Би-жутерия свободы 241

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 241
 
Витюня, три года корпевший над эссе «Процессы усвояемости растениями учебного материала», по многим параметрам превосходил объездчика бугристых альпийских ландшафтов, галифорнийского юбернатора Аллес Шварцен-Егеря, превзошедшего самого себя по лестнице политического успеха.
Это щекотало Витино шофёрское самолюбие, в особенности, когда под рукой не оказывалось достойных девчонок-массажисток, проходивших учебную практику на шинковке капусты, которых он иногда пересылал к Арику. Гибкие лозы извилин мозгов старика радостно шевелились, Ведь каждый раз, когда он сталкивался с особью женского рода, у него автоматически включались мигалки и зрение падало наполовину из-за самого процесса мигания набухших с перепою век. Учитывая, что в свои 70 лет Арик был умён не по возрасту (он происходил из состоятельной семьи и пропускал уроки на прогулочном катере), Энтерлинк всё ещё тянулся к женщинам, точнее к их тайнику, на который сухой закон не распространяется), а по Гринвичу Витёк не отходил от него на пляже ни на шаг, величая старика в выгодных для себя ситуациях «папой».
Арик Энтерлинк, давно смирившийся с кличкой «Пароксизмальная Аритмия», которуй получил в профилактории имени Феликса Эдмундовича, не возражал парню, и забегая то справа, то слева, всесторонне поддерживал Витька при выходе из кафе «Патетическая сифония», где тот устроил «Бледовое плейбоище» в присутствии хозяйки Александры Гаррибальдьевны Невской.
Первопричиной потасовки явилась «Паштетная рапсодия», исполненная лауреатом конкурса беспрекословных исполнителей несбыточных желаний Игнатом Гантелия – ничем не примечательным человечком родом из коричневого кирпичного города с закопчённым стеклом неба. Виртуозным апперкотом перевозбуждённый Витёк отправил обидчика, прицельно заглядевшегося на его плутоглазку Губнушку, в нокдаун, в который неотёсанный мужлан в валенках по щиколотки не преминул свалиться. Там он, видимо осознав, что опрометчиво отпускал всякие офранцуженные провансальности, и пузыри в Диззин адрес, успел ухватить дорогостоящие лица на экране и военные действия, сопровождающиеся скоропалительными африканскими сёлами и деревнями.
Витя Мышца с заметным наслаждением нанёс жертве легко поправимый ущерб в один зуб (свирепый Витёк не подозревал, что потом стоматолог заломит ему за это цену за спину). Примула не стал взывать к сознанию присутствующих и вызывать конную полицию. Купив велосипед, он не превратился в велоручку и грязную работу по смене цепи в толуоле, предпочитал выполнять сам. Он прокладывал свой путь в жизни молотильными кулаками, недаром же гомериканский таксист-сменщик называл его «Кулачный boy».
Прибывший по вызову перепуганной хозяйки заведения на место драки хирург-стоматолог Самойла Мандибула зафиксировал пострадавшему заглядатаю в Губнушкиных глазах приобретённый вывих челюстного сустава и скрылся. Но он успел поставить диагноз, выписать в туалете свой слабо текущий счёт и выпить за будущие боксёрские успехи неординарного жениха на ринге предстоящей жизни, где, как правило, наводчики избегают стрельбища.
На Витюню завели уродливое подголовное дело, хотя при сдаче экзамена на гражданство он назвал имена двух сенаторов – коня Калигулы и Хилари Клинтон. К счастью, с помощью уголовно-половых связей «папы» Энтерлинка, делу был дан ни с чем несравненный задний ход. После полугодовой волокиты в суде, переполненном разноцветными зверушками, драйтонскому Аполлону присудили выплатить не у стойки всего 45 таллеров в фонд грядущих жертв и подвигов новоявленного Геракла.
Диззи готова была носить Энтерлинка на руках от окна до стены, хотя к тому времени он и считал что Лондон стоит на Пемзе. Их разительная  разница в весовых категориях и в некоторых отношениях возрасте сказывалась во всех своих проявлениях. Тем более что поклонник её кулинарных талантов, поддакивающий Амброзий Садюга, препятствовал  редким контактам, используя упругий мат – эту грязевую ванну упрощённого словаря, состоящего из наиболее ходовых в народе ругательств. Правда он догадывался, что она брала мужчин в плен в демарше на пивную «Черви в бубне», целомудренно овладевая несколькими ходовыми языками.
– Тянет на край света, преломляющегося в хрусталиках глаз, где не терпящие аварий самолёты копают воздушные ямы. Там уланы и драгуны подходят к прилавку, а кирасирши дают сдачи.
– Милочка, пожалейте доброхотного меня! В мире поцелуев я наталкиваюсь на рифы – это одиночные палладиевые коронки и воздушные мосты, созданные изобретательными зубными техниками. Для меня вселенная – бильярдный стол, по которому катится Земля – пробный шар, а  отдалённые места, как удалённые зубы – я их не чувствую, поэтому стремлюсь к ним. Стоит ли удивляться, что я интересуюсь мнением туземцев с островов, с трудом выдавливающих из себя извинения,  – признался Амброзий и, воспользовавшись представившимся моментом, обнял Диззи за шею с узорчатой татуировкой, изображающей Чёрную вдову, запутавшуюся в паутине обрывков прерванного молчания.
Диззи рванулась в сторону от заградительного подотряда вредных насекомых. Но поразмыслив как следует, она решила примжалиться к нему. За неимением в этот момент никакой другой, он мягко отстранил её и приставил к стенке. Так будет честней по отношению к Витьку, благоразумно подумал он.
В этот сверхзвуковой МИГ Амброзий Садюга с его шаловливо-ватными пальцами, наделёнными грибковыми ногтями  показался ей обделённым умом, поэтому она ни о чём не сожалела, придерживаясь захоботного мнения лопоухих обитателей саванн: «За неимением слоних и носороги «на худой конец» сгодятся».
Нитка чёрного жемчуга разорвалась на Диззиной складчатой шее. Рассыпавшиеся по полу бусинки с проседью напомнили Садюге о его надтреснутой чаше полной жизни и нарастающем, скрываемом от всех, рассеянном склерозе. Но, как всегда, в погоне за наживой, дешевизной и женщинами-вампами, он не упустил подвернувшегося случая продекламировать издевательские стихи Опа-наса Непонашему из цикла «Человек – шляпа, и я презрительно сажусь на неё! Идиоты говорят, что я умный, умные утверждают, что я идиот, а тем временем совесть моя помалкивает».
Стихи, посвящённые творчеству гурмана Амброзия Садюги, напечатанные в «Трибуна блюду» были зачитаны автором на слёте уходящих поэтов в здании Шорфронта Драйтона. Там он, взвесив все за и против, реально понял, что через эту эпотажную поэтическую реку ему не перейти в писательский сброд.

Стихи ваши нервны и грубы,
но я их простил.
У них не прорезались зубы,
скорлупится стиль.

Бриллиантовые подвески
ограненных слов
кричат из-под стали стамески
и с разных углов.

Стихи ваши в клетке из стали,
но не в золотой.
В одних вы безумно устали,
в других вы святой.

Они – это клетки без птицы,
где прутья поют,
в них воздух, но нету синицы,
и их заклюют.

Стихи ваши – карамель в шите,
не для клавесин,
но вы не стесняйтесь, пишите
во благо корзин.

Решив сгладить неблагоприятное впечатление от этой сцены, писатель-эрот, работающий с-лого-рифмами, разобъяснил Сивке-урке в чернобурке Диззи Губнушке понятным ей шершавым языком сталепрокатного искусства, зализывавшим раны, нанесённые леворюцией рюшечек её подсознанию, что она ни при каких обстоятельствах не должна изменять принципам общения с ним, поэтом-эротом Амброзием Садюгой, даже если решит вычеркнуть его из своей баламутной жизни, не упомянув о нём в своих мемуарах «Бравые похождения белошвейки Дело Вшвах». При этом он неосмотрительно обозвал блондинку ревущей кривобокой белугой.
Одного Амброзий не учёл, что Диззи намазывает ему чёрную икру на халявный бутерброд к чаю, не заглядывая, как он, в гнетущее будущее. О её подопытном муже и кормильце Витьке Примуле-Мышце, верховая езда на котором не отразилась на кривизне её ног, раненый поздним словом Садюга не проговорился. Он считал, что любой муж со временем превращается в опротивевшее жене блюдо, отодвигаемое ею в сторону из-за непригодности к употреблению. Видимо сказалась неадекватная читательская реакция Примулы на выход в свет Амброзиевского эротического романа «Точки пресечения домогательства», о котором он слыхом не слыхал. Но после ознакомления с ним Витька охватил Страх, и он плеснул залётной птице Клавесиновичу виски в стакан, задержавшемуся в городе (не сложенные чемоданные настроения мешали его скорейшему отъезду). 
Среди половозрелой части населения Брюквина прокатилась волна беспочвенных самоубийств, а не как предполагали критики – бодрящая свежесть океанского воздуха и протест против повышения кровяного давления и цен на бензин. Пережившие тягомотное чтение выстроились на запись в офисы сексопатологов с признаками импотенции, возникшей в результате поглощения чтива, хватающего за самое живое. Особое возмущение у читателей вызвала глава №8, разбиравшая сейсмический подход к сексу по оздоровительной программе: «В зависимости от погоды и барометрического давления он поднимался или опускался ртутным столбом, принимая во внимание глубину увлечения в тех или иных партнёршах».
Витьку, думавшему, что родина регаты Загреб, дворовый петух в Носорожье открыл сермяжную правду –  поиметь хохлаток – это уже пере... кур. Вите никак не давалась неподъёмная логика Садюжного романа: «Солнце плеснуло первым лучом в немытое лицо и встало, чтобы за кем-нибудь зайти». Начётнический язык романа поражал своей необузданной простатой о прожиточном минимуме в обисламизировавшихся столицах Европы. Амброзий Садюга, использовал слова-катализаторы. В бойкой, фривольной форме воспевал он заграничные мостовые и с водопадной пеной у обнесённого жёлто-белым забором болячек рта доказывал, что Ниагара – это пот земли. По его утверждениям, именно там переродившиеся в барашков грозовые облака кучкуются в отрепетированной истерике, и проходят своей лучшей стороной, когда мальчишки с девчонками дружною гурьбой радостно спешат на нерест, пользуясь мечеными масштабными картами.
Сам автор (минерал осадочной чужеземной породы) в трухлявых мыслишках и не отфильтрованных понятиях, вывернутых наизнанку, в редких ремиссиях здравого смысла догадывался, что его скандальная книга всех племён и непонятных народов никогда не потеряет аквамаринной ценности, потому что та на её страницах не присутствовала. Ведь спрос определяет предложение, если оно грамматически правильно построено. Но к нему это не относилось, потому что книга по экспертному мнению критика Мирона Тефтелли, официально считавшегося не евреем, а его типовым проектом, оказалась невостребованной (если случайно на её страницах заходила речь о любви, её вежливо просили выйти).
Мирону, в свободное от критики время занимавшемуся выведением устойчивой породы пятен, нравились его собственные афоризмы в форме рационализаторских предложений вроде этого: «Её женское тело подлежало обработке на токарном станке».
Что там говорить, Губнушка с её ясеневым носиком,  утопающим в пылающих щёчках, оказалась проницательней мужа Витька  Примулы, напоминавшего ей петушка, переваливающегося неверным шагом ходячего больного. Она ухватила в ходе многотонного чтения романа авторскую концепцию, принимавшую женскую глупость за несметное богатство, и не подозревавшую, что это бомба, не начинённая шоколадными гвоздями. Улизнуть от авторской опеки ей не удавалось. Убедившись, что у части мужиков имеется существенный недостаток – нехватка нала, Диззи решила налечь на не раскрытые достоинства своего тела, поимев выгоду – выйти замуж за удава, который задарит её бриллиантовыми кольцами, не задушив. Исходя из этого она запланировала выступления с циклом лекций «Вещественные доказательства любви», глубоко уверенная, что вода камень точит, не подозревая, что он не брильянт.
Теперь она спешила на пленарное заседание ультраправого крыла феминисток «Времени впритык!» Председательствовала на нём заведующая парикмахерской для пожилых дам «Поседелки» Людмила Вартановна Плацента в китайском халате из анатомического атласа. Она не без оснований считала, что пройдохи-мужики пристают к ней в местах частого употребления, на пляже в особенности, где безответственные знакомые осуждали её за подтекающее ягодичное предлежание плода на выходе к солнцу под аплодисменты купающихся тюленей.
Короче говоря, не покупайте саблю по весу, не то избегаетесь наперевес. Простите автора за то, что он так тщательно подбирает слова, как будто ищет себе невесту.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #242)