Камчатская тетрадь xxviii

дневниковые записи и очерки об армии 1987-89 гг.

Многое с течением лет изменилось в моём восприятии вещей. Но всё намеренно оставляю без изменений...

предыдущие главы в сборнике "Камчатская тетрадь"


                X X V I I I

Ночь с 15-го на 16-е февраля 1988 года выдалась удивительно спокойной. Шёл обильный крупный снег. Его мягкий, тихий шёпот, убаюкивающий, казалось бы, всё на этой беспокойной Камчатке, и полное безветрие создавали непередаваемую атмосферу сказочности, молчаливого очарования. Я вышел наверх отдохнуть, расслабиться. Большие, взлохмаченные снежинки, неожиданно возникая в свете фонарей, оседали на носу, щеках, губах и приятным холодом таяли на размякшей в душноте бункера коже. И тишь - всепоглощающая, густая, томная. За несколько минут на голове и плечах уже образовались приличные бугорки из снега, но уходить не хотелось. Было так хорошо и уютно, что стоял бы целую вечность, наслаждаясь чистым бархатным воздухом и сладостным безмолвием февральской ночи.
Вспомнил маму, она недавно написала, что слушая "Европу", она видит меня, "балдеющего" у колонок, этакого большого ребёнка, бесконечно любимого, родного. Уже взрослого, но всегда совсем мальчика. И под эту музыку она иногда всплакнёт, сердце материнское не признает разлуки никогда, но это слёзы любви и счастья за сына. Насколько прекрасной была бы жизнь, если бы у матерей были бы только такие слёзы!
Вспомнил Витальку, чувствую, как ему сейчас непросто без меня. Письмо пришло такое невесёлое, и, самое страшное, что в нём сквозит какя-то отрешённость, неверие в то, что можно выдержать, устоять. Написал ему громадный по силе ответ, вложил в него всю душу. Крепись, братка, всё в жизни бывает, не вешай носа! Больше бывай у нас, с Венерой и  Санькой общайся, пиши чаще, поможем все вместе, ведь недаром наше братство такое сильное!..
...На приёмном царит затишье. Работы мало, "воздух" не идёт. Только что попили чудесный чай с обильной и разнообразной снедью. К слову сказать, стали мы разживаться. Редко в какую ночь чаепитие на дежурстве бывает скудным. Берём вдоволь печенья, повидла, частенько балуемся кофе, сгущёнкой. Посылки из дома -это отдельная радость! Многие тут же "сварились" и откровенно "присосали", то есть задремали. Мы уселись поудобнее рядом с Лебедевым, сегодня он старшой. И в такую минуту редкого душевного равновесия и спокойствия всегда тянет на откровенный, доверительный разговор. Я рассказывал ему про горы, друзей. Шурик, показавшийся мне поначалу совершенно неприступным, по мере нашего общения открывал в себе хорошие черты. И он очень напоминает мне Саньку Танайлова. Такой же здоровый, прямой в суждениях, честный, не бросающий в беде товарища. После того случая, когда он единственный вышел поддержать меня в минуту горя, Шурик стал мне намного ближе. Его крепкое рукопожатие и слова: "Надо жить, держись Юрка!" - очень меня поддержали тогда и опять напомнили о Саньке. Я почувствовал такую же полную уверенность в надёжности его руки, как и безгранично верю в крепость плеча своего брата Сани. Шурик прямо загорелся, когда мы обсуждали книгу о "Легенды и мифы о любви":
- Юрка , как чётко пишет Куприн! - по-армейски незатейливо, но с подъёмом сказал он - Я от Суламифи просто без ума! Какое прелестное дитя, эта Суламифь! Даже не знаю, как сказать. Их любовь с Соломоном описана, как неземная! - я в ответ улыбаюсь и немного задумчиво говорю: "Да, после этого чувствуешь себя чистым, облагороженным, ведь ни единой грубой, пошлой мыслишки не возникает, когда видишь красоту тела Суламифи, её юное светлое обаяние и непорочность!" Шурик вдруг рассмеялся: "И смех, и грех! Чёрт подери, начитались с тобой, слова какие-то появились в речи несвойственные". Действительно, я почувствовал это на себе, как быстро мысли просветляются, когда читаешь много хорошей литературы. Сейчас всё взахлёб читал, перевариваю, стараюсь разобраться в прочитанном. И речь, за первые месяцы так оскудевшая до обнобоких жаргонов и армейских терминов, резко обновилась, наполнилась новыми красками. И всё же выразить восхищение от "Нала и Дамаянти", "Лейли и Меджнуна", от чудных стихов Данте и Петрарки, римских и греческих легенд я просто не в силах! В нашем разговоре было больше эмоций, всё удовлетворение, очарование от восприятия этих человеческой души выдавали наши глаза. В них горела неподдельная радость и счастье. Это был настоящий порыв откровения, он рассказывал мне о себе. Говоря о сложных эпизодах своей жизни, а многое у нас с ним вышло до армии схоже, он мрачнел, затихал. Когда предметом рассказа были весёлые случаи, кутежи с друзьями, походы в горы - я понимал его во всём, словно мы были в одних и тех же горах, только с разных сторон одних и тех же хребтов, разделяющих Киргизию и Казахстан. Здесь на службе, когда отдаёшь столько сил, нервов, энергии для выполнения боевой задачи, когда резок и вспыльчив по мелочам с друзьями, срываясь иногда и на ругань, такие часы необъяснимо важны. После них снова ты будто сбросил лишний груз, отдохнул и снова можешь рвануть в бой!
Подошёл Ласевич, только что проснувшийся, лицо мятое и красное, вместо глаз лишь узенькие щелочки. Шумно прихлёбывая порядком уже остывший чай и бессмысленно смеясь, начал молоть всякую чепуху. Сел рядом Билал, как-то подобострастно, точнее сказать доверительно, поглядывая на Шурика. Заговорил о чём-то "не в строчку" и наш разговор окончательно ушёл в сторону. Какие-то житейские мелочи всплыли, обывательские пересуды начались, опять пошли в ход глупые и пошлые шуточки, настроение оказалось подпорченным. Опять надо возвращаться к реальности, отпускать в чей-то адрес и принимать в свой саркастические колкости, беспричинно бухтеть и браниться. Почему всё так? Почему так редки эти мгновения взаимопонимания и общности интересов. Хотя это тема отдельного разговора, но этот вечер не прошёл зря, ведь я обрёл нового друга.