Василий Фёдоров. Поэма Дуся Ковальчук

ДУСЯ КОВАЛЬЧУК

      — Куда идет этот трамвай?
      — На улицу Дуси Ковальчук.

Пора и в путь.
А снег завёл пургу,
А снег замёл
Приобские овраги,
И кровь друзей
Алеет на снегу,
Напоминая
Сорванные флаги.

Простому люду
Городских лачуг
Ни с Колчаком,
Ни с Гайдою
Не спеться.
И холодеет Дуся Ковальчук,
Прислушиваясь
К собственному сердцу.

Легко ли,
Ровно ли оно стучит?
К нему потайно
Из особой связки
Партийным людям
Розданы ключи
В Москве,
В Иркутске,
В Омске,
В Красноярске...

Она их ждёт.
Она давно их ждёт,
Прикрывшись,
Как бронёй,
Подпольной кличкой.
Не открывайся,
Если кто придёт
Не с тем ключом,
А с воровской отмычкой.

      ***

Быть может, шпик
Уже следит, как рысь,
И за тобой,
И за твоей квартирой.
Не забывайся!
В зеркало глядись
И на лице
Смиренье репетируй.

Но в зеркале:
Считай на подлецов,
Считай на Колчака и Гайду-
Нате ж!
Глядит из рамки
Строгое лицо,
Блестят глаза,
Открытые не настежь.

И взгляд такой -
Увидел и продрог,
Но захотеть -
И можно улыбнуться,
Сломать в глазах
Обманчивый ледок,
Тряхнуть косой —
И в молодость вернуться.

А молодость:
Алтарь...
Рука в руке...
Угрюмый муж
Ей вовсе не ровесник,
Привёл её в свой дом
И в сундуке
Закрыл
Её девические песни.

Хотелось жить не так,
Как он мечтал,
Хотелось петь,
Смотреть на мир
Без страха,
А хмурый Фёдор
Бога почитал
И обожал
Российского монарха.

Он брал её,
Но сердца
Взять не смог
Ни ласкою,
Ни скудною мечтою.
А между тем любил
И так берёг,
Как берегут
Трудами нажитое.

И вот она
У зеркала пока,
Смеётся,
Молодости повинуясь,
Как будто
Достаёт из сундука
На чёрный день
Припрятанную юность...

      ***
А в этот час
В Кремле,
Гоня озноб,
То строгий и суровый,
То азартный,
Крутой, как глобус,
Потирая лоб,
Ильич склонился
Над сибирской картой.

Глядел и видел
Мятежей огонь.
Решительно,
Как бы гоня виденья,
Сказал,
На карту опустив ладонь:
— Сибирь не будет
Русскою Вандеей!

Там наш народ! —
Добавил он, гордясь
За тех, с кем жил,
За те места лесные...
— Усилить фронт!
Да, да... Удвоить связь!—
И пошагали
По снегам
Связные.

    ***

Он долго шёл,
Терявшийся в ночах.
Его, прошедшего
И степь и горы.
Жестоким именем:
«Кол-чак!»
«Кол-чак!» -
Пугали оружейные
Затворы.

Луну,
Что между тучами плыла,
Ему убить хотелось
Пулей меткой,
Как будто та
Подослана была
На небо
Колчаковской
Контрразведкой.

Не от неё ли,
Чтоб не виден был,
Пурги кромешной
Переживши натиск,
Снегами белыми
Себя прикрыл
И притаился Новониколаевск.

Но вот и дом.
Едва приметный след
Ведёт его к еде,
К теплу,
К покою.
В нём свет горит,
А может, этот свет
Обманчив
И зажжён не той рукою?

И вот он в доме:
С шапкою в руке
Пытливо смотрит
На хозяйку дома.
На человека
В мятом пиджаке,
С угрюмым взглядом
И усами сома.

В печи дрова
Приветливо горят,
За дверцей виден
Огонёк косматый.
- Вы комнату сдаёте, говорят?
- Да нет, кажись...
Бурчит ему усатый.

Гость отступил
Бледнее, чем стена,
А Дуся слушала
И примечала.
— Да, мы сдаём!—
Ответила она,
И на душе связного
Полегчало...

       ***
Судьба страны
Качалась на весах,
И на Сибирь
Накатывались грозы,
Где партизаны
В пасмурных лесах
Ковали пики
И точили косы.

Гневился
Сухопарый адмирал,
Теряя счёт
Потерям и утратам.
Колчак огнём,
Колчак петлёй карал,
Колчак устал
Казаться демократом.

Куда ни глянь-
Снега,
Снега.
Снега!..
И дремлет городок,
Как на подушках.
И катит подо льдами
Обь-река,
Журчит под снегом
Каменка-речушка...

Из кабака
Сквозь белые снега
Летит,
Поёт
На тройке с бубенцами
Упившаяся дочка мясника,
Не брезгуя
Безусыми юнцами.

Храпят,
Прядут ушами рысаки,
Хвосты и гривы
Плещутся в полёте.
Чем безысходней
Приступы тоски,
Тем безутешней
Душный праздник плоти.

Горят подковы
Золотым рублём,
И снег блестит
Растраченной казною.
...Патруль!
И Дуся
Перед патрулём
Прикинулась
Ревнивою женою.

Кричит связному:
— Бабишься да пьёшь! —
Гляди ударит.
— У-у, бесстыжий блудня! —
Солдаты ржут.
Знакомы до чего ж
Им новониколаевские будни!

Связной
И Дуся в праздничном платке
Шагают в дом
На приовражном месте,
Где Каменка
Приносит Обь-реке
И горькие
И радостные вести.

Связной?
Она доверилась ему,
А вдруг он боязлив
И всех погубит?
Нет-нет!
И повела его к тому,
Кого, как жизнь
И как надежду, любит...

Стучит в оконце.
— Бабушка, встречай! —
Настасья Шамшина,
Гостей встречая,
Хлопочет у стола.
—Продрогли, чай?
И угощает их
Морковным чаем.

Даёт сигнал,
Три раза застя свет,
Стоит большая,
Скрыв к душе лазейки,
Как будто весь
Подпольный комитет
Припрятала
За теплой бумазейной.

Борис вошёл,
На вид немолодой,
Подстриженный в кружок,
Давно не бритый,
Но Дуся знает:
Русой бородой
От лишних взглядов
Молодость прикрыта.
 
       ***

Всегда в труде,
К стихам он не привык.
Но, как юнец,
Что о любви мечтает,
Суровый
Бородатый большевик
«Евгения Онегина»
Читает.

А рядом Дуся.
Перед нею шифр
На желтоватом
Крохотном листочке.
Условленный порядок
Дробных цифр
Обозначает строчки,
Буквы в строчках.

То загудит,
То смолкнет бас густой
На звучной рифме,
На певучем слоге,
Как будто
Арифметикой простой
Он выверяет
Пушкинские строки.
 
Поэзия, как музыка, легка!
Борис придирчив
К прожитому веку:
Скупясь,
Берёт от каждого стиха
Всего по букве —
Тоже на поверку.

Из вечных слов:
Мечтать,
Страдать,
Любить,
Как из живых корней,
Пророс партийный
Приказ родной Москвы:
«Не медля, слить
Отряды партизанские
В единый».

Глаза блестят,
Но губы всё молчат,
Большому чувству
Слова не находят,
А страстные стихи
Звучат,
Звучат...
Они в крови
Медовым хмелем бродят.

Уже рассвет
С бульвара ночь сметал,
Когда она
Застенчиво сказала:
— Ты только что письмо
В стихах читал...
А знаешь...
Это я тебе писала!..

        ***

Играет в куклы
Шустренькая дочь.
Усталой Дусе
Радостно и горько.
Она и муж
Почти, как день и ночь,
А между ними —
Маленькая зорька.

Висячий ус
Сердито теребя,
Себя и Дусю
Подозреньем муча,
Он ходит,
Половицами скрипя,
Тяжёл и хмур,
Как грозовая туча.

— Я знаю всё!..—
Ему не по себе,
Он постарел
В предчувствии плохого.
— Уймись,
Тебя повесят на столбе,
Тебя убьют,
Как Сашку Петухова!

Жена молчит.
И что ответить ей?
Глаза подкрашены
Вечерней синью.
Муж бережёт
Кубышку для детей,
Она ж для них
Добудет всю Россию.

       ***

На верность Богу
Давшие обет,
Из всех щелей,
Как чёрные букашки,
Как тараканы чёрные
На свет
Повыползли
Монахи и монашки.

Вокзал.
Куда ни глянь —
Везде
Людскал пдотъ,
Как киснущее тесто.
И всё-таки
Сестрице во Христе
Штабс-капитан
Предоставляет место.

Присев,
Не посмотрела,
А прожгла.
Подумал:
"Не с картины ли известной
Боярыня Морозова сошла,
Чтоб показать.
Как крестятся двуперстно.

Её не стиснешь,
Не пожмёшь руки,
Не назовёшь
Красавицей и феей.
Она читает
Что-то от Луки,
Она бормочет
Что-то от Матфея».

Мелькают
Телеграфные столбы,
Поскрипывают
Ржавые рессоры.
Глазищами
Печальной Барабы
Глядят на мир
Солёные озера.

Блестит на солнце
Белый солонец...
И мнится,
Не болотная водица,
А кровь земли,
Измученной вконец,
Из травки зеленеющей
Сочится.

На гривках бродят
Тощие стада,
И вёрсты, вёрсты
Долгих перегонов!..
Штабс-капитан:
— Однако, господа,
Как ни смешно,
Дерзит Ивашка Громов.

— Правитель недоволен.
- Дело-с в том...-
Пока в купе,
Беседуют любезно,
Монашка
Осеняется крестом
И призывает
Ангелов небесных.

Но быстрый взгляд
И еле слышный вздох —
Всё говорит
К немалой славе беса,
Что спутница —
Да не осудит Бог! —
Не лишена
Земного интереса...

Встревожил
Офицерские умы
Полунамёк
Из Ветхого завета:
— Ночь отойдёт,
Отринем дело тьмы...
Наступит день,
Возьмём оружье света...

А вечером
В столице Колчака
Шумел начальник контрразведки,
Зная,
Что в город,
Неизвестная пока,
Проникла
Большевистская связная.

        ***

Уже остуда
Тронула леса,
Утрами
На пшенице перезрелой
Всё ярче
Изумрудилась роса
И радугой упавшею
Горела.

Рябина
Красным соком налилась;
Калина в гроздьях
Вспыхивала жарко;
Вся в красном,
Словно кровью облилась,
Вся в иглах
Напружинилась боярка...

А городами,
Тайною тропой,
Счёт умножая
Горестям и болям,
Могилы
Оставляя за собой,
Предатель шёл
С изношенным паролем.
И он пришёл.
Потухший спрятал взгляд,
Сказал слова
Уже не в прежней силе:
— Вы комнату сдаёте, говорят?
И затоптался:
— Вы меня забыли?

Вся напряглась.
Не позабыла.
Нет.
Но на лице его
Чужая метка.
В глазах почти
Неуловимый след,
Который оставляет
Контрразведка.

Душа чужая —
Тёмный, тёмный лес.
И верх взяла
Подпольная привычка.
Не открывайся!
Он к тебе прилез
Не с тем ключом,
А с воровской отмычкой.

Но чёрный гость стоял,
Не уходил,
Не унимался,
Неизменно слыша:
— Я вас не знаю.
— Я же Михаил.
— Я вас совсем не знаю.
— Я же Миша.

А через час
Увидела в окне
И поняла,
От страха цепенея,
Что был он,
Этот Миша, заодно
С фискалами,
Следившими за нею;

Что смерть
Приставлена к её душе,
И та стоит,
Жестокая, немая.
И стало зябко,
Будто бы уже
Попала в сердце
Пуля ледяная...

Но есть
Родившееся не в тиши,
А в боевой
Извечной круговерти
Такое свойство
Молодой души:
Идя на смерть,
Не верить
В силу смерти.

И мысль одна:
Угрозу отвести,
Предупредить,
Любимого спасти!..

Но как уйти?
И, напрягая взгляд,
Она в окно,
Смиряя сердца стуки,
Глядит:
Стоят.
Ещё глядит:
Стоят.
И в пятый раз глядит:
Стоят, бандюги!

          ***

Обычный дом.
В обычном доме том
Прутьем железным
Забраны окошки,
А в нём поручик
С плотоядным ртом,
Как пума
За минуту до кормёжки.
 
Итак,
Монашку удалось поймать.
Хитра, ловка,
Продаст и перекупит.
Могла бы улизнуть...
Но дочка... Мать!
Муж мог бы донести...
Нет. Значит, любит.

Муж стар
И для подпольщика ленив.
Она красива,
Молода,
Игрива...
Он хмур.
Ревнив.
А может, не ревнив?
Э-э, чёрт возьми,
Все старики ревнивы!

«Ты, — рассуждает,—
Злобу усыпи,
Ты помоги
Заблудшим отогреться.
Не бурей будь
В барабинской степи,
А солнцем,
Предлагающим раздеться.

Она же баба.
Мало ль на Руси
Позанесло бабёнок
В вихрь событий!
А ты не горячись,
Ты пригласи
Да расспроси...»
И заорал:
— Введите!

Вошла,
Не плача,
Даже не грустя,
Лишь на душе
Невидимая хмара.
— Прошу-с, присядьте.
Будьте, как в гостях.—
Она в ответ:
— Не вижу самовара!

— Ого!— заулыбался офицер.
Запритворялся,
Приторно восторжен.
Что он эсер,
Сторонник мягких мер.
— Я даже друг ваш!
— Что-то не похоже.

На скулах
Заходили желваки,
Перекосилась
Морда офицерья.
— Проклятые большевики!
Не понимают
Нашего доверья!

Довольно!—
Завопил противник зла,
Поборник правды.
Из терпенья выйдя.
— Монашкою, цыганкою была!..
Теперь увидим
В натуральном виде!

Бывал он страшен,
Если под ремнём.
Под шомполами,
Отвергая милость,
Не признавая
Человека в нём,
Не проявлялась
Женская стыдливость.

Над Дусею
Всё злее взлёт хлыста,
Ходившего
Змеиными кругами.
Поручику
И ум и красота
Давно казались
Личными врагами.

Не лебеди,
Но час и два подряд
На белых крыльях
Из глубин бездонных
Приподнялись над миром
И летят,
Летят
Нечеловеческие стоны.

       ***

А люди жили...
Плыли облака,
Рождался век
У вечности-старушки,
Тяжёлая катилась
Обь-река,
Легко журчала
Каменка-речушка.

И каждый человек
По мере сил
Куда-то нёс
Свою земную участь.
Всё красных ждали.
Даже Михаил
Чего-то ждал,
Судьбой Иуды мучась.

Переполнялась
Холодом душа.
С Уральских гор
В сибирскую равнину,
И гневом
И возмездием дыша,
Катилась
Краснозвёздная лавина.

Давно ли он
Горел её огнём
И в бой ходил,
Перед врагом не труся.
Чего?
Чего же не хватило в нём,
Чтоб крепкой волей
Походить на Дусю?

И жалок был
Мятущийся фискал,
Теряющий
Надежду человечью,
Предав одних,
Он снова жертв искал,
И те, кого искал,
Пошли навстречу.

В лесной сторожке,
Шарить — не найдёшь,
Его же друг,
Не знавший чувства мести,
Предателю
Всадил под сердце нож
По праву дружбы
И по долгу чести.

А осень шла.
Пылал соседний сад.
Кленовый лист,
Предчуя непогоду,
Влетел в тюрьму,
Как золотой мандат,
Как пропуск
На желанную свободу.

И каждый понимал:
Пока что жил.
И каждый
С жёстких нар приподнимался.
А пятипалый лист
Порхал,
Кружил
И никому
В ладони не давался.

Влетел другой...
Лежи.
Терпи.
Молчи.
Запрячь подальше
Мысли дорогие...
Стучат шаги.
В дверях гремят ключи,
Гнусавит надзиратель:
— Евдокия...

— Эй, Ковальчук! —
Торопят голоса.
Что окрик ей,
Когда весь день упрямо,
Сироткою,
Раздета и боса,
Дочурка её мёрзнет:
— Мама! Мама!..

И тянется к решётке:
— Я боюсь!..—
Мать говорить
Старается с задором:
— Не бойся, доча,
Я к тебе вернусь...
— А скоро, мама?
— Скоро, доча, скоро!

Есть,
Есть
Родившееся не в тиши,
А в боевой
Извечной круговерти
Святое свойство
Молодой души:
Идя на смерть,
Не верить
В силу смерти!

ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
1957

*

Евдокия Ковальчук

Имя при рождения Авдотья Борисовна Репина
Псевдоним Дуся
Дата рождения 1881
Место рождения
Сергачский уезд, Нижегородская губерния, Российская империя
Дата смерти 1919
Место смерти
Новосибирск, Новониколаевский уезд, Томская губерния, РСФСР

Род деятельности - революционер
Образование - самообразование
Партия РСДРП (с 1917 года)
Основные идеи - большевизм
Отец - Борис Андреевич Репин
Супруг - Фёдор Ковальчук

Евдокия Борисовна Ковальчук, более известная как Дуся Ковальчук (1881—1919), — участница большевистского подполья в Новониколаевске (1918—1919).

Биография

Родилась в крестьянской семье, проживавшей в Сергачском уезде Нижегородской губернии. Позднее вместе с родителями переехала в Новониколаевск. Отец, Борис Андреевич Репин, работал плотником.

В возрасте 16 лет Евдокия Репина вышла замуж за Фёдора Ковальчука, который был старше её вдвое. По некоторым сведениям, муж-парикмахер имел свой салон на вокзальной площади. Однако имеются данные, свидетельствующие о том, что он работал машинистом паровоза. Муж был сторонником монархии и не разделял революционных взглядов супруги.[1] В этом браке родилось четыре ребёнка (два мальчика и две девочки).

Д. Ковальчук была для своего времени эмансипированной женщиной: самостоятельно освоила чтение и письмо, выписывала политические газеты. Хорошо шила на заказ на имевшейся дома швейной машинке «Зингер». Благодаря мужу младшей сестры Александры приобщилась к нелегальной политической деятельности[2]. С 1910 года семейный дом стал местом встречи подпольщиков.

В феврале 1917 года Ковальчук вступила в РСДРП, позже была избрана в Новониколаевский Совдеп. С декабря 1917 года в городе устанавливается Советская власть, которую 26 мая 1918 года свергает восставший чехословацкий корпус, и установилась власть Временного правительства автономной Сибири. В это время Ковальчук стала одним из руководителей подпольной группы РКП(б).
После расстрела революционеров-большевиков организовала похороны соратников — Ф. И. Горбаня, А. И. Петухова, Ф. П. Серебренникова, Д. М. Полковникова и Ф. С. Шмурыгина, которые вылились в политическую демонстрацию. Собирала для арестованных и детей расстрелянных деньги, сухари, одежду, неоднократно выезжала для связи с ними в другие города. Участвовала в подготовке побегов арестованных, прятала в своем доме связных из других городов Сибири.

В дни декабрьского (1918) и февральского (1919) восстаний в Омске выступала сторонником организации восстаний в городах в противовес точки зрения ряда большевистских организаций Сибири, предлагавших центр восстаний перенести на деревенскую периферию. Способствовала переброске патронов и боеприпасов алтайским красным партизанам.

В сентябре 1919 года с группой подпольщиков арестована контрразведкой, по одним данным чешской, по другим — польской. Расстреляна. Место захоронения неизвестно.