Наивный

       Великолепное осеннее утро, как свежевыжатый сок местного фрукта помидыни, вливался в душу маленького Наивного Бродяги. С верхушки многоэтажного шалаша он лицезрел изумляющий до потери пульса вид на вечно дымящийся город; сам шалаш тоже тихонько тлел, но дым от него не мог заслонить чудесную панораму. Он горел синим, тогда как другие постройки пылали красным, жёлтым; некоторые, сделанные из особо ядовитых пород дерева, - зелёным; и только колосс в центре раскалялся добела, даже ночью не позволяя городу погрузиться во мрак.

Наивный Бродяга спустился вниз и вышел из шалаша, заботливо прикрыв вход еловыми ветками. По пролегающей рядом мощёной булыжником дороге бежали караваны вьючных цыплят, охраняемые погонщиками на боевых индюках. Полутонные цыплята везли на себе бочки, мешки, коробы. В конце колонны на их спинах ехали весёлые, бедно одетые девушки, увезённые с разных концов света. Наивный Бродяга шёл под сенью грибообразных тополей, восхищаясь тем, как утреннее солнце играет в жёлто-коричневой, а местами фиолетовой кроне. На ветвях сидели перенявшие у людей хорошую манеру хвалить друг друга белые вороны. От счастья воспринимать такую красоту у Наивного Бродяги кружилась голова. Он улыбался, и встречавшиеся по дороге прохожие тоже улыбались, но как-то скромно, отчего были заметны их хрустальные зрачки. Многие были одеты в махайродовые шкуры с приколотыми на груди незабудками. «Сегодня понедельник», - вспомнил Бродяга. Проскочив между несущимися навстречу друг другу поросячьими упряжками на противоположную сторону дороги, он встал как вкопанный.

Он много раз слышал о том, как падают чересчур высокие и перегоревшие шалаши, но ни разу не доводилось ему видеть это собственными глазами. Опоры здания трещали и скрипели, из окон сыпалось накопленное за долгие годы семейной жизни добро; вслед за ним прыгали жильцы, падая в специально посаженные ивовые кусты. На лицах эвакуантов светилась радость от осознания того, что больше не нужно выплачивать проценты по кредиту (из-за особенностей общественных понятий банкиры были самыми бедными людьми в городе после рабынь). Но, как правило, в шалаше оставались два-три человека, которых нарочно забывали разбудить — их фамилии появлялись на следующий день в специальной колонке некролога в «Утренней Базгве».

Когда довольные эвакуанты стали расходиться по адресам своих почтенных родственников, Наивный Бродяга продолжил путь. Издалека послышались чарующие звуки музыки — это духовой октет совершал свой традиционный объезд города. Жители безумно их любили, особенно на «ура» шла композиция «Дым над водой» давно позабытого вокально-инструментального ансамбля «Дип Пурпле» в обработке современного и мегапопулярного капельмейстера Франсиса Хайднера. Все желающие могли материально поддержать музыкантов, бросив в подвешенное на телеге ведро пару твёрдых кусочков керамики.

Как только музыканты скрылись из виду, взгляд и тень Наивного Бродяги пали на местную достопримечательность — единственный в своём роде и бесталанно скопированный в других городах памятник прославленному коллаборационисту Гнусу Омерзиньскому: маленькая статуэтка из белого мрамора изображала человечка с кислой миной на лице, в пальто и в шляпе с глубокой выемкой в качестве плевательницы. По большим праздникам, а иногда и в просто погожие деньки там собирался народ — поглазеть на соревнования известных спортсменов-плевцов.

Промахнувшись мимо шляпы пару раз, Наивный Бродяга двинулся в сторону рынка №67, находившегося возле Большой пещеры с таким же номером. С самого раннего утра на рынке было невероятно тихо: у базгвичей был обычай ходить среди прилавков, прикрыв лицо воротником шкуры, незаметно подкрадываться к дремлющему торговцу и будить его заговорщицким шёпотом. Крадясь между рядов, Наивный Бродяга увидел из-под воротника своего песцового пиджачка ни кого иного, как самого маэстро Хайднера, завернувшегося в облезлый плащ из мамонта, - он, упиваясь тишиной, на ходу дирижировал ещё не исполненной симфонией номер сто пять, которая впоследствии получит название «С криком петуха». Упредив попытку композитора стащить на третьей доле что-нибудь с овощного прилавка, юноша направился к Большой Пещере.

«Купи билеты, всяк сюда входящий!» - гласила огромная надпись на входе в Большую Пещеру №67. Большинство потенциальных пассажиров проходили, лишь слегка придерживая тяжёлую дверь на чугунных петлях, дабы она не ударила идущего следом. Но были и те, кто предпочитал проявлять свою бескрайнюю вежливость и пропускать  вперёд всех находящихся в его поле зрения, отчего в утренние часы подобные граждане являлись на работу с колоссальным опозданием. Особо ярые джентльмены скорее согласились бы потерять должность, чем проявить малейшее неуважение к прохожим. В дальнейшем выдающиеся архитектурные умы «Пещерных путей сообщения» придумали специальную особо узкую дверь, предназначенную для того, чтобы не было ни малейшей возможности войти в неё двум людям одновременно. Управленцы предприятия приставили ко входу отдельного работника; в его обязанности входило вылавливание услужливых граждан и сосредоточение их возле специальной двери. Иногда случалось подлинно форс-мажорное событие: у дверей собиралось более одного вежливого пассажира.

Именно эта картина предстала глазам Наивного Бродяги: с правого края входа стояли два неплохо одетых джентльмена, поочерёдно кланявшихся друг другу и простиравших длань в направлении двери. Подойдя поближе, юноша услышал, как они с нарастающей изысканностью уговаривали соперника войти первым: «Соблаговолите, Ваша сверхчеловеческая Светлость, царственнейше ступить за сей столь малый порожек, не способный ни единой молекулой своей уронить в глазах рабов Ваших Вашего величественнейшего достоинства.» Другой отвечал ему: «Позвольте нижайше с Вами не согласиться, Ваше августейшее Величество, ибо только Вы наделены уникальнейшим даром освятить сию грешную площадь божественным следом Вашего легчайшего сапожка.»
 - Господа хорошие, прошу вас войти, - встрял между ними Бродяга, - не откажите в любезности.
Джентльмены, поражённые лаконичностью слога и простотой интонации, взялись под руки и невероятнейшим образом просочились в особо узкую дверь. Юноша шёл вслед за ними и слышал их периодические восклицания. Заграждение из калиток с радушными красномордыми  контролёрами они преодолели с помощью толпы: им просто не дали начать любезную перепалку, втолкнув обоих в одну из калиток. Далее их фигуры затерялись.

С ветерком прокатившись на самодвижущейся лестнице, Наивный Бродяга очутился в низком удушливом помещении, где опаздывающие массы людей ждали прибытия очередного дилижанса. Вокруг была бы кромешная темнота, если бы не альтруистично настроенные светлячки, сидящие на стенах и потолке. Женщины были заметны по флюоресцирующей косметике и украшениям; мужчины же выделялись по видным только в темноте надписям на их шкурах, часто непристойного содержания. Прибывший состав наполнился нетерпеливыми пассажирами; дождавшись того, как вагоны выплеснут лишних за борт, запряжённый тягловыми страусами дилижанс тронулся. Вопреки распространившемуся в XXI веке мнению такой источник тяги был намного эффективнее устарелого и энергозатратного электродвигателя и уж куда безопаснее пришедшего ему на смену двигателя термоядерного.

В вагоне Наивный Бродяга впервые увидел, как все до одного пассажиры, включая младенцев, достали и начали читать книги, газеты, журналы, брошюры, проспекты, листовки и бог знает что ещё. Все они имели разные формат и толщину; один сильно озябший гражданин даже накрылся картой Базгвы вместо пледа. Тогда Бродяга порылся в своём плетёном портфельчике и нашёл там научно-популярный труд «101 способ отрастить ложноножку». Колония отборных светлячков на потолке вагона изо всех сил старалась во имя просвещения. Юноша открыл книгу, и на первой же странице значился иллюстрированный и самый верный способ: «родиться амёбой». Найдя автора книги неважным шутником и даже, в некотором роде, обманщиком, он заглянул в газету всё время тычущего его в бок соседа: текст издания был напечатан двоичным кодом, неудобоваримым для чтения человеку двадцать энного века.
 - Как вы это разбираете? - совершенно искренне спросил Бродяга.
В ответ сосед, бывший немного выше юноши, вперил в него взгляд: казалось, будто он проглотил светлячка и теперь насекомое, как в банке, металось внутри головы; прогнав недоумение, сосед хихикнул. Моментально повернулись головы всех находившихся в вагоне; их глаза оторвались от чтива и уставились на Наивного Бродягу. Сосед хихикнул ещё раз, и по вагону в обе стороны пробежала волна смеха; немедленно стихнув, она с новой силой, как круги на воде, пронеслась от другого эпицентра. Так же было и в третий раз. После чего наступила тишина, слегка нарушаемая шумом колёс.

Но как только на станции открылись двери дилижанса, казалось утихший заряд вырвался и захватил новые массы людей. В первобытном сумраке замелькали взболтанные в черепах маяки, сопровождаемые механизированной насмешкой. Хлынувшая энергия прошла в обе стороны пещеры и сквозь умы ехавших на самодвижущейся лестнице понеслась к выходу. Словно попав под ток, граждане остановились, и Бродяге приходилось пролезать между ними как бельё через допотопную машинку для отжима. Послушные жесту невидимого дирижёра, остолбеневшие оглушительно смеялись и замолкали с чудовищной слаженностью.

Выбираясь из пещеры, Наивный Бродяга увидел, как очередная волна настигла влюблённую пару: замкнувшись, заряд гулял между их глаз и вызывал вместо смешков казавшееся неуместным всхлипывание; это продолжалось до тех пор, пока девушка не коснулась едущей впереди неё старушки, которая, вернув волне первоначальный облик, отправила её выше.

Бродяга вышел из пещеры порядком униженным. Он слышал, как плескались в людском море заряды издёвки: по прилегающей площади, по улицам, дальше, дальше... Его взгляд поднялся к небу — оно было совсем не таким чистым, как полчаса назад над его родным шалашом: оно помутнело, налилось какой-то токсичной зелёно-жёлтой ироничностью, перемешанной с бледно-коричневой глупостью. Дым в этой части города был намного гуще и назойливо щекотал глаза и ноздри. Большинство базгвичей давно привыкли, а теперь это их и вовсе не заботило: завидев Наивного Бродягу, они напрочь забывали о делах насущных и заливались хохотом.

Из группы, шедшей монолитно и в один момент поражённой смехом, выскочил крупный мужчина в капюшоне и здоровенной секирой срезал вовремя присевшему юноше пару волосинок с непокрытой головы; по инерции орудие увело палача в сторону; юноша обратился в бегство. Никто за ним не погнался.

Завернув за угол, он остановился перевести дух; когда Базгва в его глазах приобрела нормальный вид, он заметил сидящего на доске с колёсиками нищего с двумя обрубками вместо ног. Наивный Бродяга подошёл к нему; калека прохрипел что-то вроде «Милостивый государь...», услышав, как юноша шарит в кармане и как бряцают несколько осколков древнего горшка; он почувствовал, как пара из них легла в его протянутую руку; затянутые бельмом глаза попрошайки скользнули вверх. Его обычно убитое выражение лица разом исчезло: повисшие линии выпрямились и даже вывернулись наизнанку, образовав жуткую ухмыляющуюся гримасу, из-за чего обнажились его гнилые зубы; из почерневшей глотки вырвался насмешливый вопль. Наивный Бродяга отпрянул назад; тут же его толкнули в спину, подав, как регбийный мяч, в другие руки, непреминувшие ещё сильнее отправить дальше. В конце концов юношу втолкнули между двумя шеренгами вооружённых тонкими прутьями морских пехотинцев, которые незамедлительно стали его хлестать. Бродяга пытался уворачиваться, но его сразу настигала вица следующего в строю. Вскоре он упал; солдаты подняли его подмышки и толкнули дальше. Кое-как юноша прошёл до конца строя под дружный хохот истязателей. Он опёрся о фонарный столб, пытаясь вогнать в лёгкие воздух. Его песцовый пиджак был весь в буро-зелёных полосах; на лице они краснели асимметричной сетью.

Невдалеке гремела обитыми железом колёсами мощёная дорога, окольцовывающая район, который напрямую подчинялся властителям Базгвы — Анонимным Анархистам. Как раз в это время один из сановников катился в полностью тонированной карете, диски колёс которой были выполнены в виде вензеля «А». Вдруг из кареты раздался истошный рык, и она остановилась. Открылась дверца, из неё высунулись нога в чёрном ботинке и рука со щёткой. Вслед за ними на свет вылезла толстощёкая морда и также истошно рыкнула «Гхы!» Тут же из числа замерших в благоговении зевак выскочили наиболее раболепные: первым схватил щётку мужчина средних лет, остальные — женщина помоложе и старушка с костью в волосах — изо всех сил старались помешать ему начистить ботинки, однако мужчина умело отбивался и честно заработал свой кусочек керамики. После чего дверца закрылась, и кучер щёлкнул вожжами по спинам кабанов. Разумеется, десятое колесо кареты не преминуло угодить в колдобину и как следует обдать счастливого труженика водой с грязью. Когда регулировщик подал знак, все желающие молниеносно проскочили на другую сторону улицы; слегка замешкавшись, Наивный Бродяга чуть не угодил под копыта двухметровой ездовой свиньи.

На другой стороне дым был ещё гуще; жар от домов стоял такой, что не закалённый запросто мог сгореть заживо; чтобы не отравиться, прохожие прижимали к лицу правильно сложенные листья лопуха, росшего по канавам. До необходимой Бродяге лачуги было рукой подать.

Как раз в этот момент пошёл дождь — мелкий, противный, липнущий к волосам и одежде, будто клей. Юноша хотел прикрыть чем-нибудь голову, и только сейчас понял, что безнадёжно утратил подаренный любимой тётушкой портфель где-то в рядах морской пехоты. Натянув пиджак на голову, он побрёл в Школу.

Дым, мелькание разноцветного огня, дождь, выцветшая одежда прохожих, вонь освежённой дождём канавы, дробящие кости булыжники под ногами, зажатое кварталами серое небо...

Перед самым входом чья-то мягкая рука взяла его за рукав. Бродяга обернулся — то была миловидная рыжеволосая девушка; она что-то говорила, но то ли из-за рассеянного внимания, то ли из-за затёкшей в уши воды он не слышал её. В её небесно-голубых глазах, казалось, пропадали целые авиалайнеры с тремястами пассажирами на борту; заботливая улыбка делала её ещё краше.
 - ...в порядке, да? - в прорезавшийся слух полилось волшебство её голоса. - Ты меня слышишь?
В голове Наивного Бродяги, бывшей словно прокрученной в лабораторной центрифуге, вместо прежнего хаоса неожиданно стало свежо и просторно; он всем своим существом впился в эфирный, ирреальный образ представшей перед ним по божественному промыслу девушки. Он кивнул.
 - Я только хотела спросить, как... спросить, как... - она умолкла, когда юноша сжал её пальцы в своей ладони.

Они сблизились. Его губы нежнейше коснулись её губ. Глядя ему в глаза, она прошептала: «Semen seminatum. Иди.»

Поднявшись на крыльцо, Бродяга оглянулся — девушка уже исчезла.

Внутри лачуги было удивительно светло и свободно дышалось. Юноша снял пиджак и повесил его на один из свисавших с потолка крючков, поближе к стене, дабы от её жара пиджак немного подсох. Пригладив рукой волосы, он прошёл мимо вахты; попавшаяся навстречу почтенная преподавательница обратилась к нему со словами «Молодой человек, у вас что-то на лице». Наивный Бродяга, поблагодарив, отправился в уборную.

Там, в зеркале, как на детской раскраске, алели заштрихованные карандашом губы; изо рта, словно по марсианским каналам, по следам от прутьев струилась зеленоватая жидкость; она залила глазницы и морщины удивления на лбу, после чего стала густеть и набухать; вскоре на образовавшейся сети из травы начали расти стебли с бутонами разных форм и оттенков. Когда все цветы раскрылись, картинка замерла.
 - Чего-то здесь не хватает, правда? - прошептал голос из-за спины, и в руке юноши возник карандаш. - Добавь пару деталей.

Вместо того, чтобы аккуратно подрисовать контур какому-нибудь лепесточку, Наивный Бродяга два раза резко полоснул орудием по еле видным из-под травы губам этого лица. Бумага порвалась, и в дырах выступила та же зеленоватая жидкость; она становилась всё жиже и с большим напором полилась вниз в раковину. Под синхронный крещендирующий хохот хористов-басов её цвет сменился на коричневый, потом бордовый; в конце концов жидкость стала ярко-красной и захлестала, залив всё вокруг. В руке вместо карандаша блестел скальпель. Наивный Бродяга потерял сознание.


Яркий свет выстрелил в глаза. Бродяга разверз веки, но слепящий свет заставил его снова закрыть глаза и отвернуться. Взбудораженный шальной мыслью, он приподнялся на руках и уставился на людей, сидевших на ступенях амфитеатра. Слева от него лицом к зрителям стоял человек в белом халате; в руке он держал скальпель. В один момент и он, и публика ахнули, после чего патологоанатом грохнулся в обморок. С первых рядов вскочили люди; они привели врача в чувства и подняли его. Вокруг стола, где лежал юноша, быстро столпились изумлённые (и некоторые возмущённые) лица. Кто-то стал проверять пульс, кто-то дыхание, реакцию зрачков и звук, издаваемый третьи сутки пустым желудком. Люди перебрасывались короткими фразами. Только тут Бродяга понял, что он, в отличие от всех остальных, совершенно нагой. Столпившиеся замолкли, и патологоанатом сообщил, что юноша может быть свободен. На вопрос об одежде он ответил, что «она вместе с вещами сотни других покойных роздана нищим банкирам». На требование чего-нибудь взамен утраченной одежды он предложил свой халат — отказываться было бы глупостью.

Когда зрители разошлись, Наивный Бродяга соскочил со стола и направился к краю сцены. По счастливому случаю, под стулом у стены уборщик с полувековым стажем всегда оставлял свои любимые лапти, обитые войлоком. Юноша не задумываясь их нацепил, дабы не щеголять по улицам босиком.

Выйдя из зала, Бродяга стал искать выход из этого учреждения. Никто из облокотившихся на перегородки, сколоченные из чёрт знает чего, не смог в этом помочь. Столь же безуспешной была попытка следовать эвакуационным указателям. Один лишь пожилой господин в затёртой серо-зелёной форме точно указал на непримечательную дверь с надписью «Нет выхода».

На улице стоял такой туман, будто был сделан из взбитого молока дойных медведиц. Даже пешеходы с зажжёнными на шляпах противотуманками выплывали совершенно неожиданно. Так же неожиданно вынырнули и два патрульных жандарма с приколотыми на груди фиалками (это значило, что сегодня четверг). Они подошли к Бродяге и, вежливо поздоровавшись, начали допрашивать, что он делает здесь в такое время в таком виде.
 - Господин жандарм... - стал было оправдываться юноша.
 - Господин гвардии жандарм! Нашивок не видишь?!
 - Господин гвардии жандарм... Дело в том, что мою одежду раздали нищим банкирам...
 - Ты покойник что ли?!
 - Нет, нет, я вполне живой...
 - Только покойники не носят фиалок по четвергам! Давай-ка с нами, дружище. - Сжав анатомические плечи юноши, рослые жандармы повели его в отделение.
 - Вот ты думаешь, что раз у нас анархический режим, так всё можно? Правильно думаешь, мой милый. Можно всё, пока ты живой. Но коли у тебя нет фиалки, значит, ты труп, а это, в свою очередь, значит, что тебе, мой хороший, по всем анархическим понятиям категорически НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ! Ни затылок почесать, ни в носу поковырять. Можно только тихо лежать в земельке и слушать симфонические сказки пана Выпендрецкого, играющие из брюха Сатаны! Понял меня?
 - Конечно по...
 - Ничего ты не понял, мертвецкая твоя башка! Завтра господин судья, добрейшей души человек, - здесь жандарм прослезился, - назначит тебе такое наказание!.. такое наказание!.. - они остановились перед воротами отделения, - такое наказание...
 - Что мало не покажется, - вставил своё скупое слово молчавший до сих пор напарник.
 - Точно! - подтвердил первый. - Мало не покажется!

С лёгкой подачи жандармов Бродяга влетел в камеру и плюхнулся на койку. В камере было сыро и темно, исключая тонкую полосу света. Отделение находилось в одном из старинных каменных зданий, которые люди давно разучились строить. Из темноты вылезло некое угрюмое лицо, и скрежещущий голос таинственно спросил: «В шахматы играете?» Опешивший юноша кивнул. Тут же на табурете между койками оказалась шахматная доска, в одно мгновение выстроились фигуры. «Ваш ход», - проскрипел голос, и рука ещё раз проскользила над доской.

Бродяга пошёл пешкой. Он всмотрелся в лицо соперника — то был седой, исхудалый, одетый в красную рубаху и кожаный жилет цыган. Его лицо выражало тяжёлую умственную работу, и вскоре из чёрного строя вынырнул конь.
 - За что взяли? - выдавил цыган.
 - Мёртвый ходил по улицам, - также скованно произнёс Бродяга, двинув ещё одну пешку.
 - Три года на реставрации, не меньше, - констатировал цыган и выпустил ещё одного боевого жеребца.
 - А вас?
Из-под лёгкой пехоты вышел белый слон.
 - Коня у министра украл... - Он вздохнул, и сделал ход Ка6-с5.
Бродяга ответил опасливым шагом своего альбиноса, увидевшего приближающегося врага.
 - Давно вы здесь? - промямлил он.
 - Хватит для одного, - выдал цыган, когда второй вороной тоже пустился рысью.
В следующем ходу юноша провернул рокировку.

Пока он тщательно выстраивал оборону, кони оппонента гарцевали по доске аки по полю, шутливо покусывая друг друга в спину. Вдоволь наигравшись, в них проснулся дикий норов, и началась сущая мясорубка. В несколько ходов пехота была смята и уничтожена с жестокостью, достойной питомцев царя Диомеда.

Вскоре были повержены даже тяжеловооружённые ландскнехты и боевые слоны.
 - Ужин близится, - произнёс цыган нарочито сдержанно.

Вместо ужина ворвавшиеся охранники угостили его ударом по почкам и, скрутив, увели. Беглый анализ оставшегося на доске положения показал, что для мата требовался один ход чёрных. Ясное дело, конём.

Наступила полнейшая тишина. Бродяга ссыпал фигуры на матрас и убрал их в складывающуюся доску. Растянувшись на койке, он уснул.

Проснулся Наивный Бродяга от фальшивого художественного свиста над самым ухом — то явились двое вчерашних мучителей. Один из них, говорливый, еле узнаваемо исполнял мелодию песни двухсотлетней давности «Собирайся, если хочешь умереть» (оригинального текста уже никто не помнил). Второй изображал партию тубы; вместе у них получалось довольно слаженно.
 - Вставай, сознаньем обделённый! Просвистел жандарм давно! Сегодня твоя жалкая мертвецкая жизнь приобретёт смысл!
 - Эй, охрана! - крикнул он в даль коридора, - принесите обвиняемому что-нибудь приодеться — нельзя ж в таком виде представать перед господином судьёй!

Пробегавшие десять минут охранники не нашли ничего, кроме старых леопардовых  (с момента их вымирания прошло уже пол века) кальсон начальника отделения, любовно выстиранных его женой. Кальсоны эти, несмотря на всю похвалу жандармов, к врачебному халату и лаптям уборщика никак не шли.

Но зато они неплохо согревали, когда Наивный Бродяга в сопровождении жандармов отправился в суд: на улице заметно похолодало; даже приколотые к груди цветки нарцисса заметно почернели по краям.

У здания суда их тройка встретилась с тройкой, возглавляемой седым цыганом: он хмурился ещё сильнее обычного и нервно дёргал связанными за спиной руками. Заметив с телеги вчерашнего сокамерника, он крикнул: «D4-c2!», отчего получил меж челюстей дикий гибрид лимона и картофеля.

В огромном, отделанном в стиле барокко зале Бродяга заметил скромно стоящие кафедру и судейский стол в дальнем углу. Через высокие окна лился свет, в котором играла подлетающая от каждого шага пыль. Подсудимого посадили на ребристый стул и пристегнули к нему ремнями.

Из тяжеленных парадных дверей в торце зала один за другим вышла дюжина чёрных, полностью скрывающих тело балахонов. Они практически окружили сидящего юношу, создав тень. Подсудимый, мучимый стулом, заёрзал ещё сильнее. Пять минут спустя из тех же дверей выскочили судья с секретарём; длинные рукава мантии мешали судье доесть кусочек свежеиспечённого пирога; не доев его, мужчина положил остаток на тарелку, которую держала секретарь бальзаковского возраста.
 - Ну ещё чуть-чуть! - возопила она. - Ещё один укус!
 - Всё, всё, мама, у нас заседание — видишь, уже свидетели вышли!
 - Ну ладно, ладно. - Она уселась слева от судейского места.

Скрипя кожаным креслом, его честь принялся листать «Предписания по ведению заседания», приговаривая «так-так-так, что тут у нас»; не найдя пункта, который бы как-то комментировал присутствие в зале пищи, он проворчал «Старьё!» и бухнул толстенными «Предписаниями» по столу, отчего со стола поднялась пыль.
Тут он уставился на Бродягу и непринуждённо сказал:
 - Я совсем забыл спросить: завтракал ли подсудимый?
 - Ваша честь, я...
 - Подсудимый сегодня великолепно позавтракал рисовой кашей с баклажанами, ваша честь, - волнительно высказался один из жандармов, особенно проникновенно выведя «ваша честь».
 - Замечательно, - резюмировал судья, засунув в рот остаток пирога. - Приступим. Сторона обвинения!
 - Ваша честь, - с чувством начал жандарм, - вчера мы с товарищами осуществляли патрулирование местности. Сами знаете, какой стоял туман. Шли мы по улице, и вдруг нам навстречу попадается вот эта безобразная...
 - Подсудимый, - перебил его судья, почесав голую пятку.
 - Да, ваша честь, попадается подсудимый, - продолжил жандарм. - И он, совершенно наплевав на священные понятия анархического общества, позволил себе гулять по улице без цветка! - Чёрные балахоны неодобрительно зашуршали. - Разумеется, помня статью 123, пункт 3, подпункт 2, абзац 1, мы сразу же его взяли и отвели в отделение. - Он стёр со лба пот. - Надеемся на адекватное наказание, ваша честь.
 - Хорошо. Сторона защиты!
 - Ваша честь, вы должны...
 - Ничего я тебе не должен, гнусная мразь! - оборвал начавшего рассказывать Бродягу судья. - Суд удаляется для вынесения приговора!

Всё время, пока судья и секретарь находились  в  совещательной комнате, оттуда доносились крайне эмоциональные голоса.
 - Да, но ты не знаешь, что будет с Карменситой в следующей серии!.. - выдала секретарь, выходя вслед за судьёй.
 - Мама...
 - Всё-всё-всё, молчу...

Встав за свой стол, судья уставился на лист с вердиктом:
 - На ос...но...ва... на основании ста... статьи сто двадцать три, пунк-та три, под... подпункта два, абз... абзаца один суд пост... постано... Тьфу ты! - он с укором посмотрел на мать. - Короче, дать этому чёртову...
 - Осуждённому, ваша честь, - перебила его секретарь.
 - Да, осуждённому влепить пять лет колокольни особого режима без права перепалки!.. нет, постой... переглядки!.. нет... да как же это называется!
 - Переписки, - шепнула секретарь.
 - Точно, перегрызки! - И он порвал листок с вердиктом. - Уведите его!


В один из кошмарно ветреных февральских вечеров, когда жёлтый (из-за содержащейся в нём серы) снег носило из одного конца Базгвы в другой и обратно, у окна подсобки Палеонтологического музея сидел одетый в тюремную форму седой цыган. На его груди, закрывая половину личного номера, была приколота алая роза. Он играл в шахматы, воображаемые на 97%, с соперником, воображаемым полностью. Единственное, что не было воображаемым, - это деревянный конь пепельно-вороной масти, украденный у министра сельской бесхозности. Конёк ходил изящным аллюром, свойственным только этой, невероятно редкой породе. Его развевающаяся, тёмная, точно безлунная деревенская ночь, грива, стук неподкованных копыт, ржание, отзывающееся эхом из старого дубового леса, шумное и решительное дыхание...
 - Нет таких коней больше, нет... - услышал воображаемый собеседник. - Исчезли они, вымерли... И снега белого больше нет, и людей разумных, людей честных, людей искренних тоже больше нет... Вымерли все, как вон те реликты...

Через слегка открытую форточку в комнатушку проник пробивающийся сквозь февральскую вьюгу колокольный звон.
 - Мне бы дьявола коня
   Да плёточку заветную,
   И тогда искать меня
   В поле не советую... - Цыган подпевал доносящейся с колокольни древнего царя мелодии. - На-ра-на, на-на, на-на... Душевно играешь, родной, ой душевно...

«И тогда искать меня... в поле... не советую...» - допели окружённые бураном колокола.

2016