Би-жутерия свободы 240

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 240
 
Откровенно говоря, Диззи была перенасыщена доносами на Витька от любящих доводить её начатое тело до Конца или до белого коления подруг,  умственные потуги которых не стоили свечей, припасённых запасливой Диззи в кухонном шкафчике. Она и сама догадывалась, что её суженный (но не на столько, насколько она предполагала) не достиг того пошатнувшегося состояния здоровья, когда «Капли датского короля» воспринимаются символом неладов с простатой. Но всё это компенсировалось чистосердечными признаниями в любви экспансивного Витька, склонного к застольям, выведенным под конвоем бутылок из опыта его папаши: «Один раз отравиться, чтоб потом всю жизнь работать на... »
Между прочим, любимой группой Примулы была «Собака Павлова», а не «Собака на Сене», с отработанным условным рефлексом на звонки от разного рода почитательниц вне зависимости от расового происхождения, педегри и заявлений о выезде в страну праотцов – этим он отказывался подавать лапу. Правда Витька Примулу-Мышцу бередил слух, проскользнувший в эмигрантских кругах, что вождь индийского племени «Огненная вода» Вогнутая Задница два месяца промаялся,  получая официальное разрешение на модную стрижку в монахи, чтобы выведать сокровенные тайны, заложенные в сомкнутых ногах и губах монахинь.
Нью-Порк Витьку в общих чертах понравился больше других городов, хотя других он не видел, никуда не выезжая. А может быть, он на первых порах, сменивший не одну профессию не мог найти  лазейку в заборах урбанистской жизни? Это тебе не сосульки леденящих взглядов сбивать и проводить аналогию по контрамарке в темноте в первые ряды галёрки.
С собой Примула в дебаты не вступал, да и зачем, когда тротуары в Брюквине в достаточной степени загажены. Его серо-голубые глаза ещё с армии научились отличать белое от иссиня-чёрного, поэтому он поселился в бело-буро-малиновом гетто Брюквина, где утрусский был превалирующим языком, на котором с ним мечтали пообщаться будущие подлежащие неописуемые и не сказуемые фемины – знакомые Аполлона из Носорожья.
Свою благодарность Гомерике Витёк выносил на пляж в форме приталенной атлетической фигуры, выглядевшей  чрезвычайно выигрышно на фоне стареющего недомерка Арика  Энтерлинка, не до конца разрушенное тело которого, даже в зашторенной комнате жаждало любви на пляже.
Друзья часто убивали время на побережье самым зверским образом, но срока за это преступление никто из них не схлопотал. Одиозная парочка чувствовала себя князьками с претензиями намного выше среднего. Они прохаживались степенной поступью по аллее Прохладных Отношений, разглядывая загорающих в монокини, или, как принято выражаться, topless. Иногда Энтерлинк из-за артритных коленных суставов передвигался по пляжу в составе группы поддержки Витьки Примулы, Оливье Коростовича Коростыля и Нагоняй Степанокертыча Облучка с лицом овалом вниз, отрешённым, как задачка четвёртого класса.
Облучок был не просто так, а режиссёром сиквела (seek-well) «Животноводная бригада III». Во время прогулок Витёк отговаривал упрямца Арика Энтерлинка от совершения опрометчивого поступка – перебраться в «Дом для престарелых антикваров и Свидетелей по делу Иеговы». Тот внял его совету только после того, как прослушал песенку Лебедева Тoo Мuch(а) на ту же животрепещащую тему. Потом они вместе отправлялись попить пивка в «Тары-бары». Там непреклонному эксперту удавалось блюсти личные интересы в области не подлежащего обмену и возврату мельпоменного искусства. Ему легче было доказать, что данное произведение неутомимого маньяка Опа-наса не будет превзойдено, ибо оно созвучно звону коллекционных монет и церковных колоколов.
Здравомыслящий Витёк не отважился ломать с ним копья в споре о сомнительной ценности содержания песни, которая с первых слов представляла энигму (на то время не подлежащую опознанию загадку). Не зря друг Арика Иван Синяк родом из Подглазничной области, изображавший в массовках труп, плавающий в ванне с формалином, предупреждал Примулу: «В каждом недопустимом промахе кроится своя причина и ремонтные заботы».
Не верите, что мужик с воза – бабе легче получить пособие? Спросите у опытной закройшицы-жизни, и она расскажет, как Витёк подтянул к себе телефон и поспешно набрал её номер грудей. Это то же самое, что лечить ветрянку от ветра или заниматься по часу в день нелюбовью. Не верите? Тогда повнимательней читайте исторический реферат «В кущах свободы». От другого всезнайки – дяди Лёни Витёк узнал, что мимолётное чувство к  женщине сравнимо с сольфеджио под соусом и с переживаниями его деда Иронима, не попавшего на фронт по возрасту (начальник паспортного стола обнаружил стольник в паспорте при смене его на новый и проставил год рождения на червонец дороже).

Океан чувств у судна расплещется
В Доме для Престарелых, где я
Буду долго ещё вам мерещиться,
Наяву и во сне вероя...

Забываются слов окончания,
                В глаз заглядывающий кустик-бровь
Медсестра подстрижет с замечанием,
Если заговорю про любовь.

Грежу с уткой в руке полонезами,
Менуэтами полнится стих,
Но стаканы гремят не шартрезами,
А протезами съёмными в них.

Я себя уж не переделаю,
Шамкаю у окошка стрижу,
Затопи-ка мне баньку по белому,
Рядом с чёрным подсудно лежу.

Расплывусь в луже от благодарности
                (Протестирован со всех сторон)
Глубже нет одиночества старости,
Отвезите меня в павильон.

Там в концерте приезжие комики,
С балеринами барды поют.
Запущу-ка гнилым помидором в них,
Вспомнив буйную юность мою.

Ну, конечно, сейчас воскресение.
Не придут навестить? Ничего.
Санитарка подмоет Растение
И добавит смущённо – Ого!

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #241)