке!
В тот же миг, тот, по-профессорски будто очнулся от задумчивой лекции.
О-о-о… как страшно отразились его глаза в реке! И на этот раз я уже не на шутку взмолился нашим богам, а заодно и римским, и богам Греции!


Вдруг, точно из неоткуда, вокруг нас расцвёл сиреневый сад.
Посреди него озеро, а в озере - Луна желтком!
Да уж, подумалось мне, из такого теперь не убежать ада... и как назло не единой души кругом!

А, Есенин, расстроен: галстук набекрень, цилиндр запылился под кустом сирени! И продолжает скрипеть простуженным баском точно ворчливо трухлявый пень - с Луны, да с душистой сиреневой тени:
- Её слёзы, вот это озеро! А ты хоть раз вспоминал о ней?!

… как же он грозен и голос его становится страшней! Пшено его волос взмокло! Он весь дрожит и багровые пятна негодования по его бледному лицу!
Но, а что Луна?

А Луна, багровея свёклой, катится неумолимо… к её крыльцу!
Крадёт спящую из окна и далее катится… но, куда?
Конечно же, к нам!
... и льняная ухмылка Луны-паскудницы разлилась по спящим холмам.

Подкатывается, значит, … чтоб ты треснула! Мало мне скандального поэта, так ещё и её приволокла!
А Луна, как назло,
крепенько так её ещё и треса'нула, поставила на ноги, водой облила!

И смотри Таня непонятливыми глазами – мокрая от воды и жалкая, точь-в-точь, как общипанная курица! Но, в этот миг я её разглядеть не могу, потому как между нами из озера туман курится.


Есенин же всё гремит и гремит:
- Вот он перед тобой! – и дрожит у него в волнении левая бровь.
И тут я слышу, как Танюша ему в ответ:
- Да и пусть он остаётся со своей судьбой! Не вытягивать же из него ко мне любовь!

А Есенин, ядрёнть, вновь за своё:
- Тогда я сам... русский выведу приговор! - а туман всё курится, чадит и вся эта вонь на меня, точно я какой вор!


И тут вижу, страсть-то какая: 
Прямо из озера скользкими прутьями лезет русская знаменитая чилижина! А заодно и то, как отражается, растягиваясь и сжимаясь между этими прутьями, моя - “кислая мина”!

Взял Есенин все прутья враз, распахнул на моей груди рубаху...
вот пишу… дрожь бежит по спине и сейчас от того, как он бил по груди моей с маха!

- Хватит, хватит! – кричит Танюха ему.

Есенин сник… растворился в тумане сиреневый сад.
Тянут вёрсты речушку, точь - золотую тесьму. И не счесть уже, сколь веков и тысячелетий подряд.

Водь молчит, только падший дуб съединил её берега -
я ползу по нему, по быстрей бы в сено!
Под меня холодком подвевает река... и вдруг дуб покрывает склизкая
пена!
Я цепляюсь, карабкаюсь - всё попусту, ветви скользят! И вот камнем уже лечу
словно бездну!
Плюхаюсь… волны стылые душу леденят!
Пытаюсь выбраться, но бесполезно!



***

Просыпаюсь в холодном поту.
Одеяло сброшено, тишина.
Провожу рукой по спине… точь по льду!

… а вокруг предрассветными всполохами степная страна.

Ну и ночь! Мне не снилось и в смерть таких снов!
А Луна… эх, Луна, предательница!

И вдруг вижу я, как со всех углов к выходу некая тень в цилиндре
пятится!


... ах, деревня - сиреневый сад,
вот такой он - улыбчивый край берёз!
Но и всё ж, завсегда видеть рад я тебя и в жару, и в трескучий мороз!

Но, а ты - жизнь моя!
Мы ж с тобой на одной меже!
Знать, в тебе ни к чему такие раскаянья!

... и горит на моей душе жгучей болью Есенина наказанье!


Вячеслав Казарин
5-6 февраля, 1981