Колыбельная

Усни, малыш! Ты гордо награждён
возможностью ко сну: там быть вождём
и лицезреть творение миров.
Малыш, засни! И явятся тебе
оттаявшими скалами Тибет,
Четвёртый Рим, Россия без воров.

Ты видишь? Под вуалью облаков,
сужаясь, море льётся с двух боков,
врезаясь в поднебесный горизонт.
Образовав кристальную прямую,
природа как бы сравнивает уйму
возможных парадигм с их образцом.

Её шедевр — диск, рыжьём налитый,
что имя взял ещё до неолита, —
утонет в линии, что делит грань на две.
Исчезнет с потолка лазурный глянец
и воцарит Морана-иностранец.
Как в твоей спальне выключенный свет.

Ты спишь, малыш, твой путь ещё не пройден,
однако ты уже и не в утробе.
Отбрось сомненья — жизнь полна добра.
В ней каждый жив по-своему и норма —
всего лишь слово, брошенное горном, —
не важно, кем и где, зачем, когда.

Вот ты летишь над исполинским лесом,
соединив способности Гермеса
с разящим воздухом: где физика — фольклор,
ведь слово — это миф, а миф — наука.
Так мне шептал мудрец один на ухо,
и исчезал за позвонками гор.

Но лесом ограничивать свой сон —
так глупо, как заброшенный maison,
пытаться населить хоть тараканом.
Малыш, реши, чего ты вправду ищешь
в углах пылящихся и плинтусовой нише?
Оставь вторичность вместе с Danse Macabre.

Тебе, ребёнку, просто — так скакать
по лужам, боломуча, так сказать.
Тебя не ждёт рассвет с его повесткой
о новом дне, затерянном в нигде.
И как легко заснуть, узнав, что день
не просто переменная прогресса.

Ага! Эгей! Ты будто чародей,
твоя глава чиста для всех идей!
Твори, люби, останься инфантильным!
Не стоит свеч погоня до созвездий,
ведь астры светят ярче. А возмездие
сужает их в понятие «субтильность»...

Всё это бред для разума младенца,
сошедшего недавно с полотенца.
Его вселенная — бескрайняя мечта.
Встречая шар земной, неоспорим
твой дух, малыш. Всесильный херувим
оберегает беспорочный твой почтамт.

Малыш, тебе, конечно, не до писем —
ты сам себе герой и летописец.
Открытий ты не брезгуешь, пока
слеза — блесна, запущенная в реку,
и служит для простого человека
приманкой для простого языка.

Вот так плывут года, и ты взрослеешь —
волна бесплодных лет тебя лелеет.
А сны теперь — для мозга лишь аспект
его функционала. Погляди —
Морфей решил остаться позади,
единственный знакомый твой аскет.

Всё стало вдруг прогорклым да безумным.
Блюёт вагон людьми, словно Везувий
разбрасывает лаву меж Помпей.
Но скорби нет, поскольку замело
бесчувствием. Базальта узелок
сплетается останками людей.

Наверно, это величают серым буднем.
Мы все в него когда-нибудь прибудем,
хотя великое в нём сложно разобрать.
Метро — на вид паук, — но в середине
кольцо — брюшная полость. Паутиной
цикличность обуяла, как печать.

Мышиный рай, где каждый награждён
способностью состариться вождём
и лицезреть падение миров.
И так по кругу, как сказали выше, —
качели-карусели, с коих вышел
не только ты, а каждый Иванов.

Да это не в упрёк герою сказки,
а просто констатация. Де-факто —
культурный слой въедается под кожу,
антитела не в силах умалять
торжественность его. Нам умолять
приходится, чтоб исчерпать похожесть.

Похожесть друг на друга — как в плену
у русской мифологии. Уму
противно, но (смирись) за неименьем
всех прочих типажей отыщет смысл
в любом клочке земли. И даже выстрел
не сгонит тьму крестообразной тени.

А я не прочь и, по большому счёту,
всю эту чушь люблю. Пособник Чёрта —
знакомый с детства православный Бог.
Да, это сговор. Как ни поверни,
где слёзы — смех, где войны — позже мир.
Поэтому совместность их — Чертог.

Мы в нём живём, за это ничего
не будет нам. Ни сердце, ни чело
не стоит выбирать. Всё остальное —
туфта. И с ней твори, что хочешь.
Понявший шутку — сам — с неё хохочет.
Зверьё стремится вечно к водопою.

Плохого в этом нет. Сие — порядок
существования живого сплошь и рядом.
Пример тому — несчастный Ихтиандр.
И дело, как ты понял, не в воде:
верней, не только в ней, но в чехарде
текущих дней, и всякий — змей-меандр.

Тревожу ли твой сон бессонным бденьем?
Малыш? Ты спишь, ласкаем сновиденьем.
Что может быть прекраснее! Пойми,
я не желаю зла твоей душе.
Ты вскоре вспомнишь, как legere touche
спокойно прерывает бренный миг.

В преддверьи неизбежного конца
позволь мне выплеснуть, для красного словца,
немного мыслей, что корёжат череп...
Хоть я и так немало объяснил,
ты мне, малыш, так беспредельно мил.
Пожалуй, расскажу (пускай, не все поверят).

Итак, с чего начать? Как я живу?
Во снах редеющих аль в мире наяву?
Ну, скажем, мир испытывает нас,
вторгаясь в эмотивность. За плечом —
дороги, сложенные жёлтым кирпичом.
Внутри же — воллюм опустелых ваз.

Внутри меня. Внутри — переплетеньем
смешались чувства с плотью манекена.
Естественно, победа материальна —
духовное есть пища для потомков,
сложивших мою кладезь в упаковку.
Прилавок. Грош-цена. И потерялась.

За окнами — осенний грай ворон,
со звуком этим я переплетён,
сколь выпущен на волю и бесплотен.
Как выяснилось, вряд ли даровит я.
По лужам не скачу, по Ледовитым.
Я так про иней... Понял, тягомотен.

Мне многих стран, наверно, не увидеть.
Златой песок — ковёр из мёртвых листьев,
янтарных, как опущенное Солнце.
Я снова тут, мой лес, мой дивный лес!
Костлявые запястия древес,
ластящиеся к бесконечным звёздам...

Выходит, я мудрец? И я малыш?
Раз я один... Я сплю? Или ты спишь?
За позвонками гор — скрипят мои стихи?
Творение моё! Иди по пене Нила.
Ты всё — моё и Мельпомене мило.
Последние слова всегда тихи;...

Ты спишь ещё? Я сплю, я точно знаю:
лучи, ломаясь, стёкла разбивают.
Ха-ха, хи-хи мои сбивает кашель,
я понял что-то. Что? Понять не в силах.
Я плод сознания младенца в утре сизом?
Нет! Ты — малыш, что отзовётся в каждом.