Реанимация 2018 Танцы 1 Румба на мостовой

Резиновый мужчина у дверей аптеки, по совместительству — наружная реклама в виде сюрреалистично увеличенной пилюли с руками, ногами и человеческим лицом, упражнялся в пляске святого Витта, подгоняемый мощными порывами ледяного ветра.

Супермаркет, находящийся в аккурат напротив «обменника» денег на здоровье, предварительно вывернув карманы, за ненадобностью выплюнул Нину из своего чрева, пахнущего прогорклым маслом, ржавой сельдью, квашеной капустой и чем-то еще, до боли знакомым. Привычно чуть согбенная, женщина неопределенного возраста, забывшая дорогу в салон красоты со дня развода, застыла  словно «девушка с веслом», с пакетами в обеих руках. В одном — притаилась снедь, преимущественно вредная. В другом — ученические тетрадки в косую линейку.
Нина, словно зачарованная, смотрела на замысловатые «коленца» и «пируэты» отрешенного от объективной реальности и промозглой погоды резинового плясуна-эпилептика в мелькании закатной иллюминации. Вознесенные к звездному небу надувные руки, приторно-противное послевкусие сетевого маркета в носоглотке, разноцветные рекламные огни и, вплетающиеся в обычный гомон гнездящегося на ночлег города, шарканье шин автомобилей да нетерпеливые вопли тревожных сирен — это всё, что последним трансфером от органов чувств впечаталось в сознание Нины.

Одинокая учительница начальных классов упала прямо перед входом в аптеку, на стылый тротуар, боком, успев максимально сгруппироваться, как это и подобало бывшей фигуристке. К счастью, октябрь услужливо застелил асфальт покрывалом из мертвых листьев.
Робко выглядывали из пакетов полпалки колбасного сыра, упаковка кукурузных палочек да краешек разноцветного веера так и непроверенных ученических прописей. А город продолжал нерасторопный вечерний мацион мимо сведенного судорогой Нининого тела.
Постороннему глазу не было заметно ни ритмичного подергивания конечностей, ни пены на губах. У случайных прохожих, на фоне почти идеального осеннего пейзажа, создавалась иллюзия, будто сон совершенно внезапно застал основательно подвыпившую особу в неурочное время, в не совсем подходящем месте. Вскользь коснувшись взглядом клубочка, аккуратно смотанного из серого свитера, черных брюк и отпущенных на волю допотопной заколкой рыжих волос, они спешили по домам и делам. И не ведали, что становятся невольными соучастниками преступления, которое могло быть квалифицировано и богом, и людьми, выражаясь сухим юридическим языком, как «оставление в опасности, повлекшее за собой смерть».
Для их корочек-душ, заветренных безразличием, и для ничего не подозревавшей о собственном, весьма затруднительном положении Нины, спасением стал бой далеких курантов, мерно отсчитавших восемь.
Ровно также, как изо дня в день бывало в это самое время, монументальная тетенька-фармацевт, гордо выплыла из дверей аптеки в безупречно белоснежном халате. Берта Моисеевна двигалась красиво, не выказывая ни малейших признаков суеты, подобно необъятному круизному лайнеру, совершающему маневр, с осознанием непревзойденной весомости собственного достоинства. Марш-бросок дамы бальзаковского возраста был отработан многими годами ежевечерних упражнений, дабы традиционно ознаменовать финал рабочего дня лечебно-профилактической процедурой сдувания резинового танцора.

Увидев свернувшееся безвольным комочком тело Нины, она не поленилась максимально возможно смежить грудной и поясничный отделы позвоночника, склонить вперед могучий стан, и уверенно отыскать пульсирующую ниточку на тонком запястье. Сердце Нины захлебывалось в кровяном русле, следуя бешеному ритму румбы. Запаха алкоголя не слышалось. Берта Моисеевна уверенным жестом потянула рукав учительского свитера вверх, дабы осмотреть центральные вены и иже с ними. Следов инъекций не наблюдалось. В пользу добропорядочности безмолвно свидетельствовали: колбасный сыр, кукурузные палочки, ученические тетрадки.

В меру циничная, ибо повидавшая в своей фармацевтической борозде, пролегавшей по соседству с медицинской, всякое, Берта Моисеевна не спеша извлекла из незапятнанного, как ее девичья честь, халата такой же безупречно-белый носовой платок. Осторожно, по массажным линиям, промокнула бисеринки, выступившие после изнуряющего экзерсиса на бархатистой ленточке усов, которым позавидовал бы любой тинэйджер.
Так же, словно при замедленной съемке, вернула платок на прежнее место. А затем совершенно внезапно, отточенным жестом иллюзиониста, в одно касание, извлекла откуда-то, в районе соблазнительного декольте, «бабушкафон», оснащенный специальной клавиатурой для слабовидящих с крупнокалиберным шрифтом. И с толком-расстановкой набрала номер «неотложки».

В этом месте Нине крупно повезло. Или ангел-хранитель подсуетился. «Скорая» явилась быстро. И не с какой-нибудь вчерашней студенткой-медичкой, а с пожилым, повидавшим виды доктором на борту. На бейджике, при ближайшем рассмотрении, явственно читалось: «Пушкин Александр Сергеевич».
Берта Моисеевна сильно разволновалась, почуяв потенциально возможную добычу, в виде представителя противоположного пола, подходящего по возрастным параметрам и профессиональным навыкам. Она принялась в красках описывать яркие впечатления от знаменательной встречи. Но тот, равнодушно обогнув выдающиеся архитектурные излишества дамы, благоухающей валерьянкой и подобием «Красной Москвы», устремился к предмету визита: лежащей любопытной неприятностью для всех свидетелей и участников происшествия и досадным недоразумением для себя самой, Нине.

Дабы пресечь монолог «сердобольной» девы, бубнящей ему в затылок: «Какой конфуз, какой конфуз...», — полный тезка гения, внешне даже отдаленно не похожий на известные портреты в школьных учебниках (эдакий медведь, облаченный в униформу работников экстренного здравоохранения), неожиданно продемонстрировал тягу к творчеству и эдакую молодецкую бесшабашность, дополнительно породнившие его с классиком. Александр Сергеевич, со стетоскопом наголо, нарочито громко продекламировал незамысловатое четверостишье, экспромт собственного сочинения. Наспех собранное из увесистых шлакоблоков непереводимого фольклора, утопленных в цемент рифм, стихотворное здание венчала фраза про маму. Строки катрена нависли над толпой зевак этажами ненормативной лексики.
Массовка вторила смехом.
Обреченно приняв обиду на грудь, Берта Моисеевна зарделась,  моментально трансформировалась в некое подобие пожарной машины с преумноженной монументальностью и гордо ретировалась за спасительными дверями аптеки.
Не изменив ни на йоту отстраненного выражения лица, потертый жизнью и утомленный бесконечной вереницей вызовов, доктор с невозмутимым видом зафиксировал большим пальцем правой руки нижнее веко учительницы, а указательным — оттянул верхнее. Перед изумленными зрителями обнажилось ритмично подрагивающее в молочном желе белка, глазное яблоко. Впечатлял расплывшийся почти до самых пределов небесно-голубой радужки, расширенный зрачок.
Абсолютно синхронно с таинством, творимым пальцами правой, левая рука Александра Сергеевича демонстрировала невиданные высоты развития мелкой моторики: распахнула оранжевый чемоданчик, шприц, ампулу, набрала, выпустила скупым фонтанчиком воздух, наложила жгут. Правая, которая все эти секунды фиксировала веки, будто пытаясь удержать от фатального падения в пропасть, начинавшуюся за остекленевшей радужкой, саму жизнь, метнулась на поиски латеральной подкожной вены. Мгновение. И левая — уверенно утопила в кровяном русле иглу.

Препарат не подействовал на вводе, как это обычно случалось. Реаниматолог терпеливо ждал, аккуратно возвратив в чемоданчик останки стеклотары, держа наизготове «сигнальный лист» протокола для записи о проведенных медицинских манипуляциях и использованных препаратах, поглядывая на допотопные командирские часы и периодически обнимая тонкое запястье Нины своей великанской пятерней.
Но ничего не происходило. Сердце учительницы также самозабвенно исполняло бешеную румбу.
Продолжение следует здесь:
http://www.stihi.ru/2019/02/08/1384