Конец света

  Странная картина предстала предо мною с утра. За ночь в доме всё переменилось. Моя кровать в другой комнате, на месте маленького офисного дивана – настоящее диванище! На кровати родителей спит ребёнок. Кто он? Я пытаюсь рассмотреть его,  но что-то происходит с моим зрением, и я не могу определить мальчик это или девочка. От моего пристального взгляда ребёнок просыпается, тянет ко мне ручонки. Ему годика три-четыре. Я беру его на руки, но даже теперь  не могу определиться, кто же это. Похоже, у меня серьёзные проблемы, вот только какие? Кто этот малыш, так крепко меня обнимающий? Если бы у меня был ребёнок, я бы помнила, во всяком случае, хочется на это надеяться.
В моей постели спит моя дочь, которая тоже не моя, биологически, но в остальном – это мой ребёнок, правда уже взрослый, точнее взрослая, Неби. Определённо, с памятью у меня всё в порядке, поскольку я помню такие детали. Ну, малыш, расскажи-ка, кто ты? Похоже, ребёнок меня не понимает, думает, спятила дура. Как это не прискорбно, но я того же мнения. Чувствую, всем сердцем, что люблю этого малыша, очень люблю, а чувства никогда не подводят. Чувства – это эмоции, рассматриваемые с разных точек зрения.  Они бывают главными и второстепенными. И если то, что вы считали главным и важным по какой-то причине трансформируется, а затем и вовсе  исчезает, значит не главное оно никакое.  Вообще с эмоциями всё сложно, как бы мы не старались их стимулировать, в результате получается то, что получается.  Разум – да! Это ария из совершенно другой оперы. Я человек рассудительный, можно даже сказать рациональный, тверда в своих убеждениях, и, несмотря на то, что психофизиология  разделила всю палитру цветов на четыре цвета, для меня их два: белый и чёрный. Разум в отличие от чувств, не подвергнут эмоциям, что и способствует избеганию ошибок. Вот только какой ценой?
 С другой стороны любви во мне непочатый край, значит считать, что я конченный  черствяк и полностью исключаю чувства – неправильно. Что же касается детей – их я люблю всех: мальчиков и девочек, любой национальности, любого цвета кожи.
  Неби  проснулась  и уже играет с малышом. Так хочется спросить её о малыше, кто это, как тут оказался и мальчик это или девочка, в конце концов. Но…боязно. Ещё подумает, что я того, хотя, скорее всего, так оно и есть.
Что-то потемнело за окном. Я ложусь на диван, у ног устраивается Неби, а малыш ложиться мне на ноги. Я укачиваю его, а он напевает песенку.
- Какая хорошая песенка, откуда ты её знаешь?
-Ты всегда мне её напеваешь.

  Кажется за окном снова светло. Несоответствия рождают во мне тревогу. Вот в дом залетела птица.  Откуда, через окно? Но там везде сетка. Никак не могу понять, что это за разновидность. Похожа на галку, чёрная, меньше  полуметра, клювик небольшой, глазки светлые. Удивительно как мне удаётся всё разглядеть с моим-то зрением? Птица летает по комнате и издаёт слабые звуки, будто кличет персонажа сказки Андерсона: “Кай, кай».  Замечательная сказка! Вот бы сегодня на центральную площадь да зеркало, смастерённое троллем. Все нынешние герои и избранники предстали бы в подлинном обличие.  А как можно любить уродство? Кажется, у галочки поранено крылышко. Нужно поймать птаху и посмотреть. Вот только, как это сделать?
  Немного боязно, вдруг ей это не понравится, и она решит сопротивляться? Э-э-эх! Была – не была! Иди-ка сюда! Не верится, но птица легко поддалась, точнее сама подлетела мне в руки. Точно, левое крыло кровоточит. И где это ты так? «За облако зацепился». Что это – говорящая птица? Разве возможно такое? Это только у меня слуховая галлюцинация? Смотрю по сторонам: нет, и Неби всё слышала, и дитятко. Невидаль какая, птица по-человечьи кумекает. Что кричал попугай капитана Флинта, глядя на золотые дублоны? «Пиастры», – правильно.   
  Я обработала ранку бедняжке перекисью водорода, ранка небольшая, кровотечение быстро прекратилось. «Спасибо тебе, отныне я твой верный друг!» Брр... Я выхожу во двор, пытаюсь выпустить птицу на свободу, и тут…из-под хвоста вырастают ноги, крылья превращаются в руки, и это уже не галка, а мальчишка лет семи. «Давай, поиграем», – говорит птимальчик. «Ура!» кричит бесполый малыш, да и дочь, кажется, не удивлена. И мы играем: в считалки, отгадали, прятки… А потом приходит время и птимальчик на глазах превращается в галку и улетает. Потом снова прилетает и обращается в мальчика постарше, потом ещё старше. Теперь ему лет пятнадцать, длинные для мальчика русые волосы, стройное телосложение, синие глаза.
- Я никогда не покину тебя. Если я тебе понадоблюсь, подними к небу глаза, и я прилечу.
Тут выбегают соседки с мётлами да вениками и начинают бить уже обратившегося галчонка.  Я, как могу, защищаю его, и он улетает. Прилетит ли он ещё когда-нибудь, или это как мечта – улетает с концами?
Собираю Неби в школу. Зачем? Она ведь давно её окончила? Оказывается – это особенные занятия. Сегодня она пойдёт не в ту школу, что всегда, а в другую, свою прежнюю. Не понимаю, разве такое возможно, сегодня одна школа, завтра другая? Разве не ведётся запись, нет регистрации? Неби говорит, что я сильно отстала от времени, нынче всё решается с помощью Интернета, клик мышкой компьютера и все твои данные, как на духу. Только нужно внести небольшой взнос. Понятно, куда без этого! И зачем, можно же всегда ходить в одну и ту же школу, и зачем нужно было выбирать ту, что дальше? Неби достаёт откуда-то огромный полиэтиленовый мешок и хаотично заполняет его… игрушками. Куклы, машинки, мячик – это и есть взнос. Игрушки? Мир, определённо, сходит с ума. 
 Проводила дочь, возвращаюсь. Вхожу во двор и вижу, как из него выезжает автобус из фильма «Место встречи изменить нельзя»  ЗИС-8. Или это КАВ3 685 с цельнометаллическим кузовом капотного типа? Возможно, они похожи, только почему-то вспомнился «Фердинанд». Кажется это машина из бюро ритуальных услуг. Кто же усоп, и когда? Но как ни странно, машина заполнена композициями из белых цветов. Быстро пересчитываю два букета, в обоих нечётное количество. Выходит свадьба, венчание, помолвка. А может развод? Ведь нередко и развод, что ни есть настоящий праздник. Почему бы не порадовать себя цветами? Не важно, главное, что никто не умер, в последнее время и так много покойников. Хорошо, хоть все спокойные, не в пример Колумбу, которому на месте не лежалось. Где он упокоился в конце-то  концов, в Севилье? Но конец ли это? А бедный Паганини более пятидесяти шести лет путешествовал непохороненным, и всё потому, что при жизни был отлучён от церкви из-а того, что болезнь забрала у маэстро не только силы, но и голос, и он не сумел исповедаться.   
Некоторые части знаменитых покойников и вовсе стали достоянием коллекционеров. Бедного Петрарку и вовсе по частям растаскали. Изуверство!
Что это? Вентиляторы, кресла как в салонах красоты. Точно, в подвале дома кто-то решил устроить парикмахерскую.  Понаехали с деревень, культуру в лицо не видели, а как хозяйничать – все горазды. Сегодня столько новых соседей, я практически никого из них не знаю. А зачем они мне? Мне с ними детей не крестить.  Со мной здороваются – и я здороваюсь.
Меня не было каких-то полчаса, а всё переменилось: двери в подъезд кто-то поменял: теперь они как двери лифта, к тому же бордовые; лестницы, ведущие вверх стали уже, и площадки уменьшились в размерах; повсюду какие-то коробки, мешки – не пройти. Дерёвня – она и есть дерёвня.  Почему им в деревнях-то не сидится, почему обязательно в город нужно лезть? Они ведь не приспособлены к городской жизни, но сами от этого не страдают, а вот остальные…
 И тут начался кавардак. Повыходили соседи, начался галдёж, взаимные оскорбления, кто-то пустился в рукопашную. Каждый норовит столкнуть вниз с лестничной площадки то, что на его взгляд загромождает путь наверх. Как гонка за власть, только там ещё ступают по головам. Ненавижу склоки! Что толку в них, что делим, что решаем? Ведь яма на глубине двух метров – это всё, с чем мы остаёмся уже с семнадцатого века. Считается, что это делается, чтобы наши мерзкие останки не раскопало какое-нибудь животное, к примеру, собака, и заметьте, в семнадцатом веке пеклись вовсе не о наших останках, а об опасности заразиться бубонной чумой.  Нет, можно захоронить и глубже, рассчитывая, что сверху положат ещё кого-то, можно и меньше, как в некоторых штатах США, но суть та же – мы всё равно ничего  отсюда с собой не возьмём. Ни Македонский не взял, ни Сулейман Великолепный. 
 
  Я дома. На полу в прихожей сидит тот самый малыш.
- Привет.
Я подхожу и поднимаю малыша с пола:
- Простудишься, линолеум холодный.

 Что это за крики? Снова соседи буянят. Надоело всё.
Не хорошо мне что-то, тошнит, голова кружиться, грудную клетку сжало. Сегодня, всё, что нельзя объяснить беременность, объясняется  панической атакой.  Сплошь все паникёры, неврастеники и шизофреники. Но как бы то ни было мне нужно на воздух, хотя мне скоро Неби со школы встречать. Нет, я столько ждать не могу, если не выйду из заточения  пиши пропало. Я ненадолго, мама посмотрит за малышом, скоро я вернусь, а встречать Неби мы пойдём вместе.
Свобода! Стены сегодня давят как-то по-особенному. Нет, они не уплотнялись, это со мной не всё в порядке. Что такое свобода? Определённо это не хаос, творящийся сегодня вокруг. Свободным надо быть душой: жить, желать и достигать желаемого. Если не желать и не идти к этому, а какой свободе речь? Иногда желания кажутся недосягаемыми, не мечтой даже, а фантазией, но, если посмотреть, как фантастика двадцатилетней давности воплотилась нынче в жизнь – всё возможно. Сознательным лишением себя желаний мы  обрезаем себе крылья. Хорошо, когда в замке желаний есть окна разум, но их следует иногда занавешивать, и желательно шторами. Трезвость, бьющая через край – пример отречения от счастья. Но и всецелое поглощение чувствами способно превратить человека в приведение, лишить его целостности, осознания действительности. 
Наконец-таки  спасительный воздуха глоток, хотя в нём сегодня столько отходов. Даже в Норвегии оказывается воздух не чистый, что уж говорить нам.  Токсичность в городах, даже некрупных причина тысячи недугов. Может пуститься в бега, рвануть в деревню и вкусить беззаботной провинциальной жизни? Но сегодня и в деревнях с чистым воздухом напряжёнка, цивилизация и туда прошмыгнула. Многим это по сердцу, хотя и бьёт и по сердцу, и по лёгким, и по печени. А, главное – мозг, он зомбируется, а двигателям прогресса всё нипочём, они  творят свои злокозненные дела и смущают умы.
 Иду по направлению к Церкви. Почему именно туда? А потому что, если в древности все дороги, построенные римлянами, вели в Рим, то у нас они ведут прямиком  к Церкви. Кажется, скоро Церковь перестанет быть местом общения с Богом, а станет просто музеем для туристов. Тоже из разряда фантастики, но сегодня вполне осуществимо. Обществом постепенно начинают править сектанты, а для них Церковь, что ладан для чёрта. Предо мной не знакомая местность, а небольшой мистический город. Улицы словно вымерли, сгущающийся туман рождает неясные сомнения. Ничего не видно, ни домов со своими кривыми скульптурными  улыбками, ни деревьев со своими обоснованными к человечеству жалобами.  Ни ревущих и толкающихся машин, ни уподобившихся им людей, ни даже собак, которых обычно на улице так много. Ничего не существует больше, всё растворилось в тумане, упокоилось в серой летаргии.
 Я не из пугливых, но даже мне становится не по себе.  Тишина могильная. Вспоминается фильм Лангальеры» по Стивину Кингу, слепая Дайна со своими экстрасенсорными способностями.  Одно успокаивает, запахи не исчезли, запах мусора так и норовит вывести содержимое моего желудка на свет божий.                               
  Постепенно серость проходит, точнее, сменяется ещё куда более жуткой картиной –чернотой. Чёрное небо окрасилось кровью. Неизбежная смерть разлита в воздухе. В последнее время снова много заговорили о конце света, может это он и есть? Скорее бы пойти за Неби. А малыша я возьму с собой, так спокойнее.
  О-о-о! Кажется, небо проясняется, чернота растворяется, кровь утекает. Снова  рокот машин и громыхание от хлопанья дверцами, шуршание полиэтиленовых целофанов и шмыганье носами. Собаки опорожняются у столбов и деревьев, а запахи... Они стали ещё противнее. Конец света отменяется.