Седьмое

         
 
 
Жизнь – это высшее из благ земных,
Десницею и волей бога данных,
Но так ли все в условиях иных,
Что, в нашем понимании, так странны?
 
Страшна зело космическая даль,
Особенно ее немая бесконечность,
И холода безжалостная сталь,
И душу убивающая вечность.
 
Здесь бесполезны пять известных чувств,
И интуиция, шестое, бесполезна,
И сколько я умом понять ни тщусь,
Тут мало одной логики железной.
 
И Богом вряд ли можно объяснить
Те годы световые и парсеки,
Здесь не поможет Ариадны нить
И транспорт самый быстрый в нашем веке.
 
А дыры черные таинственно ужасны,
Не выпускают света даже квант,
Такая силища куда-то понапрасну
Уходит, словно безнадежности гарант.
 
Когда же вдруг сверхновая звезда
Беззвучно раздувается, взрываясь,
Земное отступает в тень тогда,
И ощущаешь ясно жизни малость.
 
В сравненьи с этим безобиден ад,
А черти – симпатичные зверушки,
И серный явно слабоват заряд,
А Вельзевул ну просто душка.
 
А если из космических глубин
Приходит гостья ведьмою косматой,
Ее уход на сотни лет и зим
Воспринимается как вечная утрата.
 
 
И есть, как всем известно, микромир,
Ангстремами тут меряют пространство,
Его частицы, как крутой жуир,
Кружатся резво в непрестанном танце.
 
Еще, как походя сказал поэт,
Планета для веселья оборудована мало,
И уголка надежного на сто процентов нет,
Хоть сыск организуй во что бы то ни стало.
 
Но есть критерий истинной оценки
И места человека и живого в мире,
Не столь поверхностен, как в водевиле сценка,
Но точен, словно пуля в тире.
 
Седьмым бы чувством я его назвал,
Оно, конечно, людям всем знакомо,
Ему подвержен даже аксакал,
 И отрок всяк еще совсем зеленый.
 
Благодаря  ему глубины милых глаз
Становятся доступны неизбежно,
Хоть убеждаться приходилось всем не раз,
Сколь глубоки они, бездонны и безбрежны.
 
В минуты самого высокого блаженства
Как отрешение от беспредела мира,
Мне в образе родном и нежном женском
Видны почти масштабы Альтаира.
 
С ним спорится почти любое дело,
Из-под обласканных его лучами рук
Выходит все естественно и зрело
Продуктом творчества и гениальных мук.
 
Но главное – вселенной неуют
Сжимается до жизни человека,
Которую поэты воспоют,
А вечность – до размеров века.
 
Красиво очень небо голубое,
Еще красивее – его вечерний вид,
И то, что видят в этом небе двое,
От имени вселенной говорит.
 
 
На языке того всепоглощающего чувства
О вечном говорит порой душа
Среди природы яростного буйства,
Границы невозможного круша.
 
И раздвигаются пределы пониманья,
В религиях недаром место есть
Седьмому чувству как фундаменту познанья,
В прах напрочь повергающему спесь.
 
Вполне возможно, в этом есть натяжка,
Но знает это всякий имярек,
Он с этим чувством вовсе не букашка,
А гомо сапиенс, что значит Человек!
 
 
ЭМКАЭР                Июль 2005 г.