Незабытые тетради 2005 Голда Меир

Сегодня 7 октября 2005 года

   ...спала два часа. Долго не могла уснуть.  С вечера какой – то  пёс (новый голос!) ухал своим лаем так долго и монотонно, что пришлось закрыть окно и включить вентилятор. Наверно, он надул мне в голову, так как окончательно  проснувшись, пытаясь справиться с головной болью, вертелась, чтоб удобно улечься. Сон прошёл вообще,  но мысли буравчиками вели свою работу,  думалось о вечернем чтении   превосходной книги «Моя Жизнь»,  автор Голда Меир.
 
  И ещё вечером зашёл Лёшин друг Дима за альбомом репродукций  Святослава Рериха.
Лёшик попросил сделать  копии нужных картин для него  (Девику Рани в оранжевом сари и пейзажные). Оказывается,  Диме сделать большую копию здесь, в Израиле, доступно и недорого, а в Оттаве  это сложно.  А я потом отвезу скрученные в трубочку эти картины, с чем я совершенно была согласна, отмечая про себя, что они так же продолжают дружить,  и Дима пришёл  за альбомом сразу же, как сын его попросил, практически в тот же день. А это для дружбы ценно.
    Дима пришёл с небольшой полупородистой овчаркой, молодой и глупой, вертлявой от своего неуёмного любопытства.  Дима позволял ей лизать своё лицо, как и все израильтяне. Они всегда «умирают» от своих нежностей, часто делая заложниками целые кварталы собачьей тоски по ним, особенно по вечерам, когда хозяев нет дома, а на улицах автобусы уже не носятся,  становится относительно тихо,  и собачий лай ещё нестерпимей.

   Взяв альбом, они ушли.  Из – за этого ухающего лая сон совсем не шёл. Пришлось поставить пробки в уши. Стало терпимо. Я ещё почитала. Чтение затягивало.
   Перед воображением  развёртывались события израильской жизни 80 – 50 летней давности, рассказанные автором  бесхитростно,  с огромной любовью и болью к её детищу – Государству Израиль того, непростого, времени. 
   Государству, в котором сейчас живу и я, и катаюсь в комфортабельных автобусах  – холодильниках по чистым дорогам,  где каждый переход,  центральные и боковые разделительные линии засажены яркими сочными цветами и  кустарниками. И за эту бьющую в глаз радостную красоту невозможно не любить эту маленькую удивительную страну, её людей, занятых каждый своим делом.  Страну, где 6000 невидимых глазу миллионеров (так однажды было сказано в передаче по радио)*, но зато так видимых людей с кирками и лопатами, кропотливо убирающих и украшающих посадками эту благодарную  к людскому труду землю.

   Я часто провожу время в ожидании автобуса или в самом автобусе  мотаю километры из одного района Тель – Авива в другой. И весь этот «город – сад» с его заботами  и аккуратно  закрытыми огромными сетками – шедеврами в своих росписях  стройками виден и наблюдаем при желании.
   Дома новые, высотные бесстрашно вырастают в последнее время почему – то «близнецами», строятся быстро и бесшумно, заполняя собой центральные обжитые улицы.  А старые дома, сперва почти разрушаются, а потом под сетками обновляются, и почти вдвое увеличенные  в высоту, комфортно обновлённые, выходят из – под этих сеток и крепких мужских рук радующими  глаз своей новизной.

    О таком Израиле мечтали пылкие головы и смелые сердца его реальных отцов  и великой матери – Голды Меир.
 
   «...летом 1956 года я стала устраиваться в своём кабинете и  привыкать к тому, что  меня называют госпожа Меир. Бен – Гурион настоял, чтоб я приняла ивритское имя  (Меир – на иврите это  –«озаряющий»). Это имя было более всего ближе к привычному «Меерсон».

     Она сама себя называла  - Голда Мабович Меерсон. Прожила   большую (1898 – 1978г.г.), насыщенную событиями жизнь, где всегда была сама собой с огромным, пылающим сердцем  к своему народу, - этому для многих непонятному, отвергаемому, в веках гонимому, но вызывающему  так часто восхищение его многими гениальными сынами. Народу, живучему и живущему, не взирая ни на какие превратности  тяжелого хода его истории.  И наоборот, - вызывающую откровенную ненависть  у тёмных, забитых и одурманенных  своими религиозными оборотнями  арабских масс, находящихся в непрекращающейся ни на миг злобе и жажде крови.
 
На  последней странице её единственной книги "Моя жизнь", в послесловии,  Яков Цур так писал:

«Она была дочерью плотника  из Киева и премьер – министром. Она знала нищету, голод, холод, страх погромов – и славу почестей,  любовь миллионов людей.

Она собирала миндаль, и ухаживала за курами в киббуце – и была первым Послом  нового государства  в сталинской Москве.

Она объездила весь мир и знала многих выдающихся политиков, но о ней говорили, что свою политику она делает на кухне; и здесь есть доля истины.

Она была непримиримой, даже фанатичной, и при этом - очень человечной,
  по - старому доброй и внимательной.

Она с головой уходила в партийные и дипломатические дела, и всегда оставалась настоящей женщиной.
 
Она закупала оружие и хорошо разбиралась  в нём, - и сажала деревья в пустыне. Потрясала речами стены в ООН и любила виолончель Растроповича.

Создавая и защищая маленькое новорожденное государство  для своего народа, она многое изменила к лучшему во всём мире.

Порой она выглядела  наивной, но, в конечном счёте, оказывалась прозорливей и мудрей многих.

Она стала легендой нашего века, а, может, и не только нашего.

Её звали Голда Меир. Голда – в переводе  - золотая,  Меир – озаряющая».

Ещё хочется добавить – Великая Женщина, что составляет Плеяду  настоящих детей  планеты Земля.


Цитаты из книги «МОЯ ЖИЗНЬ»      
                (перевела с иврита Руфь Зернова)

   "Вероятно, то немногое, что я помню о своём раннем детстве в России - первые мои восемь лет – и есть моё начало, то, что называют «формирующими годами». Но если это так, то жаль, что радостных или хотя бы приятных воспоминаний о том времени у меня очень мало.
  Эпизоды детства, которые я помнила все последующие семьдесят лет, связаны большей частью с мучительной  нуждой, в которой жила наша семья; я помню бедность, голод, холод и страх. Со страхом связано одно из самых отчётливых моих воспоминаний. Вероятно, мне было тогда года три с половиной - четыре.
  Мы жили тогда в Киеве,  в маленьком доме на первом этаже. Ясно помню разговор о ПОГРОМЕ, который вот – вот должен обрушится на нас. Конечно, я тогда не знала, что такое погром, но мне уже было известно, что это как – то связано с тем, что мы евреи, и с тем, что толпа подонков с ножами и палками ходит по улицам и кричит: "Христа  распяли!"   Они ищут евреев и сделают что – то ужасное  со мной и моей сестрой...

   Ещё воспоминание. Я стою на лестнице, ведущей на второй этаж, где живёт другая еврейская семья. Мы с их дочкой держимся за руки и смотрим, как наши папы стараются забаррикадировать досками входную дверь. Погрома не произошло, но я до сих пор помню, как сильно я была напугана и как сердилась, что отец, чтобы меня защитить, может только сколотить  несколько досок,  и что мы все должны покорно ожидать прихода хулиганов. Но лучше всего помню, что это всё происходит со мной потому, что я еврейка и оттого не такая, как все дети во дворе.

  Много раз в жизни мне пришлось испытать  те ощущения: страх, чувство, что всё рушится, что я - не такая, как другие. И – инстинктивная, глубокая уверенность:  если хочешь выжить,  ты должен что – то предпринимать  сам.
 
   Мои родители были в Киеве приезжими ...  Не знаю, как получилась, что мой отец, родившийся в Украине, должен был проходить призыв в царскую армию в Пинске. Но именно там жила мама и однажды увидела его на улице. Он был высоким и красивым молодым человеком. Она влюбилась в него сразу же  и даже отважилась рассказать о нём родителям... он был беден, но не был невеждой...  в 13 лет он учился в  иешиве и знал Тору.

    Наша семья не отличалась особой религиозностью.  Конечно, родители соблюдали еврейский образ жизни: и КОШЕР, и все еврейские праздники.  Но религия сама по себе – в той мере, в которой  она отделяется от традиции, играла в нашей жизни очень небольшую роль...
 
   Когда я стала старше, уже в Америке, я иногда спорила с мамой о религии. Помню, однажды она захотела доказать мне, что Бог существует.
 
   Она сказала: «Почему, например, идёт дождь или снег?» -
Я ответила ей то, чему меня учили в школе, и она сказала: «Ну, Голделе, раз ты такая умная, сделай, чтоб пошёл дождь».  Поскольку  никто в те дни не слыхивал о возможности сеять  тучи, я не нашлась, что ответить...

 А с положением, что евреи  -  избранный народ, я никогда полностью не соглашалась. Мне казалось, да и сейчас кажется,  что не бог избрал евреев, но евреи были первым народом, избравшим Бога, первым народом в истории, совершившим нечто во истине революционное. И этот выбор  и сделал еврейский народ единственным в своём роде...

    Отец в поисках лучшей жизни уехал на заработки в Америку. 
До этого  он бился в тисках бедности, потому что Киев,  куда они перебрались и где он нашёл казённую работу делать мебель для школьных библиотек, славился антисемитизмом. Работы не стало. К тому же у  них умерло маленькими четверо малышей, не достигнув года. Ещё одной девочке, моей сестре Шейне, старше меня  на девять лет, повезло.  Маму позвали кормилицей в богатую семью, поэтому я родилась в более чистой, и здоровой обстановке, родители смогли сменить жильё на более просторную и светлую комнату. И скоро у моих родителей было три девочки – Шейна, Ципке и я...
 
    В 1903 году – мне было пять – мы вернулись в Пинск. У отца, который никогда не унывал, появилась новая  мечта – он поедет в Америку, а мы будем ждать его в Пинске. Он уехал в неведомую часть света, а мы переехали  к бабушке  и дедушке...

    В 1906 году мы уехали на корабле в Америку, в Милуоки, где нас ждал отец...

    Вообще, город Милуоки показался мне великолепным. Всё было такое яркое, свежее, словно только что сотворённое.  Я целыми часами стояла на улице, тараща глаза на людей и на невиданное уличное движение. Автомобиль, в котором отец привёз нас с вокзала, был первым в моей жизни. Как зачарованная, я смотрела на нескончаемую вереницу машин, трамваев и сверкающих велосипедов, несущихся передо мной...
   С какой завистью я смотрела на девочку моего возраста, разряженную по - воскресному, с рукавами – буфами, в высоких ботинках на пуговках, которая гордо катила в коляске куклу, величественно покоившуюся на собственной подушечке! Как восхищалась женщинами в длинных белых юбках и мужчинами в белых рубашках и галстуках! До чего это всё было не похоже на то, что я видела и знала раньше! Первые дни в Милуоки  я была в каком - то трансе...
 
   Очень скоро мы переехали из одной комнаты, что отец снимал у эмигрантов, польских евреев,  в крошечную квартиру побольше, в самый бедный еврейский квартал города. Потом стало там жить чёрное население. Но в 1906 году эти дощатые домики, с их хорошенькими верандами и ступеньками, казались мне дворцами. Даже наша квартира в две комнатки с крошечной кухней без ванной и электричества казалась мне верхом великолепия...
 
   Ходить в школу я любила. Не  помню,  за сколько времени я выучилась говорить по – английски. Дома мы, конечно, говорили на идиш – к счастью, на идиш говорили все на нашей улице.  Но поскольку я не помню никаких затруднений, то, вероятно, заговорила я довольно скоро...

...Прошло более пятидесяти лет. Когда мне исполнилось семьдесят один год, и я была премьер – министром  Израиля  – я вернулась в школу Милуоки на несколько часов.
 
   Школа не слишком изменилась, только подавляющее большинство учеников были негры, а не евреи. Они встретили меня как королеву. Выстроившись на скрипучей старой сцене, которую я так хорошо помнила, начищенные и отмытые до блеска, они спели в мою честь много идишских  и ивритских песен. А когда они запели израильский национальный гимн «Ха – Тиква», их голоса так загремели, что у меня навернулись слёзы. Все классы были разубраны рекламными афишами об Израиле и ивритским приветствием «ШАЛОМ» (кто – то из учеников решил, что это моя фамилия).
 
   Когда я вошла в школу, две маленькие девочки в платочках с Маген – Давидами (шестиугольными еврейскими звёздами) торжественно преподнесли мне белую розу, сделанную из ёршика  для кухни.
   Я проносила розу весь день, сберегла её и привезла в Израиль...

   В четырнадцать лет я окончила начальную школу... будущее рисовалось мне в самых светлых красках. Очевидно, что я поступлю  в среднюю школу и, может быть, стану учительницей, чего мне хотелось больше всего.
   Я думала, да и сейчас думаю, что профессия учителя – самая благородная и даёт самое большое удовлетворение. Хороший учитель открывает перед детьми целый мир, учит их пользоваться своими умственными способностями. И всячески готовит их к жизни.
   Я знала, что сумею преподавать, если получу достаточное образование, и я хотела взять на себя именно такую ответственность.

   Мама смотрела на это так: «Если уж тебе так хочется иметь профессию, - говорила она – то можно пойти на курсы секретарш и изучить стенографию. По крайней мере не останешься старой девой».
   Думаю, что отцу хотелось, чтобы я получила образование, он понимал, как это для меня важно. Но ему самому жилось очень тяжело, и он был не в состоянии мне
 по – настоящему помочь.
   Он вторил маме: «Не стоит быть слишком умной, - предупреждал он, – мужчины не любят умных девушек.»
 
   Я всячески старалась переубедить родителей. Заливаясь слезами, я объясняла, что теперь образование необходимо даже для замужней женщины...
    -  Вообще, - рыдала я, лучше умереть, чем всю жизнь гнуться над машинкой в грязной конторе -...
   Когда мама всё же подыскала мне мужа, я тайком уехала жить к старшей сестре в Денвер...
 
   Именно там по – настоящему началось моё образование. Именно там я стала взрослеть...
 
   Маленькая квартирка Шейны и её мужа Шабтая была в Денваре чем – то вроде центра для еврейских  иммигрантов из России... Они лечились от туберкулёза в знаменитой Денварской еврейской больнице, там, где Шейна познакомилась с будущим мужем. 
   Приходящая  вечером молодёжь была страстно захвачена проблемами современности.  Они спорили, даже ссорились, разговаривали о философии, о роли женщины  в обществе, о будущем  еврейского народа. И постоянно пили чай с лимоном.
   Я благословляла эти чаепития; чтобы слушать  их разговоры, я взяла на себя обязанность дезинфицировать чашки после ухода гостей - и против этого редко кто возражал...

    Я жадно слушала всех, но всего внимательнее, как оказалось, я слушала сионистов  – социалистов, и их политическая философия показалась мне самой разумной.
  Я поняла и приняла полностью идею национального очага для евреев – единственного места на земле, где они смогут быть свободными и независимыми.
И, само собой разумеется, казалось мне, в таком месте они никогда не будут страдать ни от нужды, ни  от эксплуатации, ни от страха перед другими людьми.
 
  Еврейский национальный очаг, который сионисты хотели создать в Палестине, заинтересовал меня гораздо больше, чем политические события в Денваре, и даже, чем то, что происходило в России...

   Не помню, кто первый из молодых людей у Шейны заговорил о Гордоне, но помню, как меня поразило, что он рассказал об этом удивительном человеке:

   Ахарон Давид Гордон в 1905 оду приехал в Палестину и помог основать Дганию (кибуц, созданный через три года на пустынном краешке земли у Галилейского озера). Пожилой человек с длинной седой бородой, делавшей его похожим на патриарха, незнакомый с физическим трудом, в возрасте пятидесяти лет приезжает в Палестину со своей семьёй и начинает собственными руками обрабатывать её землю и пишет о "религии труда", как назвали это его КРЕДО ученики.
 
   Гордон считал, что строительство Палестины станет величайшим еврейским вкладом в дело человечества. В стране Израиля евреи через собственный физический труд найдут путь к созданию справедливого общества - если каждый в отдельности приложит к этому все свои силы.

   Я превращалась вся в слух, и меня одолевали мечты о том, чтобы присоединится к палестинским пионерам...

  Гордон умер в 1922 году - через год после того, как я приехала в Палестину, - и я никогда с ним не встречалась. Но, пожалуй, из всех великих мыслителей и революционеров, о которых я наслышалась у Шейны, мне больше всего хотелось бы познакомиться с ним...
 
   Так я провела около года.  Наконец, пришло письмо от отца, - единственное, которое он написал мне за всё время. Оно было очень короткое и било в точку:
 
   «Если тебе дорога жизнь твоей матери, - писал он, - ты должна немедленно вернуться домой.»
 
   Я поняла, что для него написать мне - значило подавить свою гордость, и, следовательно, я по - настоящему нужна дома... Я вернулась к родителям.   

   Они позволили мне поступить по – своему, и наши отношения от этого улучшились. Я, окончив среднюю школу, записалась в октябре 1916 года в Нормальную школу Милуоки (тогда она носила название «Учительский колледж»), и с успехом его окончила.

   Во время Первой мировой войны мама превратила наш дом в перевалочный пункт для юношей, вступавших  добровольцами в Еврейский легион Британской армии. Они под еврейским флагом шли освобождать  Палестину от турок...
   Они уходили от нас с двумя мешочками: маленький, вышитый руками мамы, мешочек служил для талеса и филактерий;  другой мешочек, гораздо более вместительный, был наполнен ещё горячим печеньем из её духовки...
 
   Она с открытым сердцем держала открытый дом. И, вспоминая это время, я слышу её смех на кухне, где она чистит морковку, жарит лук и режет рыбу для субботнего ужина, болтая с одним из гостей, который будет ночевать у нас в гостиной...
 
   Первые палестинцы, которых я встретила, были Ицхак  Бен – Цви, ставший потом вторым президентом Израиля; Яаков Зрубавел, известный сионист – социалист и писатель; и Давид Бен – Гурион.
 
   Они приехали в Милуоки в 1916 году вербовать солдат для Еврейского легиона. Они жили  в Палестине, но турецкое правительство их выслало, запретив 
 когда – либо туда возвращаться.
   Зрубавел, осуждённый  на тюремное  заключение, сумел бежать, но был заочно приговорён к пятнадцати годам катарожных работ...

   Никогда раньше я не встречала таких людей, как эти палестинцы! Никогда не слышала таких рассказов про ИШУВ (маленькую еврейскую общину в Палестине, в то время сократившуюся  с 85 000 чел. до 56 000 чел.). Тогда я впервые узнала, как страдает ишув от жестокого турецкого режима, заморозившего всякую нормальную жизнь в поселениях.
 
   Их сжигала тревога о судьбах евреев Палестины, и они были убеждены, что евреи смогут предъявить свои права на родину только после войны. И только в том случае, если евреи, именно как евреи, сыграют в войне значительную и заметную роль.
 
   Они говорили о Еврейском легионе с таким чувством, что я сразу пошла туда записываться. И получила сокрушительный удар – девушек не принимали...

    В ноябре 1917 года британское правительство объявило, что относится положительно «к созданию в Палестине национального очага для еврейского народа», и что оно «приложит все усилия, чтобы облегчить осуществление этой цели».

   Декларация Бальфура  - названа так потому, что её подписал  Артур Джеймс Бальфур, в то время британский министр иностранных дел, - была изложена в форме письма от лорда Бальфура к лорду Ротшильду.
   Она появилась в то самое время, когда британские войска  под командованием  генерала Алленби начали  отвоёвывать  у турок Палестину.
 
    Но... 1 - го мая 1921 года на еврейских поселениях на севере Палестины вспыхнули антиеврейские беспорядки. Более сорока человек, многие из которых только что приехали, были убиты или покалечены. За год перед тем в Старом  городе, в Иерусалиме, шайки арабов также убивали еврейских поселенцев.

  В поселениях всё же надеялись, что  британская гражданская  администрация, сменившая в это время военную, сурово поступит с виновниками и наведёт порядок; вместо этого поднялась новая волна насилия...
 
    Решение было всё равно принято, и 23 мая 1921 года мы пустились в путь, в Палестину.  Мы – это мой муж Моррис, сестра Шейна с двумя детьми, моя подруга Регина и я..."

* - перечитала 17 июля 2020г, - "на  сегодняшний день в Израиле -131 тыс. миллионеров, сообщено в Новостях, связанных с дотациями  к событиям  Короно - вирус.


               
                ***    ***     ***    




    Эту книгу "Моя жизнь"  - автор Голда Меир, я впервые увидела на столиках в фойе Дома культуры где – то около реки Салгир на улице Кирова в Симферополе. Шёл 1993 год.
 
    Не помню, к каким Профсоюзам этот  дом  принадлежал, но зал был добротный, с бархатными креслами, заполненный до отказа, конечно же, в основной массе своей, евреями Симферополя. А, может, и из других крымских городов, которые прибыли на встречу  с настоящими израильтянами.  Я, во всяком случае, ещё не бывшая ни разу ни за какой «заграницей», очень хотела на них посмотреть.
 
   Правда,  иностранцев можно было встретить на набережной Ялты, важно прогуливающихся почему – то всегда в светлых одеждах и коротких  шортах; или таких же отличимых от нас чехов в отеле «Дружба»*, где я работала и сделала поразительный для себя вывод, что их женщины, в основном почему – то пожилые и крупные, были далеко не изящны и холёны, как мы видели в фильмах.
  В «Дружбе» была сауна с бассейном на самом нижнем этаже, и мы набивались туда большим шумным, мокрым коллективом, и их натруженные тела
(о чём свидетельствовали их покрытые бугристыми венами ноги) ясно давали понять, что они от нас недалеко ушли.

   А эти иностранцы с неведомого мне Израиля (куда тянулись уже мои мысли для спасения своей семьи от этой бесконечной «перестройки» без вдруг пропавшего газа, света, отопления в каменных джунглях крымских южнобережных  посёлков),  - эти поочерёдно выходящие на сцену молодые люди, - говорили на непонятном языке торжественно и спокойно.  А потом в чёрных атласных жилетках на белых рубашках парни кружили тоненьких, весёлых девушек  по кругу под музыку  «Семь – сорок»,  «Хава Нагила».
 
   Мелькали развевающиеся лёгкие юбки, чёрные строгие костюмы облегали стремительных танцоров с заложенными  подмышками большими пальцами  чисто – еврейскими  жестами, которые  мы видели по телевизору в национальных концертах. 
   Но здесь они были наяву, и так отчаянно хорошо плясали, что меня распирало восхищение до горячих слёз радости, которые я старалась молча сглатывать, не выдавая своих чувств. И ручаюсь, что я была не одна такая в этом зале.

   Сейчас здесь была одна семья, и моя половина крови принадлежала этому круговороту, который бурлил у всех присутствующих в жилах, заставляя биться сильнее каждое сердце.
 
  Был 1993 год, старшие  дети уже отдали документы на выезд.
 
  После концерта народ долго не расходился, возбуждённо переговариваясь. Тогда я и увидела эту книгу в фойе, так как знала это имя (и только!) из песен Владимира Высоцкого. С быстрой радостью купила её.
 
  Мы с Ильёй стояли на широкой лестнице под холодным  осенним ветром, прощаясь с тётей Аней и её мужем, когда подошла Симочка Лазебник. Я всегда была рада встрече с ней, она была нашей далёкой родственницей и ближайшей моей соседкой по Симферополю, где мы жили, пока я не увезла детей в Гаспру.
   Возбуждённая только что прошедшим действом, я расспрашивала Симу об Израиле, куда скоро улетят мои старшие дочь и сын. Оказалась, что у неё там уже порядочно лет живут два её родных брата. Она была у них в гостях. И на моё справедливое беспокойство  совершенно просто объяснила:

 -  Ничего там страшного нет, что язык новый, и что жара там, и люди другие, - самое главное, всё время говорить:   Бэсэдер!**  -


*  -  "Дружба"--совместный советско - чешский пансионат на Южном Берегу Крыма (ЮБК)

** -   бэсэдер - (иврит)  - всё в порядке; порядок!

                (из цикла "Незабытые тетради   2005" )


                ***     ***    ****
 
               

                ЮБИЛЕЙ СТРАНЫ ИЗРАИЛЬ


               
                «Пусть праздник приходит к тебе сам»

                Михаил Теплицкий –
               

                режиссёр

                «В семьдесят всё только начинается»

                Татьяна Барская – радио - журналист;
                непревзойдённый искусствовед
                музыкального мира



Сегодня тоже юбилей и мне.
И я живу, дышу в стране,
которую создАл народ,
что принял нас в тяжёлый год
                страны моей.

И нет сегодня счастья в ней...

                А здесь?

Всегда Надежда вдаль звала,
                упорно пробивая мрак
и страшный сон глухих сердец людских,
что бил народ наотмаш и поддых,
пытаясь веру истребить
                и ненавистью бить, бить, бить...

Открой страницу летописи дней,
ушедших в глубь столетий.
                Нет светлого пятна на ней,
где распинают, гонят прочь евреев, -
столь удивительное, трепетное КНИГОЙ племя!

На древней, сказочной земле своей               
страну свою построило и ей -
сегодня СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЕ!

В котором бок о бок сегодня я живу
и летопись своей любви к нему несу.

И плачу над историей его,
читая книг тысячелетних колдовство,
где про царей, про власть, про стон народа,
который гнулся под  пятою трона
и пришлых, и своих  властителей жестоких.

Но сила жизни этого народа,
хотевшего так мир понять
и Свет судьбы своей узнать,
пусть не для них, пусть для детей
неистребимого от Бога – рода,
веками их спасала и несла.

И вот к Надежде Вера встала
                во весь свой рост.
 
Она спасала  и вела
из унижений, голода,
                чрез огненный погост
                концлагеря печей!

И МИЛЛИОНАМИ терял народ своих детей,
лишь имена в бессмертье оставляя на Земле...

Бессмертье, - вот что побеждает мрак!

                И перед взором –
200 Ангелов, малюток, что ведёт Корчак.
                мы помним этот скорбный шаг...

Они хотели просто жить, расти, любить,-
и Доктор Святый их лечил,
                и был заботливым отцом
и охранял их детский Дом своим добром....

Как много сохранило Время!
Имён и подвигов, и просто славных дел
              живого, удивительного  племени!
                На всей Земле!
Своею Силою, своим умом и жизнелюбием
страну, как сад, взрастившего ко времени
сегодняшних прекрасных дней
              своим неистребимым  трудолюбием!

И безымянных мучеников негасимый Свет
несёт народ в душе своей...

Люблю страну, которая дала приют и мне,
моей семье. И стих пишу я в память об отце*.

Завоевавшем право – быть! Израиля стране!

Всем нам, потомкам воинов, бойцов
на той «жестокой, проклятой» войне,
              что молодость оставили на ней
и раны тела и души достойно,
                не крикливо пронесли
средь буден той, родной страны...

И каждый мальчик, что идёт сегодня в бой
за наш житейский, бытовой покой,
достоин Света рода своего. Он светел Им.

Пусть Свет Израиля хранит его!
             
                19 апреля 2018


 * - мой отец, Илья Басов, 1921 года рождения, орденоносец, моряк Балтийского Флота, всю  2 - ю Великую Отечественную Войну прошёл на передовой, защищая морскую крепость Кронштадт.

  Перед вылетом в Государство Израиль моя родная тётя Аня, его любимая сестра, дала мне фотографию, которую столько лет хранила. Она была подписана именем "Израиль". Это было совершенно неожиданное для меня известие, так как в Государстве, где нам предстояло жить, очень с пристрастием проверяется национальность семьи.
 
   Это было истинное имя моего отца, данное ему при рождении. В начале войны отцу пришлось быть разведчиком в снежных просторах севера (он рассказывал, как он научился ходить на лыжах, хотя был призван в Армию из степного Крыма). Разведчикам часто меняли имена на русские, так как немцы с особым остервенением мучили евреев, если те попадали в плен.

 Потом я говорила своим детям, что - это имя их деда привело нас в Израиль.