Би-жутерия свободы 258

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 258
 
Жёлто-голубой попугай Зонтик наэлектризовано дремал на чёрном эбонитовом насесте в клетке из перемежающихся серебряных и медных прутиков. Его беспокоили неподконтрольные сновидения, подсунутые безжалостной ночью, в которых он проявлял себя сосредоточенным павлином, в отупении поглаживающим золотистое брюшко и распускающим хвост парламентом, не занятым проблемами железных, золотых и стволовых клеток.
Остатки абрикосового сока в фарфоровом блюдечке переливались на солнце ублажающими глаз цветами радуги.
Дюралюминевая шелуха, рассыпанная на бирюзовом дне, ещё продолжала источать сильнодействующий аромат редких семян, нашедших приют в его сиреневом животике.
Зонтик блаженствовал, раскачиваясь молящимся ортодоксом, что, вероятно, помогало перевариванию пищи, пока заунывная сирена не прервала его послеобеденную сиесту. Он вскрикнул спросонья и предупредительно осмотрелся.
В комнате никого не было. Что-то произошло за её пределами, занервничал одержимый Зонтик и бочком стал переступать лапками по эбонитовой палочке, не забывая заряжаться энергией. Свой шесток он знал, как три когтя на лапке. Попугай ткнул лёгкую дверцу клювиком и, выпорхнув из клетки, подлетел к приоткрытому окну, привлечённый звуками иерихонского гвалта и грохотом снаружи. В дом напротив, где обитала Зося Невозникайте, ломились санитары в белых халатах. Они выкрикивали ругательства, размахивая руками,  и что было сил стучали в дверь (чего только не сделаешь в погоне за успехом в беге с препятствиями).
Единственное, о чём догадался Зонтик, – это то, что у них, возможно, имелся ордер на обыск и последующий арест. Опасность угрожает Пишущей Ручке, клювиком почувствовал попугайчик. Но как он может защитить её от назревающей нервной встряски, он – такой маленький и изнеженный? Чем он сможет помочь изящной Ручке? Крохотные мысли муравьишками копошились в его смышлёной голове, не находя подходящего ответа, – требуется неотложная помощь и, конечно, уж не эта Скорая «Пегая кобыла» – с красным на белом фоне крестом несуразный чемодан, поставленный поперёк улицы и перекрывавший движение назойливо гудящим машинам. Другая, практичная мысль, подсказывала, что нечего попусту метаться, а необходимо предпринять нечто конкретное, и для того чтобы добиться успеха, нужно опереться на целеустремлённое, самоотверженное существо, беззаветно обслуживающее дело справедливости. Ну конечно же, это Мошка, готовый всего себя отдать делу, какому в точности, окрылённый надеждой Зонтик ещё не знал, но верил, что дело непременно благородное. Надо действовать и безотлагательно, промедление смерти подобно, считал он, и в интуитивном своём предчувствии попка оказался стопроцентно прав. Зонтик стремительно полетел в направлении к дому, где жила Фрумочка Пюльпитер, избегая чёрных ворон и жирных голубей.
В воздухе носились стрижи на страже законопорядка. У них всё ладилось с эзотерическими перемещениями в пространстве.
Полёт Зонтика был не долгим, но по-своему отважным. Золотистые попугайчики, волнистые, говорящие и даже многолюб какаду Прошка увязались за ним, отзываясь на его истошные крики. Один за другим они влетали в распахнутую форточку квартиры Мошки, не прилетели только инвалиды с поломанными лапками и перебитыми крыльями. Их птичьему взору представилась ужасающая картина – измождённый терьер валялся брошенной игрушкой на подстилке рядом с пустой капельницей. Вонзившаяся в лапку игла вызывающе торчала, вызывав замешательство в среде попугаев. Комнатная собачка-йоркшир была на последнем издыхании. Возмущению птиц не было предела. Помещение наполнилось негодующими криками и сочувственным чириканьем. У стойкого, но не в меру чувствительного какаду Прошки, по яркому оперенью покатились нейлоновые слёзы. Сообразительный Зонтик выдернул иголку из вены, чтобы в неё не попали смертельные пузырьки воздуха, и не наступила воздушная эмболия. Попугайчики-мамки, имевшие опыт кормления птенчиков, как по команде слетелись к ослабевшему Йорку и принялись подкармливать его из клювиков, не подозревая, что тот обладал двумя неоценимыми качествами – пьянеть набравшись терпения, и просыпаясь, засыпать... окружающих вопросами.
Когда Моисей пришёл в себя, он услышал бьющие на городской ратуше прейскуранты и различил в гамме голосов хрип Зонтика: – Ручка в терпеливой опасности, привыкшей ждать за углом! К Мошке вернулись силы, призвавшие на помощь. С сорвавшимся с цепи лаем и ногами, бросившимися врассыпную, он понёсся вслед сплочённой ватаге вылетевших друзей-спасителей.
В воздухе ощущалось высоковольтное  напряжение, как перед грозой. Мосе пришло на память наставление его дедушки, несбывшегося добермана-пинчера: «Осторожней разряжай обстановку, могут быть и убитые». Теперь меднолобый скобарь – терьер готов был идти, как пелось в песне военных лет: «В атаку с кривыми ногами... зубов». Оставалось только лязгать, лязгать, лязгать.
Но Мошка взял себя в лапы и накарябал записку друзьям: «Я поплатился молодостью за то, что однажды нашёл в себе смелость сказать Фруме всё, что о ней думаю. С той поры надо мной тяготеет рок... энд ролл, и я её больше не вижу – эту смелость. Я брошен на произвол судьбы, сильно желающих могу с ней познакомить».
На обратном пути к стае присоединились в порыве солидарности умные вороны и бездельничающие голуби, не прошедшие медицинского освидетельствования. Небо зали-ловеласело. Оно потемнело как в эпизоде из фильма ужасов Хичкока «Птицы».
Движение на улицах приостановилось. Такого крылатые не помнили со времён налёта саранчи (из воздухоплавательной армии Бабы-Яги – королевы Мерзоты) в конце прошлого неблагополучного стодневия. Не перелётных тварей охватила паника. Закордонные забеспокоились. Кто-то названивал по аварийному номеру «Помощи ближнему», а крайних индивидуалистов принадлежность к высшему сословию законченных идиотов наоборот успокаивала.
Брюквин встал на дыбы и заходил кругами, вспомнив, что кляп может быть подменён на кусок душистого мыла.
Конфеттэн вдали насторожился вместе с Леонидом Взаперти.
Санитары, ломящиеся в дом, где жил Зонтик, значительно преуспели в отсутствие пернатых. Людям в замусоленных белых халатах удалось увеличить щель в двери, и они попытались выломать её, когда один из них вскрикнул. Это Мошка, отказавшийся в своё время от намордника в пользу свободы, захватывающе впился в щиколотку зубками и успел отскочить в сторону, когда на непрошеных пришельцев полился дождь из помёта всех сортов и пород.
Санитары побросали ломик с носилками, и сбросив испачканные халаты, не обжалывая решения, нашли укрытие в машине Скорой помощи «Пегая лошадь». Солнце закатилось в кровавой истерике. Птицы остервенело клевали ненавистные вражеские шины. Гуано заливало стекла. Покоричневевшая машина, чувствуя, что ей несдобровать, рванулась и с воем раненого зверя скрылась за поворотом. Теперь Ручка и её хозяин были вне опасности. Пернатые, выполнив свой долг, разлетелись в разные стороны. Перед разбитой дверью остались Зонтик с Мошкой. Опа вышел из дома. Зонтик взлетел к нему на плечо. Мошка лающим кашлем дал знать о себе и прыгнул на руки. Вместе они отправились в дом обрадовать Ручку. Зося вернулась из продовольственного магазина «Не скромность красит человека непонятно в какой цвет, а добавочные вещества продуктов питания» и уставилась на искореженную дверь:
– Что здесь стряслось? – нервно опешила она.
– У нас тут записывают на пересадку сердца с амперметрическим свидетельством, – отшутился, было, Зонтик и интригующе крякнул, не пытаясь запускать пекинскую «утку», и не проливать свет на поступок двуногого убожества Садюги, которого, как убедились пернатые, часто посещали черносотенские мыслишки не робкого десятка. Плотину молчания прорвало, и йоркшир в завуалированной конфуцианской форме прогавкал:
– Человек – многовековое создание, способное доконать кого хочешь. Пересчитайте, Зося, у себя количество век, и вы поймёте, о чём идёт прерывистая речь, если она свободно льётся!
– Что ты хочешь сказать этим нарядным ребусом, Зонтик?
Попугай не прореагировал на её вопрос и отвернулся, на этот раз в его круглых удивлённых глазах заблестели изумрудные слёзы.
– Он хочет сказать, что не нашлось ещё на него птицелова, – вмешался Опа, –  и что мы логики не допиленного бревна у себя в глазу не видим, а на соринку в чужом жалуемся, что она нам спать не даёт. Если что тебе, Зосенька, не понятно, обратись к учению древнего философа Конфуция и молись себе на Китайскую стену.
– По-моему, все вы здесь сильно перегревшиеся, и недооцениваете опасность непристойной жарищи, – вывернулась Зося Невозникайте. Она знала, что Опа-нас – это большой барбосс, изредка позволяющий себе гадить у стойки и гладить себя у неё.
– Как-то на крайней плоти Севера произошёл смешной случай, продолжила она, – поспорили два чукчи, кто со мной ночь проведёт. Назначили друг дружке дружескую дуэль на носах. Но при перегреве от трения приплюснытыми последовали жаркие поцелуи и оба спорщика вскоре скончались.
– Это ты о чём, Зося? – спросил Опа.
– О последствиях Всемирного потепления и об удвоенном усердии, помноженном на три, что в мужском понимании представляется шестерёнкой снежинки!
Понять женщину собачьим умом невозможно. Пора бежать, пока меня не снесло бабскими поветриями, подумал Мошка, и спрыгнув с Зосиных рук, спрятался под ковриком, потому что опять   шутник какаду Прошка суетливо влез поперёк батьки в пекло:
– Можно спать под наркозом, можно под лёгкой анестезией.
– Боже мой, – встрепенулась всеми залежами дородного тела нарумяненная Зося, – а мы с Опой, боясь подорвать инфраструктуру семьи, всё ещё под пуховым одеялом, – призналась она, не без оснований считая, что моменты их близости больше напоминали «Гернику» Пикассо, нежели «Утро нашей родины». 
Голодный йоркшир решил, что не простит бестактного Прошку за огульное заявление, что христианство, привлекавшее его крестиками сирени, плюс вегетарианство – это уже индуизм, в момент, когда пустое брюхо давало о себе знать  спазмами. На время Мошка впал в состояние прострации, он уже плохо соображал. После перенесённого потрясения ленное состояние не покидало йоркшира и на улице. Ему хотелось вытянуться от одного её угла до другого, и он потянулся вдоль пикейного одеяла газона со свежескошенными у кого-то цитатами и загипсованными вазонами цветов. Ничто не попадало в его поле зрения, даже нищий ампутант с пластырем на животе, мирно посапывающий с кепкой у сложенных фантиком култышек ног. Дождь моросил милостыню.
Тот, кто отстаёт от жизни, – продляет её даже в плохую погоду, подумал терьер, или уступка за уступкой – лесенка к победе над собой? Внутри Мошки звучала музыкальная композиция «Выгадайка», выдержанная в свободной манере духа противоречия.
Дальнейшее бесперспективное существование барбоску не пугало, к нему следовало постепенно привыкнуть. Он уже смирился с мыслью, что уютное место под роялем переживёт его временное отсутствие, да и снящиеся ему цветноклавишные рояли покладистей людей – они не расстраиваются по мелочам. Надо учиться смотреть нелицеприятной правде в глаза и предъявлять к себе претензии в раскрытом виде, даже если у правды глаукома, рассуждал Мошка, с напускным видом перебирая лапками по тёплому асфальту и избегая контактов с двуногими. Мысля почище любого из встречных, он (развлечения ради) перепрыгивал туда-сюда из одного их тела в другое, как бы метя оккупированную территорию.
Сталкиваться же с плутоватым Амброзием Садюгой и перемещаться в него у Моси не было ни малейшего желания. Люди, в особенности полуграмотные чопорные дамы, за неимением гвоздей забивавшие себе головы чтением романов Свинцовой, больше не вызывали в нём  любопытства. Чаёвничая вприглядку, они носят платья в обтяжку и думают, что итальянсы распевают застиранные канцоны в клетушках слов, охваченных дурманом. В расстроенных чувствах йоркшир пробежал аллюром мимо ивы, услужливо поклонившейся ему под дуновением ветерка, подозревая, что облава на собак его породы ещё не объявлена. Усилием воли Мошка скрыл своё запрограммированное плебейское воспитание, находившее в непоследовательности высшую гармонию.
На углу он чуть не врезался в жену хорватского слесаря Драгомила Утетича, ратовавшего за буддизм на палатях и носившего не свою жену на руках в приподнятом настроении. Жена же его – тежеловоз причудливой конфигурации бразилианка Кука Рача – смотрительница женских общественных туалетов, так и осталась ни с кем. Приняв выигрышную позу, она раскованно увлекалась рассматриванием пупка с 8 вечера до 9 утра.
Вышколенная в сиротском доме для трудновоспитуемых подростков где-то в фавелах между жарким Рио-де-Жанейро и прохладным Сан-Паулу, в котором нельзя было подняться выше себя даже на локтях, девчонка на загляденье, Кука, напоминала пританцовывающую клумбу, украшенную ананасами, бананами и киви. Вопреки собачьей логике она осуждающе посмотрела на Мосю (поговаривали, что Кука Раче не удалось освоить профессию литературного модельера, и в своём незамысловатом воображении Кука пририсовывала болезненные пейзажи вместе с эскизами к человеческим соединительным тканям, которые мало кому было дано оценить по достоинству).
То, что Мошка умён, не подлежало сомнению – он всё схватывал на лету, не входя в раж. А что может быть лучше мимолётной прихоти, когда памятники, не имеющие под собой основания сносятся? «Вальс кривоногих» не выходил из головы терьера. В нём просачивался лейтмотив одиночества, и автор словом не обмолвился о людях.

Оближут, обнюхают вас на пороге
бракосочетающиеся бульдоги.
Он в чёрном цилиндре, она под фатою
дебелую радость сегодня не скроют.

Хвосты обвилялись, обглоданы кости,
отлаялись четвероногие гости
В приветственных тостах. Опьяневший от власти
питбуль-тамада принимает участие.

За круглым столом, заласканный сучками,
мастифф обхвалился удачными случками,
он им намекает, – бессовестный пудель
на лапу берёт, и от вас не убудет.

Эрдель извертелась в расшитой попонке
от ложки кагора с говяжьей тушёнкой.
Её пригласил нестареющий колли
(он разбогател на поставках петроля).

Голей не бывает, в раскрытой фланели
левретка издёргалась под спаниелем.
Он вышел из грязи и из-под контроля,
по слухам служил в доме канцлера Коля.

Задами вихляя под «Вальс кривоногих»,
собачья братва подбивает итоги
своих достижений кобельно-засученных,
и тужатся, вертятся борзые задрюченно.

Со строгими мордами боксёрши-кухарки
пришедшим раздали мозги на подарки.
Вся шатия-братия осталась довольна –
их сам сэр Бернард поприветствовал сольно.

И снова кружатся под «Вальс кривоногих»
в обезображенной жизни бульдоги.
А там за окном погибает во мраке
увязший народ в перестроечном браке.

Не надо забывать, что «Вальс кривоногих» исполнялся в пренебрежительной манере провинциального вальса, в вихре которого на надраенном мастикой полу развернулась газета, которую Мошка, просматривая, не выдержав замочил. Вот она – Жёлтая пресса, где на бумаге сургучной печатью запечатлён жаркий поцелуй, соратницы по развлечениям китаянки Сары Фан, подумал он.
Рядом бесстыдно растянулась пьяная гармонь популярная в обществе коренных зубров и пристежных коней. Она конкурировала с «Песней о вечном ночлеге», впервые исполненной в карандашном заточении трио «Кот Лован, тигр Сильвестр и их подружка – пума Сильва». Теперь имена и лета трех неразлучных безвозвратно каннули в Ниццу, а главный приз «Золотая киска в каске» за исполнение роли неизвестного Ницце солдата вручили режиссёру-микробиологу Ираклию Гоношисту, доказывавшему жюри с анализом в руках, что родина гонококков Гонолулу. Но в конечном итоге он, таки да, сошёл «на нет». Это имело место быть на фестивале «Action movie», когда драка вылетела в окно в результате перерасхода душевной энергии у пумы с глазами лайки Зиночки Трепанги, которой суждено было тянуть лямку нарт, выигрывая время в лото. Учитывая, что спаянной троице удавалось устраивать скандалы на работу и бурю в надтреснутом стакане для зубных протезов на выброс японского лорда (князя) Тумаки, сторонних наблюдателей удивляло, почему кучерявые овцы не интересуются спортивными новостями, наводнившими эфир.
Сам Тумаки, портной и повар одновременно, стал мастером готового платья и прославился деловым предложением открытия совместного предприятия торжества постылого мужа над женой в ванной, наполненной шампанским и соседом по лестничной клетке.
Извращенец – подумает кто-то, но это как посмотреть, встрянет в беседу непрошеный оппонент.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #259)