На столетие убийства царской семьи

В танце, чуть земли касаясь, с бубном юная шаманка.
Над костром, теплом скользящим, пламя колыхало ночь.
После сабельного боя несмышлёного подранка,
С глаз долой у комиссаров получилось уволочь.

После сабельного боя, вся в лохмотья гимнастёрка,
После сабельного боя больно раны глубоки,
И шаманка закружилась, словно над гнездом тетёрка,
Глухо бубном отзывался каждый взмах её руки.

Тайный остров и землянка спрятаны в болоте кислом,
Казачонку вспоминался быстрый и неравный бой.
Млечный Путь над ним по небу размахнулся коромыслом
И от боли и обиды самому хоть волком вой.

Иван-чай навстречу ветру потянул свои макушки,
Лето ближе к середине, всем бы только жить, да жить.
Жизни той накуковала, напророчила кукушка,
Некогда, да и не нужно всё сначала ворожить.

Поднялась казачья сотня грудью стать за Государя.
Рысью, по таёжным тропам, торопились на Тобол,
Чтоб, объединясь с другими, неожиданно ударя,
Царское сберечь семейство, возвратить Руси престол...

На стене шаманский бубен — инструмент моей прабабки,
Шашка прадеда напротив, как казачий оберег.
Только бросишь взгляд на это и эмоций в две охапки,
Время вспять в лихие годы начинает свой разбег.

И уже подвал без окон и товарищи садисты,
Тычут в спину револьвером двадцать три ступени вниз.
В страшных пытках и убийствах мастера-специалисты,
Для семьи и царской свиты приготовили «сюрприз»...

… Почему же боль и раны, ставшие первопричиной,
Через столько поколений чувствуются и сейчас.
Просто связаны с Россией мы одною пуповиной,
Оставляют лихолетья все последствия на нас.

И до селе запах крови, исходящий из подвала,
Затихающие стоны, проткнутых штыком детей,
Время нас, сынов российских, в стороне не оставляло,
Боли за грехи чужие, не становятся слабей.