На краю ночи

Я не имею права проиграть!
Но проиграю. Глупо, неизбежно.
Я никогда не знал, что значит нежность,
И никогда не верил в "умирать".
Но умирать-то всё равно придется.
Теперь, когда вся жизнь на дне колодца,
То вниз нельзя. А вверх — я не смогу.
Я не живу — я ежедневно лгу
Себе о том, что всё вот это — жизнь.
А это — что угодно: кавалькада
Жестяных труб, тупая маета
В очередях, проникновенье ада,
Иль просто городская пустота,
Но нет, не жизнь. Как выбраться из этой
Цепи неуязвимых неудач
Не знаю, даже будучи поэтом
И физиком в придачу. Отредачь
Мой крик, цензура трасс непроходимых,
Начертанных, увы, не для меня!
Нет! Я уже не верю в нелюдимость!
Но всё ж она, сосульками звеня,
Меня неудержимо настигает.
Устав от отрицаний навсегда,
Я бегство по волнам превозмогаю,
Сжимаясь как пространство. Ерунда
Такой и остается и в обёртке.
Сама обертка — тоже ерунда.
Быть может, жизнь в огромных городах -
Это побег от гоночного кара.
И небоскребы суть пустая тара.
Точней не так: пустая для тебя,
А для других — вместилище огня,
Но парадокс, что так считает каждый,
И так же называет это жаждой.
Танталов крест невыпитой судьбы
Не тяжелей ли смерти Иисуса?
Суды, плевки, позорные столбы
Терзают тело, отчужденье вкуса
Прессует душу вплоть до облысенья,
И страх зимы как страх опустошенья,
А не холодной и сырой погоды,
Заложен в человеке от природы,
Поэтому зимой так много пьют,
Ища в стакане градус и уют.
Как будто и дожди уже не льют
Вокруг меня. В норе находит кролик
Свою постель. Поэту где приют?
Где скрыться мне от нестерпимых колик?
И вот опять всё падает: листва,
Бумага, книги, ручки, голова,
Заполненная непропорционально.
Пока танцует осень в платье бальном,
В манжетах жёлтых пряча ветошь будней,
Под скрип и вой хэллоуинских лютней,
Карета — тыква, туфельки хрустальны,
Хрустально счастье, туфельки — в грязи.
Не избирая никакой стези —
Ни этой, ни страдальческой, ни прочей,
Уже давно лишь жизнь с приставкой "очень"
Ищу я, но никак не нахожу,
И просто коротаю ту, что есть.
Не объяснишь глухому падежу,
Что жизнь одна, и много дел и мест,
Услышишь то же "нет кого/чего"?
А нет тебя! Всё мимо. Существуешь
Ты словно посредине полных улиц,
И на вопрос: "есть атомы, а между
Выходит, вовсе ничего и нет?"
Я, кажется, опять нашел ответ.
Нашел ответ — но потерял надежду.
И, вроде бы, я даже не дурак,
Но каждый раз со мною всё не так:
Не так одет, не так смеюсь и плачу,
Кичусь, влюбляюсь, ничего не значу
Не так, как надо, чтобы полюбить.
Я повторяю Бродского и стену:
Воздушный шар — я, сердце — это нить,
Что держит горло, не давая лопнуть
Воздушным замкам. Нервная система
Грубей и прозаичней, чем душа.
Живут тела. Тела живут спеша.
У них внутри — песок и мелководье.
Тела, тела, одетые по моде,
В лохмотьях ли, но все равно - тела.
Они бездушны. В них не сыщешь зла,
Но и добра. Жестокие сердца
Так далеки от белого венца,
Как звезды от Земли. Сам по себе
Процесс рожденья ангелов от чёрта
Естественен. У корабля два борта,
У душ — стерадиановый футляр.
Как теплоход, я выпускаю пар,
И, заключенный в плотный коробок,
Мой дух опустошен и однобок.
Я вновь чужой на этом древе жизни,
На празднике блистательного Ра,
Не нужный ни чужбине, ни Отчизне,
Живущий верой в светлое "вчера".
Хотя и все вокруг — в плену иллюзий,
В мечтах, уже разбитых, но они
Еще не замечают в пьяном смузи
Их грёз вчерашних сколотой брони.
Я не один такой, неподшаблонный,
Не вхожий в рамки принятых систем
И не входящий. Боль моя законна.
Закономерна. Называй никем
Моё шальное эго! Милый призрак
Каких-то полустёртых контуров
Иль просто умопомраченья признак,
Клубок проблем и комплексов комок —
Все это — я. Зови меня как хочешь:
Я все равно себя не узнаю!
И если нет вокруг ни дня, ни ночи,
То ты стоишь у ночи на краю.