Вспоминая о былой любви сюрреализм

Я проклинаю тот вечер в маленьком итальянском кафе, когда первый раз тебя встретил, меня, будто пронзил разряд тока, когда ты застенчиво улыбнулась. Я подсел к тебе за столик и намекнул, что у тебя к зубам прилипла петрушка. В ответ ты рассмеялась, и я понял, это не петрушка, просто у тебя не было одного переднего зуба. Ты манила меня своим чарующим взглядом, один твой глаз был мутный, а другой смотрел, куда-то в сторону. Твои прекрасные золотистые волосы были, напрочь, сожжены перекисью. А твой прекрасный маленький, вздернутый носик завлекал глубиной ноздрей, одна из которых была в четыре раза больше второй и третьей, вместе взятых.

А, помнишь, осенний городской парк? На аллеях разноцветная опавшая листва, которую тебе так нравилось пинать своей туфелькой сорок пятого размера, помнишь? А как мы сидели на лавочке, не отрываясь смотрели друг на друга, слушали птиц и ели шаурму? Ты тогда была в прекрасном лиловом платьице, на котором блистали переливы разноцветных камушков и пятна майонеза.

А вечером мы пошли домой, я приготовил для тебя романтический ужин. Свечи, шампанское, "Что? Где? Когда?" по телевизору. Я был в предвкушении незабываемой ночи. Но, Васген, этот подлый предатель, сделал шаурму из просроченной курицы. И ты пол ночи блевала в умывальник, а я заботливо держал твои золотистые, безжизненные волосы, сидя на унитазе.

А через неделю, помнишь? Мы пошли гулять по городу. Солнце нежно пригревало спину, ветер ласково щекотал лицо. Мы шли не спеша, наслаждаясь последними теплыми деньками, ты забавно прихрамывала на своем, натертом до блеска, костыле, а я нежно держал тебя за деревянную руку. Но, внезапно, солнце исчезло, ветер усилился, а небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами. Начался сильный дождь, все люди бежали, пытаясь укрыться от ненастья, кто под козырьком подъезда, кто в автобусной остановке. Только нас не смутила непогода, мы радовались всему, что происходило с нами, мы весело прыгали по холодным лужам, не обращая внимания на судороги. И весь мир принадлежал только нам, только я, ты и твой блестящий костыль. Но ветер все усиливался и постепенно переходил в ураган. Так подло и цинично, он оборвал наше веселье, швырнув в тебя сорванным рекламным баннером. Но ты не расстроилась, и, чтобы не расстраивать меня, сказала, что баннер, даже немного выправил твой скалеоз. Помнишь, тот вечер мы легли спать с чувством очень приятной усталости? Мы, как обычно, любили друг друга, я, как обычно, поцеловал тебя в, разбитый баннером, лоб, а ты, как обычно, нежно улыбнулась и пёрнула под одеялом.

Нет, ты не забыла, ты не могла это забыть. Но, на утро наша радость была омрачена. Беззаботное веселье под проливным дождем не прошло незаметно. Ты заболела. Тебя колотил озноб, слезились глаза, а из ушей текла кровь. Я пытался помереть тебе температуру, но градусник треснул. Глядя на тлеющую под тобой простынь, я понимал, что температура у тебя высокая. Я решил прибегнуть к народным методам лечения, и закидал тебя замороженными пельменями, курицей и фаршем. Слава небесам, помогло. Ты начала обильно потеть, так что прибежала соседка снизу, думала, что мы ее топим. Я смотрел в твои сияющие красные глаза, и понимал, что это ненадолго. Я предложил поехать в больницу, но ты, нежно прошептала мне в агонии: "Ыжэ иадез придвыф." Но, я все прекрасно понял, я ведь любил тебя и чувствовал душей. Не хочешь в больницу, значит не поедем. Я сидел у кровати, нежно гладя твою квадратную голову, и чувствовал как бьётся твое любящее сердечко, то, ускоряясь до запредельных скоростей, то останавливаясь на несколько мгновений. Я смотрел на тебя, не отрываясь, на твои, ставшие уже сиреневыми, глаза, на твои, перекошенные от боли, губы, и вдруг понял, что ты посинела. Я не мог больше ждать, разрываясь от неизмеримых переживаний, я бросился к телефону и набрал 03. Врачи вошли в наше положение, и приехали быстро, примерно через день. Зайдя в нашу квартиру, в наше уютное гнездышко, заполненное любовью, они увидели тебя, такую милую и беззащитную, и, минут двадцать ржали.

Доктора, посовещавшись, приняли решение разлучить нас. Они швырнули тебя в свою машину и повезли в стационар. Я не мог тебя бросить, жадно глотаю воздух, я мчался за заветными проблесковыми маячками. Я уже почти выбился из сил, но судьба, видя мои старания, открыла для меня запертую дверь. И в эту дверь ты выпала из машины на очередном крутом повороте. Я не верил своему счастью. Мы снова вместе. Ты немного помялась и поцарапалась при падении на асфальт, и, кажется, у тебя осталось только одно ухо, но оно было изумительной красоты, как и вся ты, тебе так даже больше шло. Ты уже не выглядела больной, твои светлые глаза, вновь, порозовели, а милое личико приобрело привычный землянистый оттенок. Со всей нежность которая только есть во вселенной, я поднял тебя, твой костыль и деревянную руку, и понес домой под манящим бесконечным ночным небом.
 
Может ты конечно, что-то не помнишь, тебе тогда нездоровилось, но я то не забыл. И, после всего того, что мы пережили вместе, после всего, что я для тебя сделал, ты уходишь к нему? Может он, конечно, лучше меня, заботливее, преданней, мягче. Но, он собака! Обычная бездомная дворняга. Что ты в нем нашла? Шерсть? Лохматый хвост? Слюни? А, знаешь, в прочем, неважно.

Я натура творческая, ранимая. Я так тебе доверял, но ты предала мои чувства, ты растоптала мою веру сапогом цинизма по серому ковру разочарования. И я уничтожен, как личность, мой внутренний мир рухнул. Мое сердце разорвалось на миллионы маленьких осколков, в каждом из которых тлеет частичка моей растерзанной души. Ты открыла мне глаза, и я понял, что за прекрасной внешностью скрывается маленький, злобный, эгоистичный человечек. Вот и живи теперь с ним, как там его, Шарик или Бублик. А я еще найду ту, с которой буду прыгать по холодным ноябрьским лужам, о которой буду заботиться и разделю с ней свою жизнь, сердце и шаурму.