Часы на стене захлебнутся от тика

Отрывок из ненаписанной поэмы


Часы на стене захлебнутся от тика.
Но сколько же можно! Безумно, что в доме
до странного больно, до больного тихо,
и нет никого, кроме времени, кроме

меня. Я реву, и туманчиком белым
очки мои кроет заботливость плача.
За дело (за дурость, за ревность), за дело
бросает меня лицемерка удача.

За дело, за дело! Но сколько же можно?
Нельзя же все падать! Прощенье когда же?
Когда прекращение пляски безбожной?
Конторское в ухо тем временем: “Лажа…”

Конторское лезет, и сил не хватает
теней переломанных бросить единство.
А чья-то, рыжея, по стенкам летает,
и разве ее не стыдиться – не свинство?

А чье-то горячее, пьяное тело
мотается возле. Его ненавидя,
Сама отрешенно, ты шепчешь: “За дело!”,
и кто-то все это, злорадствуя, видит.

Такой наказуемой выпадет номер,
Счастливый билет лотереи предательств,
И – будто как юношей кто-нибудь помер –
закашлится рот от тоскливых ругательств.
 
Сижу. И встаю. И на зеркало дую.

И  -
Имени -
Буквы  -
Большие

устало

к неблизкому мне многолюдью ревную.
А память по фазе на вечность отстала

от радости жизни, от радости жизни...
Голубка моя улетает с балкона,
И мне утешенье является извне
Закатным каким-то, каким-то оконным.

Я помню его. Не сердитесь, насмешник.
Откуда явились вы, пренесуразный?
Я вас полюбила, задумчивый грешник.
Я жду вас. О, как ожиданье ужасно.
 
               
Начало июля 1980