Да иволга трудясь в зобу

Она плескала грусть ногой,
С мостка взирая на волну,
По солнцу волновался зной,
Перед глазами пелену
Сморгнула, вдумчиво ведя
По плеску кончиком души
На пальце, педикюр шутя
Блестел, шумели рядом камыши,
Да иволга трудясь в зобу
На пересвистах ширя звук,
Как будто перхая в трубу,
Что трубадур в плохой мундштук,
Иль музыкант сей неумел…
А может он горнист-герой,
Трубач-сигнальщик войсковой,
В дымах несущих боя пепел,
На возвышении встав прочно,
Ногою правой наступив…
Подняв трубу, и звук поточно
Перекрывает грохот, взрыв.
Ей так представилось. Нечаянно.
Опять свистит. Благая трель.
И вновь сипит да неприкаянно,
Что кот полуночный, и гжель
На сердце тайной росписью:
Вместилище прохладных грез —
Отрет степенно сонной грустью…
И вот шумы осенних гроз
Уже до слуха носят весть свою.
И меж ночами дни светлы.
В подушке двинет головою,
И от волос как от метлы
Уйдут пожары, свисты гаубиц,
Снаряды что пихают в тьму.
Зенитки, всполохи… и лиц
Кричащих видит кому,
Идут в атаку, молот смерти
Меж ними падает на след,
Вминаясь глубиной, до плоти
Стремясь железом и огнем.
И ей уже сто тысяч лет,
И склепом будто этот дом.
И все вы в ней дыша живете,
Вы все, до утра что уснете…
И жизни всей на ней ответ:
На материнском чувстве блага
Еще девичьей стройноты.
Во чреве молодом секрет
Природы, помочь друга,
Что называл ее на «ты».
На руки брал, ласкал глазами,
Шептал — по волосам в лицо.
И форменно ступил ногами
На заскрипевшее крыльцо.
Придя проститься, неизбывно…
Как будто было так всегда:
Она к нему прильнула, сильно.
И так стояли. И вода
Стекала ручейками с крыши,
Исчерпывая будто дождь.
И мигом так прошли года…
И будто всхлипом: «ты пиши».
И нутренне липуче дрожь…

И плеть седая в волосах
По ветру махом головы:
Вдруг, обернулась, в сердце страх
Вонзился… крик совы
Воображением несом.
И прядь стегнула  воздух снов…
Стоит и смотрит. Будто зов:
Осев и дрогнув отчий дом.
Опять шальная прыть движенья:
В другую сторону глядя.
И жизнь в ней требует рожденья.
И воздух спекся звуком… — «я»
Последние мгновенья чтя,
Смотрело будто вечно — в звук.
И сотряслось. И слабость рук,
Что выпускают ношу тяжко.
И свист с немыслимой оттяжкой
Вошел в предчувствие всех мук.
Земля поднялась — как вздохнула,
Да выплюнув камнями ввысь.
Она лишь напослед взморгнула,
Ему шепнув душой: «держись».
Ты там держись, мой милый друг,
Идя в атаку ли, иль зная,
Что здесь остался светлый луг
На коем мы, рассвет встречая,
Смеялись, за руки возьмясь,
Всеместно наслаждаясь раем,
Что между нами… и змеясь
По небу шла печаль витая,
Я не увидела тогда… Дом
Повалился крышей. Тая
Во взгляде долгом и тревожном.
Колена подогнулись. В каждом…
Она есть в каждом — жизнь литая.
Ее не разорвать давленьем
В железной капсуле снаряда.
И что ли мысль смутны́м движеньем.
И как бы запах душный сада…
Благоуханьем веры.

Волной дыхнуло едкой серы.
По волосам огонь играет.
И мир во взгляде затухает.
А смерть ее в себя пихает,
В тугую глотку, в пальцах хватко,
Бесплотно, и движеньем шатко,
Однако же, не устает.

Она лежала. Боль как посох:
Ударом в землю метит путь.
Земля — она. В могилах — шорох.
И боль ту ветер может сдуть.

И все вернется. Луг их встретит.
И между ними уж идет
Дитя любимое. И светит...
И столько праведных забот!

Еще удары гонга смерти:
Идет и лупит меж телами
Своею колотушкой, чертит
Бездонно из глазниц руками,
Что по траве цепляют силы,
Стараясь встать, уйти от боли…
И будто пальцы эти вилы.
И в смерти нет тех пальцев воли.

Ступает, ищет. Смотрит вязко.
Саднящей тенью — средь домов.
И ищет суть и мямлит всяко
Из балахона эхом стонов.

И вновь камнями, пылью сыплет,
Извергнув шалостью из стен.
Снаряд на ствол блуждая липнет:
И каждый раз то адский плен.

На разуме оковы мертво
В охват и сплюснуто в замке.
И кто здесь смерти гни́лой жертва?
И правда в чьей живет руке…