Кедровый кордон. рассказ. проза

               
               
     Фёдор ехал по накатанной грунтовке вот уже два часа. Основной путь в ночь по асфальту он прошёл быстро, наслаждаясь скоростью. И вот уже светало. Солнце освещало горизонт, а седая дымка тумана по долине реки окрасилась в розовый цвет.
     Ранним утром воздух особенный. Прохлада, насыщенная запахами тайги, как хмельной коктейль, и бодрила, и пьянила одновременно. Фёдор Михайлович открыл окна в машине и всей грудью вдыхал ароматы рассвета, растворённые в каплях тумана – дух молодой зелени папоротника и лабазника, хвои, жасминовый аромат чубушника, цветущих диких яблонь по берегу реки и даже запах придорожной пыли, клубившейся за машиной, был ему приятен…
      …Пять лет назад он разошёлся с женой. За десятилетие брака они не стали ближе, а напротив, с каждым годом всё отдалялись и отдалялись друг от друга. Детей не было, любовь давно прошла, пусто было в душе.  Спать ложились как супруги, просыпались как чужие… Однажды жена объявила ему:
- Федя, я ухожу от тебя. Давно люблю другого, прости…
А он очень спокойно воспринял эту весть, как будто ждал этого.
- Не уходи, я к отцу пойду жить, квартира пусть тебе остаётся.
На том и порешили. Фёдор забрал свои вещи и перебрался к отцу.
А год назад его отец, Корнеев Михаил Фёдорович, скончался в больнице от инфаркта…
     Фёдор смотрел на дорогу, уходящую серпантином в перевал. На вершине всё было окутано густым туманом. Фёдор остановился.
- Пусть двигатель отдохнёт.
Он вышел размять ноги и спину.
      Туман был осязаем. Миллиарды капель, казалось, двигались в каком-то своём ритме, холодные, они оседали на коже, как будто хотели согреться от человеческого тепла. Забирались за ворот рубахи, оседали на седеющей шевелюре Фёдора, отчего его голова стала похожа на мокрый одуванчик.
- Похоже, я в облако заехал, надо бы печку включить, - Он забрался в салон, включил обогреватель.
- Ну что ж, будем спускаться…
     … Так уж повелось у Корнеевых, что всех мужчин в роду называли или Фёдором, или Михаилом. Откуда это пошло, он не интересовался, а сейчас спросить было уже некого.
    Дед его тоже был Фёдором Михайловичем. Родители каждое лето отправляли Федю к деду на кордон.
    Дед всю жизнь проработал в леспромхозе, выращивал кедры в питомнике в восьмидесяти километрах от села Кедрачи. Там и жил. Во времена СССР каждый леспромхоз обязан был после выпиловки засаживать вырубленные деляны молодыми саженцами кедра, ели, пихты или лиственницы. Так что на кордоне работы всегда хватало – лесозаготовители Приморского края закупали саженцы, делали заявки на будущее производство, согласно планам пятилеток. Казалось, работа будет нескончаемой, ан нет.
    В девяностые годы вся отлаженная система рухнула, и дедов кордон, где Фёдор провёл всё своё детство, оказался не у дел. Лес попал в частные руки, и никто уже не заботился о возобновление тайги. Дед так и остался доживать свой век на кордоне, в старом рубленном доме на берегу чистой речушки. Собирал шишку, сеял и выращивал саженцы тут же, на поле, зимой охотился, а по весне набивал рюкзак молодыми растениями и рассаживал их по вырубкам.

 - Вот, смотри, Федька, тайга это будущая. Через пятнадцать – двадцать лет на них шишка будет, зверь придёт, заживёт лес снова.
- Деда, а почему так долго ждать надо? Я уже взрослым буду, а кедр только шишку начнёт давать?
- Кедр, Федя, – это дерево внуков. Вот не будет меня – а ты приедешь сюда и на наших кедрах шишку соберёшь. А без нас его вообще в тайге не будет, без кедра умрёт тайга, он в ней царь.
- Получается, деда, мы тайгу спасаем?
- Спасаем, Феденька, спасаем…

Фёдор Михайлович улыбнулся. Дорогие воспоминания грели и радовали сердце.
   Городская жизнь стала в последнее время угнетать его. Он чувствовал себя в какой-то огромной клетке, в клетке с названием цивилизация - чистой, ухоженной, с удобствами, но запертой на множество замков. В клетке, из которой не выбраться, она держала его душу, как в стеклянном колпаке – небо видно, а воздуха нет. А его душа томилась, не в силах выпорхнуть на волю.
   А сейчас, проехав почти весь край, он не чувствовал усталости, напротив, душа пела. Она пела с того самого момента, как он решился переехать на дедов кордон. Переехать насовсем.
    После закрытия леспромхоза его отец, работавший в администрации района, смог оформить в собственность все пять гектар земель бывшего питомника. Тогда ему казалось, что это единственный выход сохранить эти земли с тысячами саженцев элитного кедра. Потом его перевели в город по службе, а после смерти деда за кордоном присматривал Василий Митрофаныч – бывший директор лесничества и большой друг отца. Он же после смерти хозяина питомника – Фёдора Михайловича Корнеева, высаживал саженцы кедра по делянам.

В Кедрачах Фёдор заправил машину, наполнил канистры и свернул на полузаросшую дорогу, похожую на зелёный тоннель.
 - Ну вот, уже совсем близко, - дорога сначала нырнула в небольшую ложбину и круто стала подниматься вверх. С вершины этого перевала, как на ладони, виден дедов кордон. Фёдор Михайлович остановил машину.
   Молодая зелень казалась на утреннем солнце золотистой, а среди неё полосами выделялась голубовато-зелёная хвоя кедра.
- Вот он, посаженный кедр, - проговорил Фёдор, - а ведь спас дед тайгу!
    Бывшие волока поросли берёзой, осиной и лиственницей, кедры возмужали – им уже более сорока лет, наверняка дают урожай шишки! Синей лентой извивалась речушка, впитавшая в себя все краски неба, а на полянке, среди всей этой красоты, ютились три домика – старое здание конторы, дедов дом и банька на берегу речки. Вот он, кордон. Ему захотелось моментально, прямо сейчас оказаться там, в заветном и сказочном месте, где прошло его детство.
- Здравствуй, дом, - прошептал Фёдор.

Гружённый пикап заехал на полянку. В небольшом окне бревенчатого дома мелькнула седая голова.
- Митрофаныч! Принимай жильцов!
- Федька! А я с утра жду тебя, кашеварю вот, стол праздничный готовлю! – Митрофаныч  подбежал, сгрёб Фёдора в охапку, - Как ты сейчас на отца похож! Ну, проходи в дом, устал поди.
- Знаешь, Митрофаныч, ехал сюда, как на крыльях, не устал, а вот проголодался, как волк. Давай перекусим.
- Потерпи, Федя, сходи в баньку. Я там всё обновил, натопил с утреца. Попарься с пыльной дороги, а потом уже и за стол. Да не ройся ты в своих рюкзаках, потом разберёшь. На вот рубаху, дедова ещё. Он её всегда после бани одевал, - Митрофаныч сунул Фёдору пакет с бельём,- не забыл, где банька-то?
- Не забыл, бегу!

   Печка дышала жаром. Фёдор блаженно растянулся на полоке,
закрыл глаза. Давно забытые воспоминания с новой силой ворвались в память, разворошили, оживили прошлое…
- Ну что, внук, сегодня париться будем в бане, хватит тебе в тазиках плескаться.
Дед завёл Федьку в парную и поднял на верхний полок. Нестерпимый жар, казалось сейчас испепелит всё тело. Федька сжался в комочек.
- Не годится так, ложись, внук, расслабься, парок погоняем.
Федька лёг, а дед взял два берёзовых веника и помахал ими над Федькиной спиной. Горячий воздух пробежал волнами, ему стало даже приятно, выступили капельки пота на детской спине. А дед поддал ещё парку и принялся охаживать Федьку.
- Ой, горячо, дед, горячо! А – а- а…. 
- Терпи, казак, атаманом будешь. Сейчас попаримся и охладимся.
Дед взял внука на руки и вышел из бани. Федька облегчённо вздохнул, а дед подошёл к ручью, спустился по деревянным ступеням к купели, огороженной срубом, и погрузился вместе с Федькой в студёную воду. Один раз, второй, третий… Федька верещал. Холодная вода обжигала, как кипяток. А потом они присели на лавке у бани.
- А вот теперь, внук, слушай своё тело.
Всё тело сначала покалывало мелкими иголочками, а потом появилось ощущение, как будто маленькие пузырьки лопаются на спине, руках, животе, это было так необычно и… щекотно.  Федька засмеялся.
- Ну вот, понял теперь, а то орал так, что зверей всех в округе распугал. Ну что, деда-то попаришь?

- Задремал, кажется…
Фёдор Михайлович поддал пару, прошёлся по телу ароматными вениками.
- Эх! Хорошо-то как!
Окунулся в прохладу ручья и наконец, блаженно растянулся на скамье у бани, ощутив себя живым и обновлённым.
- Фёдор! Ты не уснул там? Давай в дом!
- Иду, Митрофаныч, иду.
От белоснежной рубахи и штанов деда повеяло свежестью, хвоей и ещё детством. Фёдор всей грудью вдохнул этот сладкий аромат, оделся и пошёл к дому.

В доме всё было как раньше. Маятник на настенных часах с гирями на цепочках мерно отсчитывал секунды, дедов диван стоял там же, у стены с гобеленовым ковриком, на котором изображены олени у реки.  В доме пахло едой - простой, настоящей, аппетитной.
- Вот только с хлебом у меня плоховато, - Митрофаныч поставил в центр стола сковородку с жареной картошкой.
- А я купил хлеба, - Фёдор достал из дорожной сумки хлеб, колбасу, бутылку коньяка.
- Федька, убирай свой коньяк. Наливку будем пить, кедровую, на орешках! Ну, за возвращение! Ты же насовсем сюда, Федь?
- Насовсем, дядь Вась. Вот, квартиру отцовскую продал, гараж. Не хочу в город возвращаться, отрезал все ниточки. Обоснуемся здесь, организуем с тобой фермерское хозяйство, туристов и охотников принимать будем, заживём!
- Кстати, о хозяйстве. Я тут курочек завёл, теплицу поставил. Так что у нас с тобой и сад и огород есть, а на столе – всё своё. Только вот охотников, Федь, принимать не будем.
- Это почему же?
- А вот слушай. Дед твой, Фёдор Михайлович, царствие ему небесное, ещё жив был. Так вот, принёс к нему охотник местный маленького медвежонка. Мамашу пристрелил, а дитя к деду твоему, значит, на воспитание. Уж как Фёдор Михайлович выхаживал его. И с соски кормил, и каши ему варил, даже малины саженцев в райцентре купил для мишки своего. Лёшкой он его назвал, как кота своего. А Лёшка ходил за ним, как собака, пока малой был. А вырос в тайгу подался, но к Михалычу  наведывался. Бывало, встанет на задние лапы и идёт навстречу, словно человек. Обниматься, страсть, как любил! Сгребёт Михалыча в охапку и лапищами по спине похлопывает. Ручной совсем был, людям доверял. А уж Фёдор Михалыч как любил его! Зимовал Лёшка в старом омшанике. Облюбовал себе там берлогу, Михалыч соломы настелил. Весной проснётся – и в дом к Михалычу, на диване поваляется, каши поест, обнимет Михалыча и в лес…
Так вот, приехали как-то охотнички с города и попросились на постой. Михалыч  не отказал и насчёт Лёшки предупредил. Только что толку, городские – люди тёмные. Ушли на охоту, а вернулись с Лёшкой убитым. Всю грудь ему искромсали. Он, бедолага, людей увидел и обниматься пошёл…Схоронили Лёшку в его же берлоге, омшанике, значит.
     Вот после этого и слёг твой дед, долго в себя прийти не мог, а потом от сердца и помер…Всё себя винил в смерти Лёшки. Эх, нет места зверю среди людей, пока у людей ружьё за плечами…Давай, Феденька, помянем…
Они выпили не чокаясь, помолчали.

              Продолжение следует...