The Moon and the Yew Tree С. Плат в переводе В. Бе

В стихотворении 'The Moon and the Yew Tree' («Луна и Тис»), датированном 22 октября 1961 г., по свидетельству Теда Хьюза,  выражены  впечатления  С.Плат от ночного созерцания из окна  спальни  тисового дерева на фоне  заходящей луны, что росло на церковном кладбище вблизи их дома в Девоне.

Перевод В.Бетаки сделан без учета этих обстоятельств, и потому неточен.

Так, начальные строки  оригинала 'This is the light of the mind, cold and planetary. /The trees of the mind are black. The light is blue' переданы как «Это свет рассудка. Космический. Голубой. / Черные деревья рассудка залиты холодной судьбой», что неверно. Многозначное английское 'mind' здесь означает не «рассудок», а «память». Рассказчица воссоздает в  памяти  (Это свет воспоминаний, холодный и блуждающий ['planetary' здесь именно «блуждающий», а вовсе не «космический» - ППХ2])  виденную ранее картину: деревья  помнятся черными, а свет — синим.

Следующие строки 'The grasses unload their griefs on my feet as if I were God, / Prickling my ankles and murmuring of their humility' переданы не вполне корректно:  «Травы, слагая свои горести к моим ногам, / Колют лодыжки, поклоняются мне, как своим богам». В оригинале травы не только «слагают горести к ногам», но и «шепчут о своей покорности».

Строки 'Fumy, spiritous mists inhabit this place / Separated from my house by a row of headstones'  также не вполне соответствуют оригиналу: «Дымные, пьянящие испарения тишины / От моего ненадежного дома отделены / Только полосками надгробных камней, одна другой ниже».  Переводчик «дополнил» образы  С.Плат «испарениями тишины», «ненадежностью» дома и  «полосками, одна другой ниже» из надгробных камней, но утаил от читателя, что в оригинале «дымные, пьянящие туманы [именно «туманы», а не «испарения» - ППХ2] «обжили это место».

Неверно переведена следующая строка 'I simply cannot see where there is to get to':  «Где выход отсюда, что будет за ним — я просто не вижу...». На самом деле у С.Плат: «Я просто не могу представить, где это, чтобы попасть туда».

«Улучшил» переводчик и следующие строки  'The moon is no door. It is a face in its own right, / White as a knuckle and terribly upset',  переданные как «Луна — не дверь. Это лицо. / Горестное, тревожное, белое...». В оригинале луна - «лицо, [которое] само по себе» (т. е.  одинокое - ППХ2);  она «бела, как межфаланговый сустав, и ужасно расстроена». 

Стилистически небрежен перевод строк 'Twice on Sunday, the bells startle the sky / Eight great tongues affirming the Resurrection' как «Колокола, потрясая небо по воскресеньям - / Восемь огромных языков (а я одна!) - / Дважды в день объявляют о Воскресенье»:   'Sunday' и  'Resurrection' неудачно переданы  омонимами «воскресенье» и «Воскресенье». Кроме того, оригинал не содержит бессмысленного противопоставления «одной» рассказчицы - «восьми колокольным языкам».   

Строка 'The moon is my mother'  переведена как  «Мачеха моя луна», хотя речь в оригинале идет о «луне -матери».

Строка 'I have fallen a long way' (дословно: "Я прошла долгий путь") курьезно передана как «Я, наверное, свалилась оттуда. Где звезды. Издалека»: "свалиться с луны" в русской фразеологии означает быть неадекватным, не понимать очевидного.

Строки 'Inside the church, the saints will be all blue, / Floating on their delicate feet over the cold pews, / Their hands and faces stiff with holiness' (дословно: Внутри церкви  святые загрустят/посинеют, всплывая на своих   тонких/хрупких ногах над холодными скамьями, их руки и лица исполнены благочестия/святости) некорректно переданы как  «Тут в церкви святые холодно-невесомы   при свете луны, / Их руки и лица от святости закостенели, / Скамейки внизу холодны».