Женщины Маяковского 3

      Почти не спавшая в последнее время, перенервничавшая, Эльза вдруг разрыдалась. Для нее эти слова были громом среди ясного неба. Хотя она их и ждала, и произносила их за него не раз по ночам. Но вот они сказаны – и ее переполнили чувства, которые она не в силах была сдержать. Они вырвались у нее наружу.
      – Дядя Володя… любимый... единственный… Люблю… люблю вас, – говорит она, полная счастья, со стекающими по щекам слезами.
     Сказав это, она замолчала. Она ждала, опустив голову. Она слышала свое сердце, как оно стучит и пытается вырваться из ее кофточки…  Маяковский подходит и обнимает ее. Постепенно ее волнение передается ему. Рука его скользит по ее юбке вниз. Жадными губами он ищет ее губы… Напрасно! Губы его не встречают ответного порыва, к которому он привык у других женщин. Эльза дрожит; как комок нервов напряжена. Его желания натолкнулись на что-то твердое. Твердый орешек, над которым надо долго трудиться... И встал перед ним другой образ. Ослепительной еврейской царицы, которую Бог перенес в наши дни. Пусть для других она обыкновенная женщина. Накрашенная, рыжая, нагло соблазнительная. Для Маяковского она навсегда царица. И ему захотелось к ней! К ней! к ней! Ноги ее исступленно гладить – и целовать, целовать, целовать!.. Его чувства к Эльзе  резко пошли на убыль. Он  начал трезветь, спускаться с Небес на Землю… И увидел он перед собой бледную, измученную любовью жалкую девочку!
     – Боюсь, у нас ничего не выйдет – произносит он глухим голосом и опускает руки.    
     – Что с вами?
     – Я думаю о ней… Прости меня. Я совсем раскис. Разнюнился. Разслюнявился. Разбабился. Но она преследует меня! Ее сладкий, манящий взгляд завет меня на сладкую казнь! И вся она, сладкая и томящая, притягивает меня, как костер притягивает бабочку. «В огонь! в огонь!» – указывает она. И я готов броситься в него с удовольствием… Глаза, два коричневых солнца и коса  – рыжая медь – вот о чем я всё время думаю. И уже вижу себя огнем обвитым на несгорающем костре немыслимой любви!.. Это же предчувствие совсем другой, неведомой мне жизни. Предчувствие счастья, которого у меня никогда не было. Может быть, только в детстве… Идем! Знакомь меня со своей сестрой. Я буду говорить с ней. Я тоже не ерунда. Я могу ей понравиться!
     Голос Эльзы за кадром:
     – И я познакомила его с Лилей, в которую он тут же влюбился без памяти. Мне можно было предвидеть это, потому что в нее нельзя не влюбиться. Уж такой она родилась.
    Вернемся, однако, в Париж. Маяковский и Эльза уже перешли привокзальную площадь и вышли на тихую, малолюдную улочку.
     – Дядя Володя, чего это вы решили вдруг ехать в Ниццу? На море покупаться захотелось?..  Помню, как мы с вами ходили на пляж. Я заплыла далеко-далеко, а вы ходили по берегу, с тростью, в купальном костюме и в цилиндре, и нервничали. Это так смешно было. Дядя Володя, вы боялись, что я утону? Да?.. А сейчас я боялась за вас. Когда вы уехали, я обзвонила всех знакомых, пока не узнала, где вы,– как ручеек, не переставая, журчит Эльза. А Маковский, откинув голову немного вправо от нее, идет рядом и думает о своем.
     – Дядя Володя! – Эльза дергает его за рукав. – Где вы? Ау!
     Маяковский не отвечает. Он весь поглощен своими мыслями.
     – Три дня в Ницце я был отцом, – думает он – Подумать только. Маяковский – отец! Маленькая кроха – моя дочь! Мое милое, сопливое счастье! Мое настоящее и будущее! Фантастика.– Его хмурое лицо неожиданно озаряется необычной для него сияющей (даже чуть-чуть глуповатой) улыбкой. Правда, ненадолго. Через мгновение по лицу его уже бегут  тени озабоченности и тревоги. – Дочь Маяковского не знает русского языка! Ее будут учить в католической школе! А я буду сидеть и спокойно смотреть на это? Да никогда! Да ни за какие деньги! Сегодня же кидаюсь спасать мою дорогую кроху, – решительно заявляет он сам себе.
     – Дядя Володя! – отчаянно дергает его Эльза. – Что это вы все бормочете? У вас что, в Ницце женщина появилась?
      Маяковский вздрагивает. Говорит: – Что ты сказала?.. Прости, задумался, – и медленно начинает возвращается к Эльзе. Потом также медленно, как бы нехотя, начинает выдавливать  из себя слова, как зубную пасту из долго неиспользуемого тюбика. Впрочем, скоро его слова, как обычно, приобретают резкость, весомость. 
     – Надоел мне твой Париж. До бесчувствия! До тошноты!.. Ну, все! Решено. Забираю тебя в Москву. Поедешь со мной.
     – Нет уж! Мне здесь нравится. Лучше вы ко мне переезжайте сюда.   
     Хандру с него как ветром сдувает:               
     – Ты в своем уме?
                – Чтоб я мое русское имя Владимир, 
                похожее на «вымер», на «стон»,
                сменил на другое имя
                и звался мусье Гастон?   
   Да как тебе в голову пришло такое! Извинись сейчас же! – гремит Маяковский, который все западное считал ниже российского, русского. – Элечка, солнышко, скажи, что ты так не думаешь. Что Москва лучше!
     – Не скажу!
     Натолкнувшись на эльзино упрямство, с которым, он знал, бесполезно было бороться, Маяковский недовольно ворчит:
     – Могла бы и обмануть дядю Володю… Не понимаю, что тебя тут держит? Ни работы, ни мужа.
     – Формально у меня муж есть.
     – Муж, с которым ты не живешь.
     – Ну и пусть!
     – Нет у тебя мужа. И Лиля так говорит… Ты любишь Лилю?
     – Люблю.
     – А меня ты любишь?
     – Люблю. 
     –Ну, смотри!
     Эльза выходит из себя:
     – Дядя Володя, вы всегда задаете эти вопросы. Что – смотри? В конце концов, это может надоесть. Не всегда ведь предоставляется случай броситься за человека в огонь и в воду.
      – Ну, ладно, ладно, не ершись,– успокаивает ее Маяковский. – Мне тоже нравится этот городишко. – Маяковский широким жестом обводит вокруг. – «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва». Кто написал?
     – Ну, вы.
     – То-то.
     – А почему ж тогда ругались?
     – Для порядка. 
     – Выходит, я была права!
     Маяковский  делает вид, что не слышит последние слова Эльзы. А Эльза, на седьмом небе от счастья, что победила, идет рядом, старается не отставать от него. Идут молча. Потом Маяковский, не терпящий проигрыша, не выдерживает и говорит:
      – А замуж тебе все равно хочется. – И, подумав немного, решительно добавляет: –  Хочется!
     Но Эльза уже не обращает внимание на его подтрунивания.
     – Вот разведусь со своим французским мужем, а там видно будет, – серьезно говорит она.   
     – Разводись поскорее. А то мы про тебя в Москве распространяем слухи, что ты красивая.– А ну-ка, дай я на тебя посмотрю, не ложные ли это слухи? – заключает Маяковский и, отступая, оглядывает Эльзу.
     – Дядя Володя! – возмущается Эльза.
     –   Ну, хорошо, не буду, – опять успокаивает ее Маяковский и, подумав, продолжает.– Значит, любишь меня, говоришь. Сейчас мы проверим. Ты еще не забыла наш марш?
     – Нет! Можете проверять. Я знаю его наизусть... Дядя Володя, вы не представляете, как мне хорошо, когда вы приезжаете в Париж! Хорошо бродить с вами по ночному Монмартру, заходить в рестораны, где повкусней. А  в гостиницу возвращаться только утром, шумя и горланя наш марш.
    – Тогда чего же мы ждем? Начнем!
    И они среди улицы начинают декламировать шуточный марш, который Маяковский сочинил на ходу, для забавы, в один из таких походов:
                – Идет по пустыне и грохот, и гром,
                бежало стадо бизоново.
                Старший бизон бежал с хвостом,
                младший бежал без оного.       
      Они декламируют его  речитативом, в такт своему шагу. Причем Эльзе немалого труда стоит не отставать, шагать с Маяковским в ногу.
  Так они идут и декламируют. Смешная пара: огромный Маяковский и маленькая Эльза! Прохожие оглядываются на них,  а некоторые многозначительно замечают: – Русские! Чего с них взять?   


                П р о д о л ж е н и е  з а в т р а