Окно кофейни на Подоле

Столица расплавит огнями главные улицы. Вычистит снег для богатых, для нищих уложит песком. Мне холодно (мне как обычно холодно), я стараюсь зажмуриться, ковыряю замерзшие камни пяткой-носком.
Если на снег не смотреть - можно придумать, что ты в Сахаре. Собаки-верблюды, дома-пирамиды, дети-экскурсоводы. Город рожает меня, нежеланную. Город один, не в паре. С приездом моим у столицы отходят воды.
Наполняют Днепр по верхам, разбавляя ледовые атракционы, для рыбаков и самоубийц, для девочек с томиком Пруста.
Я тоже когда-то сюда приходила, на эти скалы и склоны, когда мне хотелось кричать от тоски. Без тебя мне здесь стало пусто.
Ты носил мне зефир в пакете, а я для тебя собирала открытки, по всем городам, в которых была, и в которых еще побуду. Я люблю тебя, и от этого просыпаются все золотые рыбки, и не только плывут в ледяном экране, но и летят повсюду.
Я ловлю их руками, пускаю под лед, а может мне все это снится? Музыка в плеере - "Аукцыон", время - 13:10. Времена поменялись. Вот девочка ходит с подратым томиком Ницше, вероятно ждет сверхчеловека (когда б не девятый месяц).
Торговец цветами пытается впарить мне белые хризантемы. Такие, как ты мне дарил в январе - зефирные белые звезды. От желания впарить побольше, скачет по снегу с темы на тему, предлагает купить даже бл*дские желтые розы.
Я беру хризантемы, расплачиваюсь, отрываю цветочные головы, и бросаю воздушный зефир на днепровские льды. Торговец вздыхает, наверное тоже вспомнил паршивую молодость. Сквозь меня заглянул в беспросветную гладь воды.
Этот город забрал мои силы, забросил в чужие дома-параллели, тех, кто был мне так дорог, кто был мной так остро любим. Я простила его, и всех тех, кто меня не дождался. на самом деле - я и есть тот торговец цветами, который к несчастью был молодым.
*
А потом они скажут: ведь надо же было так сильно любить,
Чтобы больше никто не увидел ее в этом городе.
Где она? То ли к черту сбежала, а может - и в чертово ложе?
Или все таки новая жизнь, или все таки новые раны?
А она просто спит.
Поднимается редко с кровати,
Силы кончились. Слов... Да куда уж словам против воли?
Все ей снится тот мальчик, который однажды родится,
Или может родился уже, только в строках и в нотах.
Непонятно пока.

Ей лежать прописали врачи. И молчать. И не трогать
Разноцветные папки, блокноты, красивые ручки.
А они, на том проводе, делают скорбные лица,
Убедительно просят влюбиться в кого-то другого.

Разве есть кто-то лучше него? Разве небом придуман
Кто-то лучше, красивее, более злой и бездушный?
Разве кто-то любимей рожден? Ведь такие родятся
Лишь раз.
Для безумных актрис и писательниц диких.
И они про них пишут стихи, отдают свои роли,
А когда умирают - улыбка блаженства и муки.
Никогда уже больше не сходит с их кукольных лиц.

*

Поезда нас спасут. Нас укроют отели, чужие дворы.
Нас никто не найдет, не узнает, не сдаст. Нас забудут на день.
А потом и на вечность.
Хорошо, что на нас всем плевать, мы сливаемся с ними.
Мы идем точно так же, сутулимся так же,
И так же смеемся небрежно. Ни с чего.
Чтобы просто сейчас обойти подозрения, пытки,
И укрыться в отеле друг другом.
Пить терпкие соки, как бабочки в этом
Неприметном саду.

А в метро, я, свернувшись калачиком, словно котенок,
На груди твоей выживу к нашей задрыпанной станции,
Где нас снова разделят полоской густой карамели дороги,
И я буду несчастна полвека.
Но все запишу. И никто не сумеет
Отобрать у меня все рукописи
Наживо лунным набиты лучом.

*

Я сбегаю в другую страну, чтоб начать все сначала.
Не беру ничего. Даже старых паролей от старых страниц.
Даже песен. И книг. И любимых духов аромат оставляю в прихожей.
А флакончик дарю белобрысой малышке в соседнем дворе.
Жаль, что сны о тебе невозможно оставить, как вещи.
Раздарить их зимующим птицам на старой рябине.
Или просто закрасить помадой, которую тоже
Не беру. Оставляю своей одинокой соседке.
Все получится, знаешь, я жить научусь, я сумею,
И напишутся новые песни, и сдержанней будут духи и помады.
Только что же мне делать с сознанием, как избежать о тебе сноведений?
А быть может, ты просто мне мир подарил, и теперь мы всегда будем вместе.
Может быть я твой ангел-хранитель, а ты - мой беспечный и ветренный странник.
Или наоборот.
Нас и смерть не разлучит. И жизнь не соединит.

*

За твою нелюбовь отомстить всеми силами зла:
влюблять в себя нищих, бездомных, косых и кривых,
неприкаянных и гениальных;
рвать на куски их одежду, топтать их искусство подошвами грязными,
и рассмеяться в лицо над их тихим, но жарким "люблю".
На пару минут подпускать их к себе - и отталкивать тут же,
ножами
фехтовать,
будто это война не на жизнь, а на самую подлую месть.
И не я буду в адовом чане вариться, не я.

*

Я перестану писать о тебе, и все нас оставят в покое.
Перестанут советовать, вот, мол - так то оно будет лучше,
вы вовсе не пара.
Он дикий, а ты - эксцентричная дура,
и вообще, ты все это придумала,
чтоб было, о чем создавать свои тексты,
чтоб было, чем заниматься.
А впрочем, может так лучше? Пусть они думают:
вот, наконец-то.
Теперь интересно, как она выгребет,
если финал, если больно.
А мы продолжаем встречаться в двух городах:
в маленьком, сером,
и в большом - разноцветном,
и небо еще у нас есть. И луна, и бессмертная наша планета.
А если вдруг что-то случится -
такие как мы попадают не к богу, не к черту.
А к планетам другим устремляются,
мне вот Сатурн по душе, а тебе?
Знаешь, а все проиграют, а мы - навсегда.
Ведь мы стали бессмертны,
в утро, когда разливались моря
бо бокалам из ракушек сизых.

*

Это было опять в Рождество, где не надо грешить.
Нашим детям - столичную елку,
А нам - надышаться бы Днепром январским.
Зная эти семейные праздники в Киеве,
Я пожираю глазами
Всех, кто в душном вагоне метро хоть немного похож на тебя.
Что мне дети, тем более муж, когда не поставлена главная точка,
Не по правилам все запятые, и как-то в тупую стоят обороты.
Чем ты думаешь, дура, кукушка, и просто безумная глупая девка.
Успокойся уже. Сделай сэлфи с детьми, поиграй в неподдельное счастье.
А потом в ресторане скажи,
Как ты всем благодарна,
И мужу, и детям.
Потому что есть смысл, и живешь ты, счастливая,
С толком, без нужд, без мытарства.
Только что-то все ищешь глазами. Кого-то пытаешься выцепить взглядом.
Для кого-то надела все самое. Самое платье, и самые туфли.
И на тосте о детях вдруг думаешь:
Что если он по соседству в отеле?
Вы столкнетесь случайно, и будете в мыслях проигрывать сцену побега.
Не уснув до утра. И под утро, наврав о каких-то немыслимых планах...

Бросить все, и сбежать на днепровские серые тучи.
И любить тебя снова, без слов.
И нести хризантемы в заснеженной пленке.
Снова врать, что дарил безутешный мужчина в метро,
Всем таким же, как сам.
Все знают, как лучше.
Все видят, как будет ***во потом,
Советуют мозгом и ртом.
Не надо ходить, не надо об этом писать,
Разговаривать тоже об этом не стоит.
Мы лежим с ним в постели,
Я снова, как в юности, выкурив целую пачку
Всего за четыре часа,
Беру его руку, и нежно целую те пальцы,
Что были во мне.
А тем, которые не были - тем приговор:
Придется тушить сигареты и раны зализывать ртутью.
Я просто лежачий градусник,
Я безусловный рефлекс лихорадки.
Они говорят: вот и правильно, вы все равно бы убили друг друга,
Хорошо, что вы больше не вместе.
Ведь все таки семьи, ведь все таки дети.
Мы лежим с ним в кровати, как будто шкодливые звери
В холодном приюте.
Нас найдут, отругают, и снова рассадят по маленьким клеткам,
И научат, как жить друг без друга,
Советуя что-то, кивая с поджатой губой.
Я готова опять к бестолковой животной любви,
К издевательствам, пыткам.
Будет слаще врагам. Будут снова твердить:
"Ну вот видишь, ведь мы говорили".
Я позволю им думать о том, что опять проиграла,
Чтобы ты в мой подъезд в этот раз проходил без пароля.
Кто-то уходит в себя в вечер шкодливой пятницы,
Кто-то бухает, кто-то рисует на стенах соплями,
А я достаю тебя из Черного Списка,
И просто играюсь,
Как самой любимой игрушечкой.
Как в детстве, достав с чердака коробку с лото,
Находишь там пупса смешного,
С проеденной мышками плешью.
Втыкаешь в дырку мизинец,
И колотишь пупса об пол.
А после кладешь под подушку,
И больше уже никогда не расстанешься.
Даже если его украдет смешная смазливая девочка -
Ей не отнять ощущений, когда ты втыкала в башку эту палец,
И била пупсом об пол.
А потом целовала, жалела.
Ей не отнять ностальгии, воспоминаний.

В пятницу вечером я достаю тебя из Черного Списка.
Это город такой: кораблей затонувших,
Любовников бывших.
И вечных любимых.
*
Маленький город как маленький мальчик с небрежной прической.
Грязные руки. К обеду зовут - не идёт, потому что дела. Потому что еще нет победы в войне.
Вряд ли приедешь. Что тебе делать здесь? Среди косых поврежденных
Пятитажек.
Что тебе делать со мной в этом городе диком?
Давай переедем навеки в лесную избушку,
Привычные жить средь деревьев и трав, питаться друг другом.
Давай убежим от людей. Они надоедливы, злы и опасны.
От них очень сложно отбиться, они унижаются, падают в ноги,
Чтоб просто мешать. Закрывая собой наше общее сильное солнце,
Не радуясь сахарной корке снегов, и надеясь, что диктор погоды
Не скажет про дождь.

Давай будем жить как немые: увидев людей - махать головами,
Делая вид, что не слышим, не можем сказать, потому что не слышим.
И так сохраним тот язык, на котором мы раньше друг друга любили,
Царапая воду словами, открыв запасные карманы на небе,
Сложив все секреты туда.

Маленький мальчик ведет нас на выход.
И светится город огнями.
Праздник в честь нас - спасенных из пасти,
Благословенных немых.
*
Какое счастье, когда тебя никто не знает. Тебе не нужно исчезать, начинать новую жизнь, жить прошлым или бояться воспоминаний.
Какое счастье, когда никто не может доказать, что ты когда-то существовал.
Счастливы те, кто никогда не любил и не терял. А может и несчастны. Теперь уже ничего не понятно.