Александр Баранов

Бакланы кружатся в буре,
Покинув кремнистый приют.
Привычны мы к здешней натуре,
Где стрелы, как птицы, поют!
Ребята! Я, кажется, ранен?
Не слышал того сгоряча.
Копьём саданул индианин
Мне в руку пониже плеча.
Давно не ношу я кольчуги
В опасном и долгом пути;
Она, вроде старой подруги,
Не греет, а жмётся к груди.
Пусть порваны жилы что нити, -
Качать головою не след.
Теперь за меня подержите
Надёжный тобольский мушкет!
Молитесь за честные раны,
Кто к вечному бою привык,
Не зря в отдалённые страны
Пришёл каргопольский мужик.
И долго ли нам веселиться,
Бродить по морозу да мгле
В исконной нашей землице,
В аляскинской снежной земле?
Коль будет в свинце недостача, -
На мох голубой упаду,
Родимое озеро Лаче
Увижу в предсмертном бреду.
Мы стрелам не кланялись низко
И грудью встречали удар,
Скрипели в заливе Франциска
Уключины наших байдар.
И видел нас в пальмовом доме,
Делил с нами водку и соль
Старинный наш друг - Томи-Оми, -
Степенный гавайский король.
Мы веселы, живы... Нам любы
Закаты над Медной рекой,
Заливов холодные губы,
Открытые нашей рукой!
Кричат индиане в долинах,
Готовятся к приступу вновь.
Цветут на плащах лосиных
Узоры, что яркая кровь.
Не стрелы, а сталь заблистала,
И ядра шумят над рекой;
Британский пират из Бенгала
Смущает российский покой.
Мушкет мой! Под свежей повязкой
Тверда и спокойна рука.
Мне мнится: встаёт над Аляской
Великая тень Ермака!

1939