Би-жутерия свободы 225

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 225
 
Прозрачные слёзы, смешанные с синей тушью, стекали по напудренным щекам Глаши. Сказывались её утончённая душа и прерванное из-за нежелательной беременности образование в ПТУ.
Всего этого зеленщик про Глашу не знал и, сгорая от страстного нетерпения с непредсказуемой перспективой, облокотился на наружную часть двери с охапкой веток боярышника в руках, нажимая внушительным носом кнопку звонка. Наружные губы дверей автоматически разъехались, и Зураб ввалился в прихожую, оставив дверь открытой, не подозревая, что притворство больше всего помогает дверям, считая его отлаженным механизмом лажы.
Глория, как любила называть себя хозяйка квартиры в местах общественного пользования и ночлежках, предстала перед ним в просвечивающем пеньюаре. От захватывающего зрелища предназначенный ей веник боярышника выпал из трясущихся рук не приходящего в себя Захотидзе, который в своём арсенале хитростей и уловок хранил гробовое молчание. Из спальни доносилась назойливо-предсказательная музыкальная реклама «И на Марсе будет Яблоков цвести» – о предстоящей встречи с ПДЯ (Похоронным Домом Яблокова).
Офшорные окна были слегка зашорены. Обычно разговоры в гостиной завязывались и рассыпались по углам, но сейчас дурманило лилиями и вымытым женским телом. Для Зураба с его темпераментом непринуждённая обстановка, в которую он попал (заговорщицки подмигивающий шкаф, раскинувшийся диван, шкаф, радушно улыбающийся створками гигантского моллюска), оказалась садистским испытанием. Соблюдая не писанный закон «Переполненного мочевого пузыря», он почувствовал себя тигром полосатым, которому волею небес выпали львиные доля и рык. К своему удивлению, из состояния охватившего его столбняка он вышел с честью, предварительно сбросив с себя вериги супружества и остался «в чём мама родила», отказавшись от чая.
– Не спешите, не так сразу, – угадала Глаша ёмкие страсти джигита – участника любительской съёмки трусов.
– Глафира Пейсаховна, я желал вас с первого взгляда украдкой. Уверен, вы и раньше ощущали, насколько я увлечён вами, когда безвременно отдавались мне в незавидном положении на спине в палатке на базаре. Но в своей съёмочной квартире вы предстаёте в ином дневном свете, я бы сказал, чуть приглушённом. С вами я ощущаю себя неопытным мальчишкой. Не на шутку сказочная, вы предоставляете  уникальную возможность испытать гармонию вашего ума и изощрённых не в меру оголённых чувств, которых мне не хватало со времени, когда меня, ведущего пылетолога страны Кинзмараули, пускавшего пыль в глаза в стерильных условиях, выдворили из горячо любимой Родины. Вы единственная и совершенная женщина, с кем я могу поделиться, не сходя с места, передовыми взглядами на жизнь, секс и международное положение поодаль.
Потрясённая столь откровенной формулировкой, Глафира не могла вымолвить ни слова – слова в гортани не артикулировались. Зрелище захватывало. Темпераментные восточные слова просителя всего завораживали. Вот это глыба, думала она и млела, вспоминая фразу, брошенную Зурабом на базаре «Одинокой женщине овощ мужчину не заменит». Внезапно на неё нахлынула волна непредвиденной нежности. Стало тепло на сердце и мокро в преддверии.
Кто-то из её базарных знакомых поделился с нею, что Зураб был силён в Этой области как никто. Ему удавалось выдворять воздух из «вместилищ» жертвенниц сокрушительным напором, добиваясь полной  герметизации. Но (по конфиденциальным слухам) на этом он не останавливался. Джигит не был ни глупцом, ни дебютантом, хотя никакого представления не имел об афродизиаках.
– Выключите утрусское радио с его омерзительной рекламой похоронных бюро, тогда он не упадёт в ваших глазах, Глаша, – попросил зеленщик, пожирая глазами её модную юбочку с подсветом.
Шёлковая как подкладка пиджака Глафира Парнусе с полминуты оставалось недвижимой, внимательно следя за тем, что обещало не упасть. Визуально кавказец (лось – сын леса и племянник водопоя) оправдал её ожидания. Она протянула руку к нему, но засмущавшись, схватила лежавшее рядом дистанционное управление и нажала на пульте соответствующую кнопку. Звук пропал. Это не входило в круг крушения её далеко идущих планов – например, мысленно выкопать обводной канал, чтобы не зависеть от прихотей пытающегося обвести её вокруг пальца пылкого возлюблённого. Сообразуясь с поговоркой: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива», Глафира зеркал в квартире не держала, но высказалась вслух в тишине подавленным голосом:
– Я,  живородящая сплетни рыбка, зазря икру не мечу.
Не лыком подшитый Зураб Захотидзе, для которого читать писателей-реалистов было то же, что горцу питаться всухомятку, не ведал сомнений, сотрясавших Глафиру Парнусе. Удержав в руке свой причандал, он тряхнул «стариной» перед тем как произвести замер в её горячем паху. С рассыпанным вокруг боярышником Захотидзе походил на обнажённого апостола. И тут его осенило, что Бог создал Еву (этот антропологический прецедент искушения) из ребра Адама, чтобы избавить мужика от хронической межрёберной невралгии.
– Прежде чем вы снизойдёте до меня, я хочу очиститься. Если существуют белые вороны, то почему бы ни быть чёрным альбатросам? – провозгласил бывший политолог, а ныне преуспевающий зеленщик, поднимая руки к потолку и почти касаясь его.
– Лучше я повременю с близостью и отправлюсь в путь на ощупь, чем в объяснения, выходя на балкон умиротворения, – постно потупилась в мужской пол Глаша.
Казалось, что потолок разверзнется, и лучи полыхающего солнечного горнила прорвут зашторенный уют – такую энергию излучал Зураб. Он не мог сдерживать патоку слов. Они срывались с его языка собакой с цепи, создавая будоражащий воображение макет действий, и осаждались в закутках её воспалённого мозга:   
– Милая Глафира Пейсаховна, считаю своим гражданским долгом предупредить вас, что мозги людей на сегодняшний день деформируются не в лучшую сторону. А спроси у них, какая сторона лучшая, поди и не скажут. Поэтому приглашаю вас на свою прогулочную тахту. О времени приплытия сообщу дополнительно.
Глаша одобрительно вздохнула и присела на него, не в силах больше сдерживать захватившие её обобществлённые чувства (приплюснутый нос не портил общей картины  лица, придавая ему аскетически-разбитное выражение, но истошно вопил об излишнем любопытстве).
– Они, эти самые люди, склонны вводить нас в соблазн, искус или в заблуждение и там оставлять, – продолжал Зураб.
Глаша охнула с неизлучимой радостью в перепуганных глазах, в которых можно было прочесть: «Вбей свою сваю в меня».
– Если бы нарумяненная заря занималась... любовью от скуки или под выгодный процент, что стало бы с нашей планетой? – претенциозно вопрошал Зураб (в присутствии красивых женщин он позволял себе непристойные самовыражения).
Глаша согласно кивнула.
– И это в то время, когда преобладающая часть разумных существ поглощена дестадебилизацией французского поцелуя, – брякнул невпопад Захотидзе и приблизился к ней, блеснув одновременно остроумием и вензелем на золотом клыке.
Глаша утончённо ойкнула. Его задушевные слова покоробили её. Мысли запетляли, не производя впечатление на свет. Неотвратимая женская интуиция предвещала вычурность предстоящего новшества чувств.
– Вчера, когда синька неба подкрашивала покатые холмы, я подошёл к зеркалу, посмотрел на опухший будильник, и он не зазвонил. О чём это говорит? А говорит это о том, что прикладываться к стакану с чачей, Глафира Пейсаховна, следует рукой, а не губами.
Глаша по-простецки застонала, пряча в кулачки жёлтые ногти, поражённые грибком, полученным в маникюрном  отсеке салона у великовозрастной безделушки Диззи Губнушки.
Кавказец повысил баритональность. Ворованное у времени столовое серебро заблестело в его волосах, нос в склеротических прожилках налился, и в голосе со всей силой раскрылся статус совладельца (в его правила не входило безраздельное доверие к женщине). Зурабу не терпелось сыграть блиц-партию в шахматы на панцире этой немолодой черепахи, не заказывая закуски с сыр-бором. Хотелось эвакуировать якобинское невоздержание мозга, не заполняя его верой и правдой в партию и правительство. Он жаждал асексуальности, но сегодня посягнуть на это не смел – с ним была невыносимая женщина, которой следовало похудеть.
– Стоит поднять голос в защиту кавказских меньшинств, чтобы выяснить, кто кого покинул, – попытался выйти из положения Зураб, изучая топографию её веснущатого тела, как бы ища свидетелей, присутствовавших при задержании времени.
Глаша прерывисто задышала, имитируя прототип протозоида с его недолётом звуков. Плети невидимой вербы хлестнули её по щекам, залившимся краской. Я завербована, испугано подумала она. И зачем я только одела белое трико, как будто собралась на танцы в операционный зал районной больницы.
– И последнее из профилактория умных предложений, чем бы мне хотелось поделиться с вами, перед тем как мы отправимся в постель – затягивание пояса вокруг шеи всколыхнёт трясину общества, и тёмно-серая грязь зачавкает жирным гарниром, всхлипывая за ушами. А теперь разрешите себе низко откланяться, и, извините за крепкое словцо, поцеловать меня в два нелицеприятных места. Не зря же я сдерживал свой причандал (не путай с камчадалом) в руках столь длительное время, пытаясь попасть в прелестный мир ваш, напоминающий заросший необитаемый островок. 
Глаша испуганно вскрикнула. Прелюдия преобладания отчасти напомнила ей безвременную смерть незабвенного отца (одного из тех смельчаков, которого, если и покусает собака, то он ответит ей тем же), который после ухода (за собой) жены (её матери), осуществил дерзкое самоубийство года – напившись, он вызвал себя на дуэль, подошёл к трюмо и выстрелил. Зеркало разлетелось вдребезги и осколок пронзил папино сердце. Это выбило его из соревнования года «Забеги на месте». От одних только воспоминаний организм Глаши сотрясало в нарастающем одиночном оргазме, содержавшем месячную норму воздержания. Обмякнув, она рухнула на линолеум в коридоре по всем правилам непроизвольного падения тела.
Зеленщику почудилось, что за этим стоит Исаак Ньютон со своим неумолимым законом. Но спелого румяного яблока нигде, как коня, не валялось. Возможно им была Глафира. В глазах Зураба помутилось и он вспомнил, если его голова – это соревнование рыжеватого с седым пуха пошла кругом, не мешайте ей. Пусть себе, ретивый, походит, всё равно на насиженное место вернётся.
Зураб исторг из мускулистой груди выкарабкавшийся победный клич, выпустил себя из рук, приспосабливаясь к преподносимым жизнью аллегориям, размашисто и эффектно поднял предмет обожания, свалившийся на него всем своим весом, и неминуемо занёс его в спальню, по дороге сообщив ей, что сиамцы Жалюзи – два молодца одинаковые с яйца (ovum). Там грубый мужлан,  приверженец невмешательства ложки в кисель, с остервенением содрал с  неё пеньюар и стал поспешно сообщать секретные данные о себе, а именно, что у него есть «Свидетельство о зарождении», что его ожидает «Свидетельство обмерьте», и неизвестно кто ему выдаст бумагу о том, что он давно находится при смерти. Давали о себе знать силы, убывающие в геометрической прогрессии.
После этих слов Глаша уступила ему место в постели, хотя знала, что все поверхностные натуры любят глубокие кресла. Сама же отправилась на пол. Обладая пышным телосложением, Глаша не желала, чтобы кто-то бездыханно лежал рядом на её совести и вперила в него сверлящий взгляд сварливых буравчиков-глаз.
Как пересказывают подслушанное ухопеленгаторами очевидцы, женские стоны и надсадно-зычные гортанные кавказские окрики «окороков», лежавших рядом на практических занятиях любовью, сопровождались оральной трапезой. Они вырвались из спальни на улицу, как в санаторном романе на черноморском побережье, где теплым-тепло, например, в солнечной Абхазии или астрологическом театре одной каптерки ... неба.
Квадратные окна были распахнуты настежь и ветрянка засиженных мухами стёкол не мешала прохожим заглядывать с пожарной лестницы в комнату на седьмое небо блаженства в трёхэтажном особняке, носящем странное название «Панацея пана Цыпы». Такое бывает, когда разухабистые слова не вяжутся с делом, как это часто случается у плодоносной суки в собачнике, а человек с человеком тем более, ведь вторичный процесс мышления в обратном направлении занимает значительно больше времени, нежели первичный. По непонятной причине местному населению шибануло в нос и улица опустела. Это явилось предвестником того, что не на шутку всполошившиеся приглашённые к ломившемуся от яств столу, спасённому молотком с гвоздями, нанесли непоправимый (в килограммах) ущерб радушным хозяевам, что ни в коей мере не связывало их с присутствующей дамой в теннисных туфлях на шпильке, по слухам отличающейся пропускной способностью Панамского канала,  путешествие к которому расширяет кругозор японских фотоаппаратов и комкордов.
Люди, не договариваясь, принялись перебрасываться скомканными фразами, оставлявшими желать лучшего, но незримый лучший так и не приходил. Тогда они взялись остервенело названивать в ближайшие полицейские участки, перелистывая справочник «Морфология морфиниста» в поисах логики там, где её нет.
Понятно, что решались они на это из гуманных соображений развлекательного характера, отпуская скабрёзные шуточки с бертолетовой солью. Те, кого называют достойными гражданами, в тайне надеялись засвидетельствовать душевные раны, синяки и ссадины, пострадавших в неравном комедийном бою целлулоидных актёров.
Люди забывают, что любовь – это желание умереть с партнёром в один день, когда дела идут на лад только у гитары, висящей на стене. Остальное – самовнушение, обделённое недоспелым чувством юмора с показательной дулей, расписывающих мексиканскую «Ака пульку» перед жёлтой стрелкой, указывающей на уличную рекламу парикмахерской «Мальчик, би Гудини (or not to be)».
Какая-то машина, как бы невзначай, прямоугольно въехала на 90 градусов душевного тепла водителя и затормозила в теннисной прохладе платанов, чтобы железно прислушиваться к звукам, несущимся из особняка, обвитого плющом, принявшим стену за вьючное животное. Там, над помятыми грудями холмов, восходило солнцеобразное личико, улыбавшееся китайскому болванчику с аэрозольным баллончиком в руках, комфортно развалившемуся на серванте из слезливой карельской берёзы, где ларчик просто закрывался, не прижимая яиц.
Но так как водитель в маршрутном таксидо думал, что невезение, это не заводящийся мотор, то он ничего толком не расслышал и принялся читать экстренное сообщение, напечатанное в газете НУУУС: «Премьер-регистр и токийский педофилолог Ясую Покуда, взвалив на себя непосильную ответственность, со всей амплитудой своего таланта вёрткого политика лишился министерского портфеля за распевание вместе с немецкими ландскнехтами в кнесете песенки Л.Т.М. «По Гинзе Гинзбурги гуляют» на мотив «Баланды полные в Вестфалии... » (повторять по-немецки и по-японски вразбивку).

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #226)