Василий и Василиса сказка-быль

               

Не думаю, что сказка будет гладкой,
Мой сказ про прадеда и про мою прабабку.

В губернии, под Пензой, по-старинке,
В селе Назарьевке, что ни на есть, глубинке.

Не в бархате ходили, в ситце, в плисе,
Василий – прадед и прабабка Василиса.

Вот там, как раз, и жили-поживали,
В любви, в согласье деток нарожали.

Так подрастала доченька Дашутка,
Погодки – старший Федор и Васютка.

Крестьяне!  Не судили, не рядили,
По воскресеньям в сельский храм ходили.

Достаток в доме, все в трудах, в заботах,
Вся жизнь семьи расписана «по нотам».

Крестьянский быт, крестьянский лад, уклад,
На жизнь патриархальный взгляд.

Любовь в семье, взаимная опека…
Ну, что сказать, так то – начало века.

Но год четырнадцатый, войной парализован,
Василий на нее мобилизован.

Еще не знали – испытаний лишь начало,
И Василиса громко причитала.

Сын старший Федор, так на это откликается,
Сам отрок, но от Бога отрекается.

С войны вернется прадед мой Василий,
И Василиса траур не носила.

К Василию был милосерден Бог,
Он невредимым в дом придти помог.

Степенно продолжалась жизнь, солидно –
Дочь родилась, за ней - еще три сына.


Василий ладный, крепкий был мужик,
В молитвах к Богу обращаться он привык.

Не матерился, в обращенье прост,
Одно ругательство он допускал «Прохвост».

Был обязателен, с соседями дружил,
А Федор, сын уж у Буденного служил.

А жизнь в Назарьевке уже была не та,
«Советску власть» желала «беднота»!

Работать лень, ведь Ленин обещал
Все поровну раздать – всем по серьгам, по щам…

Соседских шец все отхлебнут немножко,
Вступай в Комбед и приготовь лишь ложку.

Чтоб утвердиться, что дорога их верна,
Из храма сделали хранилище зерна.

Сын Федор, так и сделал, мудрым был,
Не зря же у Буденного служил!

В колхоз-амбар сбежались, словно крысы,
Держались лишь Василий с Василисой.

Любой поступок оставляет след!
Настал тот час и к ним пришел Комбед!

И вынесли из дома все, до нитки,
Заплакала жена – «одни убытки!»

Комбеду слезы Василисы не по нраву!
Глумились… «Ну, и чё! Имеем право!»

И председатель, насмехаясь, дал отмашку:
«Сымай! Отдай свою нательную рубашку»!

Сняла и отдала… Как власти поперечить?!
Молчал Василий… Потерял дар речи…

Душа не просто плакала, рыдала…
Когда такой закон и право увидала…

И взорвалась душа, смотря на эту «НОВЬ»!
Фонтаном хлынула у Василисы горлом кровь…





Ушли довольные Комбедовские крысы,
Похоронил Василий Василису…

В колхозе жизнь налаживалась трошки,
Под самогон гуляли и гармошку.

Василий стал в Назарьевке изгоем,
Не мог смириться с новой властью, их  разбоем.

«Колхозну жисть» нутром он отторгал!
В себе замкнулся, никого он не ругал…

Привык хозяином быть крепким, небогатым,
Но мир обрушился, обрушился, как хата!...

Не принял бога, что картавым был и лысым,
Не смог простить любимой Василисы…

Смотрел вокруг он обреченно, строго,
Сыны уж семьями живут и, слава Богу!

Бывало к Федору придет, там посидит,
И на внучат, что подрастают, поглядит.

Сноха предложит щей, отказ на все лады,
Пригубит кружку лишь колодезной воды.

Послушает, посмотрит, помолчит,
Ничто уже его души  излечит…

Вставая, скажет, присказкой знакомой:
«Спасибо дому этому, а я пошел к другому»…

Год так ходил и тихо угасал,
Бог милостив, его к себе призвал.

Без Василисы, как Василию прожить?
Как богу новому – Антихристу служить?

Остался верен он святому, дорогому –
«Спасибо дому этому и он ушел к другому…»

Так, из Назарьевки, душа взлетела к высям –
Ушел Василий к милой Василисе…