Гл. 11 Возвращение

             
      Ностальгия,  в  правильном  понимании,  это  тоска  по  Родине.  Это  глубокое  чувство.  И  в  полной  мере  ностальгию  ощутили  те,  кто  по  воле  судьбы  оказались  без  Родины.  Есть  категория  людей  и  некоторых  наций,  которые  считают  Родиной  место,  где  есть  ночлег,  работа  и  еда.  Я  тосковал  безмерно.  Я  был  готов  на  всё,  только  бы  оказаться  на  Родине.  Зарубежные  организации,  которые  ставили  своей  основной  целью  борьбу  с  большевистской  Россией,  неоднократно  предлагали  и  мне  подключиться  к  этой  «святой»,  как  они  считали,  миссии.  Я  всегда  резко  отклонял  любые  предложения,  понимая,  что  борьба  со  своей  Родиной  является  разновидностью  безумия.  С  Родиной  нельзя  бороться – это  великий  грех,  который  невозможно  ни  замолить,  ни  искупить.
      3  ноября  1921  года  было  принято  Постановление  ВЦИК  РСФСР  «О  порядке  восстановления  в  правах  гражданства  отдельных  категорий  лиц,  которые  были  лишены  этих  прав  в  силу  Конституции  РСФСР».  Циркуляром  НКВД  РСФСР  №138  от  8. 05. 1923  годалицам,  не  попадавшим  под  амнистию,  в  основном  офицерам,  для  восстановления  себя  в  советском  гражданстве  разрешалось  обращаться  с  просьбой  на  имя  ЦИК  через  советские  полпредства. 
       Узнав  случайно  о  некой  возможности  восстановления  себя  в  советском  гражданстве,  я  начал  обивать  пороги  советского  посольства  в  Париже.  Не  желаю  вспоминать,  чего  мне  это  стоило  в  моральном  отношении.  С  меня  потребовали  перечень  преступлений,  которые  я  совершил,  находясь  в  рядах  Добровольческой  армии.  Какие  преступления?  Я  просто  воевал.  Мне  же  предлагали  остаться  в  Париже  и,  фактически,  стать  негласным  доносчиком  на  лидеров  и  организации,  ведущие  подрывную  деятельность  против  Советской  власти.  Я  категорически  отказался  от  такого  лестного  предложения.  Мне  нужна  была  Родина.
       Четыре  года  решалась  возможность  моего  возвращения  на  Родину.  И  только  летом  1927  года  я  вернулся  в  Россию.  Местом  жительства  мне  был  определён   прежний  район  моего  проживания.  Я  соединился  с  семьёй.  Жена  работала  учительницей  в  сельской  школе.  Школой  стал  дом  моего  отца.  Дочь,  которой  на  этот  момент  шёл  одиннадцатый  год,  также  училась  в  этой  школе.  Первые  впечатления  на  Родине  были  радостными  и  скорбными  одновременно: 

Да  нам  бы  жить
И  Флаги  не  менять,
Да  нам  бы  век
Делиться  долей  львиной,
И  в  памяти  детей
Соединять
Эпохи
Православной  пуповиной!
А  в  час  годин
Стоять  у  алтаря,
Презрев  своё
Бессовестное  барство,
И  не  просить
У  Бога  и  Царя –
Себя  любить,
А  после – Государство!
Глядишь,  гордыня
Смолкнет  под  пятой,
Глядишь,  за  труд
Зерном  вернётся   плата,
А  новый  дом,
До  камня  обжитой,
Поднимется,
Как  Звёздная  Палата!
Я  зря  летел
За  солнечной  мечтой,
Я  зря  в  боях
Слегка  забылся  снами –
Мой  чернозём,
По  меркам,   золотой,
Зарос  по  пояс
Злыми  сорняками!
О,  Боже  мой!
Какая  нищета –
И  мне  уже
С  эпохой  не  до  спора!
...Лишь  пьяный  поп
Да  церковь  без  Креста,
И  дом  отца
У  старого  забора!

        Я  тут  же  получил  предписание  от  новых  властей  о  необходимости  один  раз  в  14  дней  ходить  отмечаться  в  районную  милицию  и  доказывать,  что  я  ничего  не  замышляю  против  законной  советской  власти.  Городок,  где  следовало   мне  отмечаться,  находился  в  30  километрах  от  места  моего  проживания.  По  разному  приходилось  добираться  до  пункта  назначения,  чаще  пешком.  Такое  положение  дел  продолжалось  около  года,  пока  я  не  был  взят  на  должность  бухгалтера  в  новое  т.н.  коллективное  хозяйство.  Председателем  этого  нищего  хозяйства,  без  техники,  хранилищ  для  урожая,  с  несколькими  старыми  клячами,  с  набором  плугов,  был  бывший  солдат  из  этой  же  местности,  отец  которого  служил  у  моего  отца.    Отношения  в  основном  с  председателем  как-то  сложились.  Он,  как  бывший  солдат,  понимал  нашу  разницу  в  образовании  и  звании,  и  часто  в  минуту  откровения,  один  на  один,  при  обращении  ко  мне,  от  него  звучала  приставка – «благородие».  Хотя  нередко  на  людях  он  меня  привычно  называл  «белая  контра».  Я  знал  об  этом,  и  старался  мужественно  и  покорно  вести  себя  в  данных  обстоятельствах,  принимая  смирение  православного  человека. 
        Что  меня  умиляло,  так  восстановленная  церковь,  построенная  моим  отцом.  На  ней  не  было  Креста  в  год  моего  возвращения.  Через  год  на  высоком  куполе  появился  и  Крест.  Я  был  удивлён  этому   событию  и  ещё  тому,  что  местные  власти  разрешили  иметь  в  селе  церковь.  Ответ  на  такую  вольность  быстро  отыскался - многие  церкви  по  окрестным  деревням  или  сносились,  или  приспособлялись  для  складов  или  общественных  зданий.  Такова  была  политика  на  тот  момент.  Даже  большевики  не  решились  сносить  все  церкви  подряд,  зная,  что  все  в  округе  верующие  и  как  бы  чего  не  вышло  из-за  тотальных  запретов.  В  церковные  праздники  церковь  посещалась  прихожанами.  Скоро  же  появился  и  батюшка.  На  Пасху  в  церковь  шли  толпами.  От  этого  было  легче.
        Некая  идиллия,  если  можно  так  выразиться  в  условиях  нищеты,  броских  речей,  призывов  и  лозунгов,  продолжалась  до  1934  года,  до  убийства  Кирова  в  Ленинграде.  Весной  1935  года  в  колхоз  прибыл  чиновник  из  района,  в  кожанке,  с  револьвером  и  двумя  сопровождающими.  Раньше  всё  было  вроде  бы  не  так.  Раньше  гость  прибывал  всегда  один  на  тарантасе.  Так  это  было: 

Мы  и  мы!  В  единой  доле,
Мы  один  крестьянский  ряд,
И  семейное  застолье,
Как  по  осень  снегопад!
Так  живём,  зевая  сонно,
Молоко  сдаём,  не  чай,
Ну,  а  если  гость  с  района,
Разносолом  привечай!
Подтверди  при  встрече  лично,
Что  по  нраву  новый  «изм!» -
Гость  добавит,  как  обычно –
«Скоро  будет  коммунизм!»
Зашумим  колхозным  роем,
Поддаваясь  временам –
Кто-то  вдруг - «Когда  построим!
Сообщите  дату  нам!
Чтоб  не  вышло – вот  те  нате,
Чтобы  нам  пораньше встать,
И,  понятно,  к  этой  дате,
Чтоб  никак  не  опоздать!»
Что  сказать  на  речи  эти,
Если  в  будущее  мчим?
«Держим  срок  пока  в  секрете,
Как  построим,  сообщим!
Вы,  товарищ,  крепче  скулы:
Вождь – большой  авторитет,
Учит  нас,  чтоб  те  акулы,
Не  проведали  секрет!»
Ясно  русскому  Ивану,
Что  на  то  особый  счёт,
Гость  опять – «Добавьте  к  плану
Хлеба,  так  пудов  пятьсот!»
Тишина,  как  на  насесте,
Где  не  слышно  петуха –
«Ну,  пудов  хотя  бы  двести,
Чтобы  не  было  греха!»
...Гость,  естественно,  не  тужит,
Он  начищен,  как  комод –
В  тарантасе  обнаружит
Самогонку,  сало,  мёд!
И  уедет  без  поклона –
Он  на  то – высокий  гость:
Было  так,  и  время  оно
Никуда  не  унеслось!

        На  этот  раз  гость  с  района  выглядел  мрачновато,  а  его  сопровождающие  удалились  в  кабинет  председателя  и  о  чём-то  бедовали  с  ним.  Вдобавок,  как  на  грех,  шли затяжные  дожди.  План  посевной  срывался  на  глазах.  В  грязь  зерно  не  бросишь,  но  вопрос  звучал  от  гостя  однозначный – «Почему  не  выполняется  план  посевной?»  Вразумительного  ответа  гость  и  не  ожидал.  Он  обвинял  председателя  и  меня,  в  частности,  во  всех  смертных  грехах.  В  конце  разговора,  перед  отъездом,  мне  был  задан  вопрос  одним  из  сопровождающих:  «Вы  белый  офицер,  насколько  мне  известно?»  Я  промолчал.  Если  всё  известно,  зачем  спрашивать?  Моё  молчание  и  мой  взгляд  почти  в  упор  явно  не  понравились  спрашивавшему.  Тревожное  ожидание  и  непонятный  осадок  остались  в  душе.
        Меня  и  председателя  арестовали  через  двое  суток,  обвинив  в  саботаже  и  вредительстве.  Я  тут  же  был  помещён  в  арестантскую  камеру  в  районном  центре.  Через  день  начались  допросы.  В  комиссаре,  или  как  там  называли  следователя,  который  меня  допрашивал,  я  узнал  бывшего  корнета  по  службе  в  1914  году:

   
Скок-поскок,
И  в  люди  выбился,
Проявив
Кровавый  пыл!
...Мне  в  глаза
Начальник  лыбился,
Но  допрос
Не  торопил!
Видел  он –
Я  контра  знатная:
Кровью  память
Залита,
И  моя  судьба
Податная
Комиссарской –
Не  чета!
Но  в  окопах
Вместе  маялись
И  кормили
Вместе  вшей:
Поменялись,
Переставились -
Нынче  он 
Меня  взашей! 
Комиссар,
Я - падла  белая:
Так  Россия
Назвала!
Что  ж  ты,
Память  осовелая,
По  барьерам
Развела?
Мне  параша
Арестантская,
А  ему –
Свой  кабинет,
И,  возможно,
Доля  панская!
...Я – поручик,
Он – корнет!

         Я   тут  же  вспомнил  тот  позорный  случай,  за  который  его  фактически  удалили  из  гусарского  полка,  обязав  написать  прошение  о  переводе  в  Жандармский  Корпус, что  для  армейского  офицера  считалось  позором.  Во  время  карточной  игры  он  был  замечен  в  подмене  карты,  за  что  получил  пощёчину  и  вызван  на  дуэль  банкомётом.  Но  от дуэли  корнет  отказался,  за  что  и  последовал  его  перевод.  В  войне,  по  слухам,  он  не  принимал  участие,  а  исполнял  должность  станового  пристава  в  средней  полосе  России.  А  тут  такой  большой  взлёт  при  большевиках!  Я  его  узнал  по  бегающим глазам  и  рыжей  причёске,  несколько  поредевшей.
       Последовали  вопросы  о  моём  прошлом.  Ответы  его  не  удивили.  Он  узнал  меня,но  ничем  не  подавал  вида.  Я  на  момент  того  скандального  случая  был  членом  полкового  суда,  и  был  наслышан  о  происшедшем,  естественно,  не  пытался  господину  следователю  чем-то  напомнить  о  прошлом.
       Я  был  обвинён  в  том,  что  во  время  не  донёс  о  вредительской  деятельности  председателя  нашего  колхоза.  Абсурд.  Так  уж  вышло,  что  меня  судили  в  отцовском  доме,  в  доме,  где  я  родился  и  провёл  детские  годы.  Заседание  суда  проходило  на  первом  этаже  в  большой  гостиной  комнате,  которая  на  этот  момент  стала  неким  клубом.  Набилось  до  сотни  любопытствующих  зевак.  Всё  произошло  в  течение  часа.  Я  был  приговорён  к  10  годам  ссылки.  Но  на  лицах  любопытствующих  я  не  увидел  злорадства.  Было  некое  недоумение  и  слова,  которые  прозвучали  мне  вослед  из  уст  какой-то  бабы:  «Белого  офицера  ведут!»
        Забегая  вперёд,  скажу,  что  в  1955  году  я  был  полностью  реабилитирован.   Мне  дали  возможность  ознакомиться  с  моим  уголовным  делом.  Донос,  который  был  написан  на  меня,  подписали  две  крестьянки  нашего  села  и  один  субъект.  О  последнем  я  никогда  и  ничего  не  слыхал.  Говорят,  что  такие  доносы  тогда  часто  практиковались  органами.  Итак – 10  лет  ссылки!  Жена  с  дочерью  немедленно  уехали  в  Харьков  к  своим  родственникам,  опасаясь,  что  и  их  арестуют.   
        Местом  ссылки,  если  можно  так  выразиться,  мне  определили  строящийся  новый  город  Северодвинск,  с  1938  года  переименованный  в Молотовск.  Город  возводили  топорами.  Бараки  были  обнесены  колючей  поволокой.  На  тот  момент,  пожалуй,  все  лагеря  были  некой  отработанной  структурой  со  своим  укладом – планом,  газетами,  самодеятельностью,  трибунами  по  праздникам,  речами  и  призывами.  Я  не  видел,  чтобы  кого-то  расстреливали  или  унижали.  Была  строгость  во  всём,  но  самым  главным  для  руководителей  строительства  нового  города  был  план.  За  перевыполнение  плана  рабочие  поощрялись.  К  1938  году  строителей  города  насчитывалось  до  30  тысяч.  Говорили,  что  здесь  будут  строить  боевые  корабли.  Действительно,  как  позже  стало  мне  известно,  в  августе  1942  года  была  сдана  первая  подводная  лодка  «Л-22».   
         Где-то  в  середине  1938  года  я  обратился  с  письмом  к  своему  бывшему  сослуживцу  Шапошникову  Борису  Михайловичу,  с настоятельной  просьбой  помочь  мне  в  сложившихся  обстоятельствах.  Шапошников  на  момент  обращения  был  Начальником  Генерального  штаба  Красной  Армии  и  заместителем  Народного  Комиссара  обороны  СССР.  Я  не  уверен,  что  дошло   до  Шапошникова  моё  обращение,  но  в  январе  1939  года  я  был  освобождён  из  лагеря.  Своё  неожиданное  освобождение  я  гораздо  позже  связал  с  назначением  на  должность  Наркома  Внутренних  дел  Лаврентия  Берия  в  ноябре  1938  года.  С  его  назначением  и  по  указанию  Сталина  в  течение  двух  месяцев  были  выпущены  из  заключения  многие  осуждённые. Мне  начальник строительства  Б.Г. Кронов  предложил  остаться  вольнонаёмным  при  создании города  и  завода,  но  я  вежливо  отказался.  Размах  стройки  поражал.  Здесь  готовились  ковать  оружие,  которое  спасёт  Отечество  в  1941-45  годах.  Так  я  всё  понимал  на  тот  момент: 

Остыньте,  рыцарь  благочестий,
Не  всё  явил  газетный  грош –
В  России  правда  с  ложью  вместе,
Что  судьбы  в  век  не  разберёшь!
И  убеждать  меня  не  надо,
Что  было  так,  а  что - не  так,
Завод - Советская  Громада,
Хорош,  как  сталинский  верстак!
И  я  не  пара  скомороху,
Я  не  могу  судьбу  сминать –
Ты  думал,  что?  Я  ту  эпоху
Начну  слезами  проклинать?
Карболку  вспомню  и  параши,
И  роковой  барачный  штат?
Я  помню  сталинские  марши
И  настоящий  результат!
Был  крепкий  кнут  и  злая  мера,
Был  крик  на  злачной  полосе,
Но  я  не  выбор  квартирьера –
Я  был  со  всеми!  Я - как  все!
Я  видел  смерти  и  могилы,
В  разряд  великих  не  был  вхож –
Кому-то,  да!  Топор  и  пилы,
Кому-то – кульман  и  чертёж!
Но  выбор  ваш  ничто  не  значит,
Не  время  плакать  и  зевать –
Порой  эпоха  озадачит,
Что  впору  сосны  корчевать,
Или  вернуться  на  этапы
И  быть  в  пылу  тюремных  дней –
Мы  знали!  Ёлочные  лапы,
Пожалуй,  сталинских  нежней!
Нам  срок  и  в  срок,  срока  и  сроки,
Нам  не  разминка!  Вечный  раж –
Мы  не  библейские  пророки:
Нам  ватман,  ум  и  карандаш!
Нам  сон – и  то  большая  плата,
Нам  всякий  день – ищите  нить,
И  формул  нет  у  сопромата,
Чтоб  нашу  твёрдость  оценить!
Зато,  гляди!  Несётся  фура –
Цехов  немыслимый  каркас,
Вполне  надёжна  арматура,
И  проба  стали  в  самый  раз!
А  стапеля – как  самородки,
И  стены  строятся  в  пыли,
А  вот  уже  отсеки,  лодки,
И  скоро  будут  корабли,
И  моряки,  и  эполеты,
И  цвета  три – Гвардейский  Стяг,
И  в  День  Победы  наши  Лепты
Увидел  попранный  Рейхстаг!
Нам  было,  что?  Не  до  восторга?
Нам  было,  что?  Не  до  наград?
И,  коль  не  веришь,  ты  без  Бога,
И  тем  свершениям  не  рад!
Оставь  с  эпохой  давней  споры
И  краски  давней  Колымы –
Где  были  чёрные  заборы,
Там  были  светлые  умы!
Не  крик  «направо»  и  «налево»,
И  не  барачные  колки –
Мы  так  искали  Корень  Древа,
Мы  расчищали  нужники!
Мы  постигали!  Мы  не  врали,
Словцом  упругим  не  шали –
Мы  в  полста  третьем  потеряли
Гораздо  больше,  чем  нашли!
И  не  дописана  баллада,
И  сиротой  остался  я –
Не  трогай  Сталина!  Не  надо –
Не  ты  наследный  судия! 
Но  мы  горазды!  Много  смеем –
Нам  всё  по  делу!  Так  и  знай,
И  чтоб  не  выглядеть  пигмеем,
Вождя  эпохи  проклинай,
И  мозжечком  играйся  детским,
И  люд  на  митинги  зови,
А  после - камнем  соловецким
Его  эпоху  придави!
Ты  встал  у  бездны  преисподней?
Ты  различаешь  голос  масс?
Я  был  при  Сталине  свободней,
Чем  ты  сегодня   и  сейчас!
И  вспомни!  Кто  пришёл  на  смену?
Великий  Кормчий?  Русский  Маг?
Кто  резал  сталинскую  вену
И  кровь  смывал  на  обшлагах?
Не  всё  так  просто,  если  грубо,
Готовить  Свитки  между  строк –
Хрущёв – не  светоч  нищелюба,
И,  оказалось,  не  пророк! 
И  я  его  не  верил  ценам,
Я  знал – не  будет,  как  вчера,
Здесь,  красно-белым  автогеном,
Мы  дорезали  крейсера! 
Мы  стали  сумрачней  и  злее,
Согнувшись  в  золоте  наград –
Гляди!  Стоит  на  Мавзолее
Больных  времён  потешный  ряд!
...Не  добежать  до  вечных  Истин,
Не  разобрать – «Кто  Сатана?»
И  я  не  требую  амнистий –
Она  мне  Господом  дана!
А  выбор  мой – нужней  и  строже,
Я  помню  устье  и  исток –
И  мне  достоинство  негоже
Нести  в  торговый  закуток!
А  от  проклятий – не  прибудет,
Как  не  согреет  пелена!
...Народ  Царей  в  России  судит,
А  не  кремлёвская  шпана!
Мы  боль  эпохи – не  отменим,
Мы  от  обиды – не  сгорим,
Мы  скороспелок  чаще  ценим,
А  зло  эпох  благодарим!

         Может  быть,  кто-то  наивно  подумает,  что  я  перевоспитался  за  время  ссылки  и  стал  сторонником  всего,  что  происходило  в  моём  Отечестве?  Да  нет  же!  События  последних  лет,  начиная  с  войны  1914  года  и  до  моей  ссылки,  я  воспринимал,  как  Кару  Небесную.  Мы,  дворянская  каста,  мытарили  веками  русский  народ,  выжимая  из   него  последние  соки.  А  русский  народ  доверчив  в  своём  величии.  Именно  благодаряему  Московия  стала  Великой  Россией.  Русским  народом  правили  и  жестокие  государи  в  лице  Ивана  Грозного  и  Петра  Великого,  ипорочные  девки  в  лице  Марты  Скавронской,  и  отцеубийцы,  в  лице  Александра  Первого,  и  прелюбодеи,  в  лице  Александра  Второго,  и  несчастные,  слабые  государи  в  лице  Николая  Второго.  А  русский  народ  терпел – для  него  с  амвонов  произносились  другие  проповеди,  становившиеся  законами,  с  амвонов  твердили – «Всякая  власть  от  Бога»,  в  церквах  веками  смиряли  русский  народ.  Но  почему  не  смиряли  алчность  и  жестокость  власть  имущих?    И  вечно  такое  бессовестное  унижение  народа  продолжаться  не  могло.  Выплеснулась  чёрная  энергия,  которую,  как  вулкан,  мы  подогревали  своими  поступками  и  действиями.  И  своё  наказание  я  считал  обоснованным,  неся  тот  Крест,  который  мне  послала  судьба.  И  я  никогда  не  посмел  никому  сказать,  что  в  моей  беде  виноват  Сталин.Я  считал,  что  Сталин – инструмент  для  наказания  виновных  и  не  виновных.  Сталин  на  тот  момент - судья  всех  заблудших.  Мы  все  были  заблудшими - и  те,  кто  верил  в   счастливое  будущее,  и  те,  кто  с  этим  боролся,  и  те,  кто  рвался  к  власти,  подло  уничтожая  себе  подобных.  Судей  много,  правдолюбцев  много,  смиренных  праведников  мало.  Я  праведником  не  был.  Но  я  при  посещении  православных  церквей  всегда  ставил  свечку  за  русский  народ,  надеясь,  что  светлые  души  народа  примут  моё  покаяние.  И  ещё  одна  кричащая  мысль. Русскому  народу  веками  при  жизни  ничего  не  обещали.  Обещали  после  смерти Царство  Небесное.  И   тут  Сталин  при  жизни  пообещал  светлое  будущее,  а  народ  поверил,  и  с  великим  энтузиазмом  начал  строить  «светлое  будущее»,  уничтожая  всех,  кто  мешал  ему  строить  новую  жизнь.  Вот  истоки  кровавой  жестокости!  Сталин за  содеянное  будет  и  возвеличен,  и  принижен.
       Я  вернулся  домой  зимой  1939  года.  Председателем  был  уже  другой  человек.  Прежний  председатель  где-то  сгинул.  Мне  снова  предложили  должность  бухгалтера,  так  как  грамотных  людей  пока  не  хватало.  Дочь  к  этому  времени  вышла  замуж,  в  этот  же  год  супруг  дочери  поступил  в  военное  училище.  Но  время  было  суровое – война  была  на  пороге,  и  приближение  новой  войны  я   чувствовал.  Когда  в  июне  1941  года  выступил  с  речью  Молотов,  я  только  в  своей  правоте  убедился.
Все  рядовые  до  30  лет,  не  имевшие  отсрочки,  были  призваны  под  ружьё.  Я  оставался  в  запасе  до  Курской   битвы.  В  сентябре  1943  года  призвали  и  меня  в  ряды  Красной  Армии.  Третья  по  счёту  моя  война  закончилась  ранением.  Это  было  третье  ранение.  Мы  в  конце  1944  года  добивали  пособников Гитлера  на  Украине,  где  я  и  был  ранен.  Итак,  за  плечами  три  войны,  три  ранения  и  один  арест.  Это  мой  багаж,  и  его  никто  у  меня  не  отберёт!
      Домой  вернулся  вначале  1945  года.  Мои  войны  закончились.  Супруг  дочери,  выпускник  военного  училища  февраля  1940  года,  ст.  лейтенант  Красной  Армии  погиб  под  Ленинградом  1  июля  1943  года.  На  руках  дочери  осталось  трое  сирот.  Тяжесть  воспитания  и  заботы  о  внуках  легла  на  меня.
       Младший  внук,  закончив  школу,  в  1959  году  поступил  в  военно-морское  училище,  чему  я  был  безмерно  рад – военная  династия  продолжается!  Мне  хотелось  бы  дожить  до  более  счастливых  времён  в  моём  Отечестве,  но,  наблюдая  на  могильщика  Сталина - Никиту  Хрущёва,  я  в  светлое  будущее  не  верил.  Пожалуй,  за  всю  историю  России,  ныне  СССР,  действующий  правитель  был  смешон.   А  это  чревато  для  Отечества  и   самого  правителя.
      
      Записи  обрываются  в  1960  году.