Накинули на шорника узду

  НАКИНУЛИ  НА  ШОРНИКА  УЗДУ

               
                Я бегу, но я бегу иначе.               

               
                Владимир Высоцкий

 Молох карательных мер, который  в разные годы жизни нашей страны то неукротимо зверел, то ненадолго затихал,  уничтожил и поломал миллионы жизней граждан большой страны. Не миновала эта горькая чаша и карсунцев. Сполна прочувствовала на себе результаты социального эксперимента и семья Гончаровых.

                Дело мастера

 Дед  и  отец  Гончарова Ивана Степановича,  уроженца города Карсуна, были именитыми в уезде шорниками. Все премудрости кожевенно-ременного ремесла  Ваня с мальчишества перенимал именно у них, а позднее самостоятельно продолжил заниматься этим промыслом, без изделий которого в то время обойтись было нельзя – конная тяга долго продолжала оставаться вне конкуренции. В доставшемся по наследству доме Иван Степанович устроил шорную мастерскую, где трудился, не покладая рук сам, и вместе с ним работали его домочадцы. Здесь же и проживала вся  большая семья – он с женой и пятеро детей.
- Со временем слух о мастерстве отца разнёсся по ближней округе и далеко за её пределы, - вспоминает Александр Иванович, правнук, внук и сын  мастеров шорного дела – Гончаровых. – Заказывать сбрую к нему приезжали даже из Подмосковья!
 Удивительным было то, что мастер с одного взгляда определял размер и форму упряжи, высчитывал расход материалов и предлагал варианты её украшения, коих и сам напридумывал великое множество: «Одёжка всякой лошадки разниться должна;  и жеребца в кобылкину сбрую негоже  наряжать!»  Можно было только удивляться тому, как спорилось  у него дело, как точно угадывал мастеровой желание заказчика –  ведь, по несчастью,  одного глаза он лишился ещё в детстве, и для того, чтобы упряжь выходила добротной и красивой, ему приходилось прилагать большие усилия, часто работая и по ночам –  при тусклом свете керосиновой лампы. А заезжие клиенты, видя порядочность  и  обходительность шорника,  со спокойной душой оставляли на его дворе своих лошадей до тех пор, пока не будет выполнен заказ.  Сомнения  в том, что всё будет сделано в назначенный срок, и лошади будут накормлены и ухожены, не было ни  у кого.
 Дни и недели, месяцы и годы проходили в неустанных трудах…
…Пришёл февраль семнадцатого, не заставил ждать себя и его одногодок – месяц октябрь. Власть Советов в Карсуне заявила своё «Я» раньше, чем в губернском Симбирске. Помогли ей в этом солдатушки квартировавшего здесь запасного полка –  повелись на обещания «Земля – крестьянам!  Фабрики – рабочим!»  И прочие, прочие, прочие…

                Всё наше – всё колхозное!

 Коммунизм военный и новая экономическая политика деликатно уступили дорогу большевистской коллективизации.
Пришёл 1930-й год. Двух лошадей, корову и овец, принадлежащих семье Гончаровых, активисты согнали со двора в колхоз.  Вот и  ещё для одной «ячейки общества» угроза голода и нищеты стала реальной и неотвратимой.
 Очевидцы рассказывали, как это тогда  бывало. Уводили в колхоз   единственную  корову-кормилицу  новоявленные  экспроприаторы, среди которых бывали  и  соседи,  не особо утруждавшие себя делами праведными, но зато насквозь поражённые чёрной завистью. «Дайте хоть подоить последний раз!» - молила их мать большого семейства.  Нет!  И  хладнокровные «строители нового мира», накинув бурёнке на рога аркан, тащили   её со двора,  проставляя очередную галочку в страшной ведомости  всеобщей коллективизации.  А обезумевшая от настоящего горя хозяйка,  видя, что семья её лишается последней надежды  на мало-мальски  безбедную  жизнь, цеплялась за хвост животины, теряла сознание, падала  наземь…
 
                Отходники  поневоле      

 Позднее у Гончаровых отняли  дом  и  двор.  Вернее, отняли не весь дом –  оставили «великодушно» самую маленькую комнатёнку,  в которой стала ютиться с детьми  их  мама –  Наталья Григорьевна. Угол этот им  «даровали» только  тогда,  когда  она  вступила в колхоз.  Иван Степанович  отказался от «обчего» и, спасаясь от безработицы, бескормицы и нависшей угрозы попасть в число неблагонадёжных, уехал вместе с четырехлетним Сашей в город Алатырь. Здесь ему удалось найти работу шорника и сапожника. Жили в землянке, где братьев по несчастью было великое множество.  Досыта ели весьма редко; самым большим желанием после охоты поесть, было  желание  поспать, что с порожним желудком сделать было трудно. С оказией отец отсылал своим в Карсун кое-какие деньжонки или вещи. Вернуться из вынужденной «эмиграции» в Карсун решился только тогда, когда сыну Саше пришло время идти в школу.
 Все Гончаровы хлебнули лиха в те годы. Это сказалось позже: отец Александра Ивановича  умер ещё молодым,  во время войны. Совсем не старой ушла из жизни и его цветущая когда-то мама,  ставшая «с лица» настоящей  старухой.  Старшая сестра, с началом коллективизации  уехавшая в Москву, также сполна испытала на себе все тяготы и лишения, другая умерла в младенчестве. 
 
                Отказ

 В 1999 году Александр Иванович обратился в Карсунский районный суд с заявлением об установлении факта применения репрессии к его родителям. В удовлетворении просьбы ему было отказано: суд счёл недостаточными представленные доказательства, а показания свидетелей – разноречивыми. Да, во времена расхристывания  страны  власти не всегда утруждали  себя  документированием своих  актов; а то, что и было в архивах, по разным причинам  утратилось  в  последующие  годы.
30 октября 2007 года, посещая полигон «Бутово», где были расстреляны в советское лихолетье десятки тысяч людей, Владимир Путин сказал о репрессированных следующее: «Люди со своим мнением, эффективные люди.  Это цвет нации!»
 Но ту власть таковые, похоже, не радовали: по её,  все должны были быть  одинаково «причёсаны» и ходить в общем строю.
Бег иноходцев  был не в чести.
 Печальную историю эту поведал мне Гончаров Александр Иванович, карсунец, муж воспитателя моего детского сада - Марии Васильевны Гончаровой.

 На фотографии - Иван Степанович Гончаров

                Карсун, 23.01.2009, 13:38

 https://ok.ru/profile/569782238327/pphotos/876994069367