ерундовины

На Чистопрудном бульваре осень. Летом, когда в обед сидишь на лавочке, к тебе подходят социологи, гринписовцы, журналисты. Ты раздуваешь щеки и вещаешь на благо Вселенной.
В сентябрьский моросящий дождь при температуре в девять градусов они исчезают. Ходят только алкоголики и требуют законные десять рублей. Я бы тоже впал в осенний запой, но у меня работа. Я конечно лет двадцать назад мог себе позволить явиться на рабочее место подшофе, но сейчас я стал сознательнее. С возрастом стал дорожить репутацией образцового исполнителя. Иногда только, забывшись или даже специально, я насвистываю, сидя у компьютера, «синий троллейбус» Окуджавы, но никто на это уже давно не обращает внимания, принимая это за мою странность.

В этом здании на Чистопрудном бульваре два лифта: маленький и большой. Маленький лифт приходит, издавая звуковой сигнал, и находится на видном месте. Большой лифт появляется молча и находится в плохо обозримом углублении.
Знающие люди ждут большой лифт, потому что маленький всегда услышишь, но ходит большой лифт медленно. У меня никогда не хватает терпения его дождаться. Я мечусь между большим и маленьким лифтом, потом плюю и иду пешком, но тут раздается звуковой сигнал – пришел маленький лифт. Я бегу к маленькому лифту, но он уже забит. Я бегу к большому лифту, но он уже молча ушел

В последнее время стал замечать, что настроение моё может неожиданно испортиться. Оно и раньше могло неожиданно испортиться, но я не обращал на это внимания и ждал, когда настроение неожиданно поднимется или, по крайней мере, придет в норму.
Сейчас же, если настроение испортится, то сидишь и часами думаешь: «Почему испортилось настроение».
Может, Y. виноват? Может, дерьмовое расположение звезд? Может, нагрубили в метро?
И вот если раньше, по молодости, просто плюнешь на все это и идешь радостно насвистываешь веселенькую песенку, то теперь доскабливаешь до самого трэша, до самого угара, чтобы понять, кто виноват, чтобы наказать виновных и только потом успокоиться (с трудом), хотя причина может быть самая пустяковая.
Да вот еще и Г. говорит, что с возрастом я стал ворчлив, а знает он меня 18 лет

Вчера ехал в метро, и на перегоне «Марьина Роща» - «Достоевская» в вагон вошел одноногий человек, лет пятидесяти, на протезе и заиграл на баяне «Рио-Риту».
Я вдруг понял, что нахожусь не под землей, а в осеннем парке послевоенного 1947 года, в котором инвалид второй мировой войны за копеечку наигрывает фокстрот.
Мне стало одиноко в толпе, грустно и стыдно, и самое главное, я не знал, чего мне стыдится. То ли того, что у меня есть хорошо оплачиваемая работа, то ли того, что в моем кармане вместо горсти мелочи валяется пластиковая карточка, которую я никак не могу кинуть в полиэтиленовый пакет с надписью «Пятерочка», висевший у музыканта на боку.
Инвалид протискивался среди пассажиров, да те и сами охотно расступались перед ним, словно испытывали такие же стеснительные чувства, как и я.
Кто-то что-то сыпал ему, кто-то просто замер, как я, а когда музыкант вышел на станции «Трубная», я вдруг понял, что музыка, которую он играл, до сих пор слышится мне, словно он играл только для меня, а не для всего вагона.


Уже лет десять не могу найти нормальную икру минтая. Как ни откроешь банку, какой-то безвкусный маргарин с вкрапинами горошин без вкуса и запаха.
Почему я не ценил в детстве советскую минтаевую икру, рыжую, водянистую, пахнущую рыбой, с привкусом рыбьего жира, напоминающую щучью. Как я ею плевался ибо жил на Камчатке и привык к икре красной. Икру минтая давали в подарочных наборах, и папа приносил ее с завода с какой-то стеснительностью, банки закидывали в самый дальний уголок холодильника, прятали от гостей и съедали только тогда, когда и есть то было нечего. Ох сколько бы я сейчас отдал за ту советскую икру минтая.


Длинное, теплое, жаркое и в то же время мягкое лето, и ты набрался тепла и уже не веришь, что может быть холодно и сыро, наступит, например, осень или даже зима. Ведь и сентябрь теплый, 22 сентября 25 градусов. Ты, вроде, понимаешь, что так не должно быть. А тут начались дожди и в квартире холодно (отопление еще не дали), но где-то подспудно (привет глобальное потепление) в тебе сидит неверие, что скоро будет холодно, скоро выпадет снег и не то что зелень, а даже желтизна и багрянец исчезнут.
Но ты сидишь и думаешь, что наступит вторая декада октября и установится двенадцатиградусная сухая погода, и ты пойдешь в лес, и будешь собирать маслята, выгребая их сучковатой березовой палкой из-под вороха осенних листьев. Но будет 0. Пойдет снег.


В курилке одна девушка каждый час меняет пальто, то выйдет в синем, то в болотном. Оказалось близняшки, сегодня увидел обеих.


Кофейни нашего бизнес-центра терпят трагический убыток. Утром приехал черный передвижной ларек и бесплатно раздает кофе, чай и печеньки. Мои любимые продавщицы-белки из забегаловки «Кофе по 70», где на жидкокристаллическом дисплее идет «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», с ужасом смотрят на захватчиков и ничего не могут поделать. Их пироженки с вишней, круассаны с шоколадом и эклеры с ванилью никому не нужны. Массы голодных белых воротничков толпятся вокруг захватчика в предвкушении халявы.
Я один сижу у белок и потягиваю крепкий черный чай с лимоном. Меня не купить на жалкую халяву. Я люблю белок и мне не жалко семьдесят рублей. За это белки ценят меня и позволяют переключать пультом программы телевизора.
Мне все кажется, что вот сейчас прилетит вертолет с хозяином передвижного ларька, Ахмедом Мусумбаевым. Он выйдет на середину площади, раздаст оплеух нерадивым и щедрым подчиненным и потребует от всего бизнес-центра вернуть деньги за халявную продукцию.
Но ничего не происходит, вертолет не летит, белые воротнички жуют бесплатный попкорн, белки рыдают.


В курилке кто-то бросил в пепельницу бычок сигары в три пальца толщиной, докуренный почти до конца. Да-да Евгений Никитин – это была сигара в два раза более толстая, чем куришь ты. И, судя по всему, первоначальная длина этой сигары была тридцать сантиметров.
Я живо представил, кто и сколько времени ее мог курить. Какой-нибудь крутой бухгалтер, получив нагоняй от владельца, сутра сел в курилке и стал обдумывать план побега на Сейшельские острова с чемоданом наличной валюты. Люди входили и выходили, время упрямо отмеривало шажочек за шажочком, а крутой бухгалтер сидел и обдумывал хитроумный план. В конце концов, увидев меня, как я достаю из-за пазухи «Донской табак» и разминаю в руках дешевую сигарету, он сказал что-то непристойное и побежал покупать билеты на самолет, вылетающий прямым рейсом из Шереметьева.
Или нет. Это был замученной очередной задачей программист Иванов. Сегодня утром ему поставили задачу, как роботизировать бизнес-процесс всей страховой компании, и он понял, что в результате его программы сто пятьдесят человек, их жены, дети, внуки и собаки с кошками останутся без средств существования. Сначала Иванов хотел застрелиться, но потом взял сигару, привезенную им из отпуска с Доминиканы, и пошел в курилку курить её перед совершением чудовищного и непосильного злодеяния. Он курил 4 часа, но так и ничего не решил, бросил окурок в пепельницу и пошел за рабочее место.
Все эти мысли пронеслись в моей голове стремительно, но тут подошел уборщик-таджик и спокойно без какого-либо уважения смел окурок сигары в свою мусорную тележку. Видимо он видел еще и не такие сигары в этой курилке.

Теперь, когда я узнал, что девочки-близняшки приходят в курилку по одиночке, мне стало очень тяжело жить. Каждый раз, рассматривая одну из них, как она затягивается дымом, как выставляет в сторону сигаретку в холеной тоненькой ручке, я представляю ее сестричку и думаю, как красиво они могли бы это делать вместе. Образ близняшек преследует меня весь рабочий день.

Нет ничего прекраснее, чем из гусениц вырастить бабочку. Мне в детстве об этом сказал дед, и я набрал с садовых деревьев и в огороде самых странных, мохнатых, ярких и пугающих гусениц и, посадив их в банки и прикрыв крышками, чтобы не вылезли, стал кормить их листочками березы в ожидании чудесного действа. Но когда действо произошло и я, увидев весь процесс, (как образуется твердый кокон, а потом из него появляется бабочка, ждет какое-то время, а потом летит трепетной снежинкой), вдруг понял что вылупившиеся из ярких гусениц бабочки некрасивы и скромны, а мне хотелось увидеть махаона или хотя бы капустницу.
Я долгое время пытался и так и сяк, но ничего не присходило, вылуплялись серые мотыльки и безрадостные заморыши, и я в отчаянии бросил это занятие, и только в зрелом возрасте, учась в университете на биологическом узнал, что самые красивые бабочки появляются из мелких и незаметных гусениц, лишенных яркой окраски и необычного вида.

Ехал в метро. Молодая девушка читала Бунина. Возможно, Темные аллеи. Грудь ее была приоткрыта, все было видно, видимо девушка увлеклась чтением. Над девушкой склонился паренек. Он наблюдал за девушкой. Девушка ничего не замечала. Парень млел. Я наблюдал и за девушкой и за парнем.
Тут меня кто-то толкнул в плечо. Я обернулся, потом снова посмотрел на девушку. Все было закрыто. Парень стоял расстроенный. Идиллии больше не было.

Странно устроена память. Помнишь какую-нибудь ерунду. Полуулыбку, волосочек на подушке, бабочку на цветке, дедовского кобеля Мухтара, торчащего из зеленой будки деревенского дома. Ни одной даты, ни одного внятного дня, ни одной теоремы или философа, а учился в трех не последних вузах. Смешно, быстро и незаметно все проходит.

В обед шел за кофе и в переулках набрел на две пустые поллитровые бутылки водки и четыре стограммовых мерзавчика. Набросаны кучей, но эпично, словно их аккуратно ставили. Это явно были поэты или актеры. После тяжелого трудового дня в Литературном институте в подворотнях бульваров они мыли косточки отечественной словесности и похоже не раз бегали за добавкой. Искусство говорит зожу нет.

И вот живут они на краю земли или в центре земли, но для тебя это все равно край. И вот ты приезжаешь к ним из столицы, и все тебе рады, потому что они замечательные люди и ты прекрасный человек, и принимают тебя хлебосольно и тепло, словно ждали всю жизнь, и все при тебе целуются и обнимаются и веселятся. А потом ты уезжаешь и до тебя доносятся россказни, что на самом деле они не добрые и старинные друзья, а совсем наоборот, просто не хотели тебя огорчать и при тебе выдавали себя за хороших друзей, чтобы тебе было уютно, тепло и радостно.