птицы в ладонях тонкие и складные

пальцы на льду — на худых щеках,
небо, замерзшее, греется взрывами,
птицы в ладонях — тонкие и складные;
с металлической
гравировкой.

улыбаясь, кричат мне:

           молись.

стань пулей, пробивающей мышцы, шрамом глубоким, поперек щеки,
начертанием рун, полевыми — в надмыщелок,
пылью под ногтевыми пластинами.

солнце кипит — ядовитое, с язвами оспы,
выстрелы всюду, свинцовые крылья,
ты под водой — ты на виниле, разбитом,
выскаблен
порохом.

порошком на носовых перегородках у каждого, кто принимал по дорожке за упокой.

           без передышки

кричал: спой, спой, как ты его любишь, напиши книгу.
ты гениальнее Гинсберга,
бог дал тебе точь в точь, чтобы ты считал себя лучше других,

но на процент меньше, чтобы
суметь реализоваться.

даже сломав себе ребра, закрепив их слюной,
обласкав и убаюкав с трепетом материнской любви,
даже вбивая заново, перемотанные,
перебинтанные пластырем,
куски плоти в бетон,

ты не смог бы прыгнуть выше, чем
Гофман, Ремарк, Сильвия Плат.

ты — это ток, входящий в резиновый коврик.
           жалкий огрызок,

держишь пальцы на зеркале, целишься
пластиковым дулом в висок.

с железом в улыбке, острым крестом,
данью
господу.

слышишь?
под ногами хрустит лед.