444-447. Даниил Андреев

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .с. 444-447

ДАНИИЛ АНДРЕЕВ
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
1906, Берлин – 1959, Москва.

При  жизни  не  напечатал  ни  одной  строки  стихов.  Родился в семье знаменитого прозаика Леонида
Андреева.  Был  художником-шрифтовнком.  Во время войны  сражался  рядовым  на  ладожском льду.
После  окончания войны был  «отблагодарен» десятью годами тюрьмы.  Поэзия  помогла  ему выжить,
когда  он  уходил  в  мир русской  и  мировой  истории  от  окриков вертухаев  и лая овчарок.  Написал
философскую поэму в прозе «Роза мира»; был из тех русских правдолюбцев, которые, освещая тайной
свечой  мрачные  своды  пещер  истории,  пытались  связать  воедино разорванные звенья распавшейся
связи времен.  Он сам сказал о таких, как он:  «Но есть безымянность иных... Свинцов удел безвестных
борцов, вседневных подвижников и творцов деятельной любви».

'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(1)
. . . . . . ТЮРЬМА НА ЛУБЯНКЕ
.
        Нет:
Втиснуть нельзя этот стон, этот крик
                В ямб:
        Над
Лицами спящих – негаснущий лик
                Ламп,
        Дрожь
Сонных видений, когда круговой
                Бред
        Пьешь,
Пьешь, задыхаясь, как жгучий настой
                Бед.
.
        Верь:
Лязгнут запоры... Сквозь рваный поток
                Снов
        Дверь
Настежь – «Фамилия?» – краткий швырок
                Слов,–
        Сверк
Грозной реальности сквозь бредовой
                Мрак,
        Вверх
С шагом ведомых совпавший сухой
                Шаг,
        Стиск
Рук безоружных чужой груботой
                Рук,
        Визг
Петель и – чинный, парадный,– другой
                Круг.
.
        Здесь
Пышные лестницы; каждый их марш
                Прям;
        Здесь
Вдоль коридоров – шелка секретарш –
                Дам;
        Здесь
Буком и тисом украшен хитро
                Лифт...
        Здесь
Смолк бы Щедрин, уронил бы перо
                Свифт.
.
        Дым
Пряно-табачный... улыбочки... стол...
                Труд...
        Дыб
Сумрачной древности ты б не нашел
                Тут:
        Тишь...
Нет притаившихся в холоде ям
                Крыс...
        Лишь
Красные капли по всем ступеням
                Вниз.

.
        Гроб?
Печь? Лазарет?.. – Миг – и начисто стерт
                След,
        Чтоб
Гладкий паркет заливал роковой
                Свет.
. . . .
1935-1956
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(2)
. . . . . . ЭВАКУАЦИЯ   ВОЖДЯ
            ИЗ   МАВЗОЛЕЯ   В   1941 ГОДУ
            Баллада
.
Подновлен румяным гримом,
Желтый, чинный, аккуратный,
Восемнадцать лет хранимый
Под стеклянным колпаком,
Восемнадцать лет дремавший
Под гранитом зиккурата,–
В ночь глухую мимо башен
Взят – похищен – прочь влеком.
.
В опечатанном вагоне
Вдоль бараков, мимо станций,
Мимо фабрик, новостроек
Мчится мертвый на восток,
И на каждом перегоне
Только вьюга в пьяном танце,
Только месиво сырое
Рваных хлопьев и дорог.
.
Чьи-то хлипкие волокна,
Похохатывая, хныча,
Льнут снаружи к талым окнам
И нащупывают щель...
Сторонись! Пространство роя,
Странный поезд мчит добычу;
Сатанеет, кычет, воет
Преисподняя метель.
.
Увезли... – А из гробницы,
Никому незрим, незнаем,
Он, способный лишь присниться
Вот таким,– выходит сам
Без лица, без черт, без мозга,
Роком царства увлекаем,
И вдыхает острый воздух
В час, открытый чудесам.
.
Нет – не тень...
                но схожий с тенью
Контур образа... не тронув
Ни асфальта, ни ступеней,
Реет, веет ко дворцу,
И, просачиваясь снова
Сквозь громады бастионов,
Проникает в плоть живого –
К сердцу, к разуму, к лицу.
.
И, не вникнув мыслью грузной
В совершающийся ужас,
С тупо-сладкой, мутной болью
Только чувствует второй,
Как удвоенная воля
В нем ярится, пучась, тужась,
И растет до туч над грустной,
Тихо плачущей страной.
. . . .
1942-1952
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(3)
. . . . . . ХУДОЖЕСТВЕННОМУ  ТЕАТРУ
.
Порой мне казалось, что свят и нетленен
Лирической чайкой украшенный зал,
Где Образотворец для трех поколений
Вершину согласных искусств указал.
.
Летящие смены безжалостных сроков
Мелькнули, как радуга спиц в колесе.
И что мне до споров, до праздных упреков,
Что видел не так я, как видели все?
.
В губернскую крепь, в пошехонскую дикость
Отсюда струился уют очагов,
Когда единил всепрощающий Диккенс
У племени пунша друзей и врагов.
.
То полу-улыбкою, то полусмехом,
То грустью, прозрачной, как лед на стекле,
Здесь некогда в сумерках ласковый Чехов
Томился о вечно цветущей земле.
.
Казалось, парит над паденьем и бунтом
В высоком катарсисе поднятый зал,
Когда над растратившим душу Пер Гюнтом
Хрустальный напев колыбельной звучал.
.
Сквозь брызги ночных, леденящих и резких
Дождей Петербурга, в туманы и в таль
Смятенным очам разверзал Достоевский
Пьянящую глубь – и горящую даль
.
Предчувствием пропасти души овеяв,
С кромешною явью мешая свой бред,
Здесь мертвенно-бледным гротеском Андреев
На бархате черном чертил свое «нет».
.
Отсюда, еще не умея молиться,
Но чая уже глубочайшую суть,
За Белою Чайкой, за Синею Птицей
Мы все уходили в излучистый путь.
.
И если театр обесчещен, как все мы,
Отдав первородство за мертвый почет,
Он был – и такой полнозвучной поэмы
Столетье, быть может, уже не прочтет.
. . . .
1950
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(4)
. . . . . . * * *
.
          Русские зодчие строили прежде
          За чередой
Стен
          Белые храмы в брачной одежде,
          Чище морских
Пен.
.
          Кремль неземной в ослепительной славе
          Снится порой
Нам,
          Вечно спускаясь к плоти и яви,
          Как мировой
Храм.
.
          Тих, несказанен и невоплощаем,
          Светел, как снег
Гор...
          Путь его ищем, тайн его чаем,
          Поя, что век
Скор.
.
          Но в глубине, под городом зримым,
          Некий двойник
Есть,
          И не найдешь ты о нем, таимом,
          В мудрости книг
Весть.
.
          Эти запретные грани и спуски
          Вглубь, по тройным
Рвам,
          Ведомы только демонам русским,
          Вихрям ночным,
Нам.
.
          К этим подземным, красным озерам
          Срыв круговой
Крут:
          Бодрствует там – с неподвижным взором,
          Как вековой
Спрут.
.
          Тихо Печальница русского края
          Рядом с тобой
Шла,
          Если прошел ты, не умирая,
          Сквозь этот строй
Зла.
. . . .
1950
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(5)
. . . . . . К  ОТКРЫТИЮ  ПАМЯТНИКА
.
Все было торжественно-просто:
Чуть с бронзы покров соскользнул,
Как вширь, до вокзала и моста,
Разлился восторженный гул.
.
День мчится – народ не редеет:
Ложится венок на венок,
Слова «ОТ ПРАВИТЕЛЬСТВА» рдеют
На камне у бронзовых ног.
.
Но чуждый полдневному свету,
Он нем, как оборванный звук:
Последний, кто нес эстафету
И выронил факел из рук.
.
Когда-то под аркой вокзала,
К народу глаза опустив,
Он видел: Россия встречала
Его, как заветнейший миф.
.
Все пело! Он был на вершине!
И, глядя сквозь слез на толпу,
Шагал он к роскошной машине
Меж стройных шеренг ГПУ.
.
Все видел. Все понял. Все ведал.
Не знал? обманулся?.. Не верь:
За сладость учительства предал
И продал свой дар. А теперь?
.
Далеко, меж брызг Укарвайра,
Гоним он нездешней тоской,
Крича, как печальная кайра,
Над огненной ширью морской.
.
Все глуше мольбы его, тише...
Какие столетья стыда,
Чья помощь бесплотная свыше
Искупит его? и когда?
. . . .
1955
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(6)
. . . . . . ИЗ  ПОЭМЫ  «ГИБЕЛЬ  ГРОЗНОГО»
.
Не пугайся. Да и чем на свете я
Ужаснул бы тех, кому насквозь
Через мрак двадцатого столетия
Наяву влачиться довелось?
И задача книги разве та,
Чтоб кровавой памятью земли
Вновь и вновь смущалась чистота
Наших внуков в радостной дали
.
Но он сам, ночами в голой келии
Не встававший до утра с колен,
Чтобы утром снидить в подземелие,
Где сам воздух проклят и растлен –
Он тревожил с детства мой досуг,
Ибо тайна, замкнутая в нем,–
Ключ от наших всероссийских мук,
Наших пыток стужей и огнем.
.
Вот он сходит, согнут в три погибели,
Но всевидящий, как сатана,
Уже зная: на углях, на дыбе ли,
На крюке ли жертва подана?
Ноздри вздрагивают. Влажный рот
Приоткрыт в томительной тоске,
И мельчайшей изморосью – пот
На устало вдавленном виске.
.
Скажешь – век? эпоха? нравы времени?
Но за десять медленных веков
Самой плотной, самой русской темени
Иоанн – единственный таков.
Ни борьба за прочность царских прав,
Ни державной думы торжество
Не поставят рокового «прав»
На немых синодиках его.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

Оборвется в доме дело всякое,
Слов неспешных недоговорят,
Если черной сбруей мерно звякая,
Пролетит по улице отряд.
Врассыпную шурхнет детвора,
Затрясется нищий на углу,
И купец за кипами добра,
Словно тать, притихнет на полу.
.
В шуме торжищ, в разнобойном гомоне
Цвет сбегает с каждого лица,
Если цокнут вороные комони
По настилу ближнего крестца.
В кабаках замолкнет тарнаба1,
В алтаре расплещется сосуд
И в моленных княжеских – до лба
Крестный знак персты не донесут!
.
Вскочат с лавок, кто хмелен на празднике,
И с одра – кто в лихоманке чах,
Если, молча, слободою всадники
Мчатся мимо в черных епанчах,
Прыть былую вспомнят старики,
Хром – костыль отбросит на бегу,
И у баб над росстанью реки
.
Перехватит дух на берегу.
В землях русских след нездешний выбили
Не подковы ль конницы твоей,
Велга! Велга! призрак! дева Гибели!
Угасительница всех огней!
Разрушительница очагов!
Мгла промозглая трясин и луж!
Сыр–туман ямыг и бочагов
И анафематствованных душ!..
.
Раздираем аспидами ярости,
Только кровью боль свою целя,
Приближается к пустынной старости
Черновластник смолкшего Кремля.
Вей метелью, мутно-белый день,
Ширь безлюдных гульбищ пороши,
Мчи в сугробья дальних деревень
Мерный звон за упокой души:
.
О повешенных и колесованных;
О живьем закопанных в земле;
О клещами рваных; замурованных;
О кипевших в огненной смоле.
За ребят безотчих и за вдов;
За дома, где нынче пустыри;
За без счета брошенных с мостов
В скорбном Новгороде и Твери.
.
Об отравленных и обезглавленных!
О затравленных на льду зверьем!
По острогам и скитам удавленных,
Муки чьи в акафистах поем;
И по ком сорокоустов нет –
Отстрадавших по всей Руси,–
Боже милостивый! Боже–Свет!
Имена их только Ты веси.
. . . .
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
дополнительно:
                Даниил Леонидович Андреев
                родился – 20 октября [2 ноября] 1906 (Берлин )
                умер       – 30 марта 1959, Москва)
                прожил  – 52 года
.
Русский писатель, литературовед, философ. Автор мистического сочинения «Роза Мира».
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . З Н А Й « Н А Ш И Х « ! . . . . . . . . . . . . . . . . .  http://www.stihi.ru/avtor/mc00001
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сергей Мигаль Екб . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  http://www.stihi.ru/avtor/mc001
'